Однажды я спросила ее (Ахматову. – Ред. ): «Стадо овец… кто муж овцы?» Она сказала: «Баран, так что завидовать ему нечего». Сердито ответила, была чем-то расстроена.
* * *«Фаина, вы можете представить меня в мехах и бриллиантах?» И мы обе расхохотались.
* * *Я знала блистательных – Михоэлс, Эйзенштейн, – но Пастернак потрясает так, что его слушаю с открытым ртом. Когда они вместе – А. и П. (Ахматова и Пастернак. – Ред. ), – то кажется, будто в одно и то же время в небе солнце, и луна, и звезды, и громы, и молнии. Я была счастлива видеть их вместе, слушать их, любоваться ими.
* * *Люди, дающие наслаждение, – вот благодать!
Она в гробу, я читаю ее стихи и вспоминаю живую, стихи непостижимые, такое чудо Анну Андреевну…
5 марта 10 лет как нет ее, – к десятилетию со дня смерти не было ни строчки. Сволочи.
* * *Меня спрашивают, почему я не пишу об Ахматовой, ведь мы дружили…
Отвечаю: не пишу, потому что очень люблю ее.
1978 год
* * *Читаю дневник Маклая, влюбилась и в Маклая, и в eго дикарей.
Я кончаю жизнь банально-стародевически: обожаю котенка и цветочки до страсти.
1948 год, март
Ночью читала Марину – гений, архигениальная, и для меня трудно и непостижимо, как всякое чудо. А вот тютчевское «и это пережить, и сердце на куски не разорвалось» разрывает сердце мне.
* * *Любовь Михайловна Эренбург – жена Эренбурга. У М. Ц. (Марина Цветаева. – Д. Щ. ) сохранились с ней хорошие отношения и после расхождения М. Ц. с Эренбургом. М. Ц. писала о ней: «Л. М. – очарование, она птица, и страдающая птица. У нее большое человеческое сердце, но – взятое под запрет. Ее приучили отделываться смехом и подымать тяжести, от которых кости трещат. Она героиня, но героиня впустую…
Мне ее глубоко, нежно, восхищенно-бесплодно жаль».
* * *Я была летом в Алма-Ате. Мы гуляли по ночам с Эйзенштейном. Горы вокруг. Спросила: «У вас нет такого ощущения, что мы на небе?»
Он сказал: «Да. Когда я был в Швейцарии, то чувствовал то же самое». – «Мы так высоко, что мне Бога хочется схватить за бороду». Он рассмеялся…
Мы были дружны. Эйзенштейна мучило окружение. Его мучили козявки. Очень тяжело быть гением среди козявок.
* * *Дорогой Сергей Михайлович!
«Убить – убьешь, а лучше не найдешь!» Это реплика Василисы Мелентьевны Грозному в момент, когда он заносил над ней нож!
Бессердечный мой!..
( Из писем Ф. Раневской С. Эйзенштейну )
* * *Есть люди, хорошо знающие, «что к чему». В искусстве эти люди сейчас мне представляются бандитами, подбирающими ключи. Такой «вождь с отмычкой» сейчас Охлопков. Талантливый как дьявол и циничный до беспредельности.
* * *Кто бы знал мое одиночество! Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной.
Но ведь зрители действительно любят? В чем же дело? Почему так тяжело в театре?
* * *Погиб Соломон Михайлович Михоэлс. Не знаю человека умнее, блистательнее его. Очень его любила, он был мне как-то нужен, необходим.
Однажды я сказала ему: «Есть люди, в которых живет Бог, есть люди, в которых живет дьявол, а есть люди, в которых живут только глисты… В вас живет Бог!» Он улыбнулся и ответил: «Если во мне живет Бог, то он в меня сослан».
1948 год, 14 января
* * *Я вообще заметила, что талант всегда тянется к таланту и только посредственность остается равнодушной, а иногда даже враждебной к таланту.
* * *Осип Абдулов сказал, что, если бы я читала просто по радио, вещая в эфир, а не по пластинке, я бы так заикалась и так бы все перепутала, что меня бы в тот же вечер выслали в город «Мочегонск».
* * *Вера (Марецкая. – Ред. ) меня любила и называла: «Глыба!» Если бы я могла в это верить!
Нет, я знала актрис лучше Раневской.
* * *Толстой сказал, что смерти нет, а есть любовь и память сердца. Память сердца так мучительна, лучше бы ее не было… Лучше бы память навсегда убить.
* * *И я вспомнила, что недавно думала и твердо знаю, что ничего так не дает понять и ощутить своего одиночества, как то, когда некому рассказать сон.
* * *…Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой «славе» гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре.
* * *Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость. Я помню, как мне приходилось играть тяжелобольной, потому что зритель требовал, чтобы играла именно я. Когда в кассе говорили: «Она больна», публика отвечала: «А нам какое дело. Мы хотим ее видеть. И платили деньги, чтобы ее посмотреть». А мне писали дерзкие записки: «Это безобразие! Что это Вы вздумали болеть, когда мы так хотим Вас увидеть». Ей-богу, говорю сущую правду. И однажды после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою «славу».
* * *…Из всего хорошего, сердечного, сказанного мне публикой, самое приятное – сегодня полученное признание. Магазин, куда я хожу за папиросами, был закрыт на обеденный перерыв. Я заглянула в стеклянную дверь. Уборщица мыла пол в пустом зале. Увидев меня, она бросилась открывать двери со словами: «Как же вас не пустить, когда, глядя на вас в кино, забываешь свое горе. Те, которые побогаче, могут увидеть что-нибудь и получше вас (!!!), а для нас, бедных, для народа – вы самая лучшая, самая дорогая…» Я готова была расцеловать ее за эти слова.
1948 год, 22 июня
* * *Я убила в себе червя тщеславия в одно мгновение, когда подумала, что у меня не будет ни славы Чаплина, ни славы Шаляпина, раз у меня нет их гения. И тут же успокоилась. Но когда ругнут – чуть ли не плачу. А похвалят – рада, но не больше, чем вкусному пирожному, не больше.
* * *…Впервые в жизни получила ругательное анонимное письмо, а то я думала, что я такая дуся, что меня все обожают!!!
* * *Очень завидую людям, которые говорят о себе легко и даже с удовольствием. Мне этого не хотелось, не нравилось.
* * *Одесса. 49 год. В Москве можно выйти на улицу одетой, как бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение – это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамваях, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» – ибо в бедность никто не верит.
* * *Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое существование полунищенки, терплю и буду терпеть до конца дней.
Терплю даже Завадского.
* * *Есть же такие дураки, которые завидуют «известности». Врагу не пожелаю проклятой известности. В том, что вас все знают, все узнают, есть для меня что-то глубоко оскорбляющее, завидую безмятежной жизни любой маникюрши.
* * *Прислали на чтение две пьесы. Одна называлась «Витаминчик», другая – «Куда смотрит милиция?». Потом было объяснение с автором, и, выслушав меня, он грустно сказал: «Я вижу, что юмор вам недоступен».
* * *На днях явилась ко мне некто Сытина – сценаристка, если бы с ней не было администратора, я бы подумала, что эта женщина убежала от Кащенки, но администратор, ее сопровождавший, производил впечатление вполне нормального сумасшедшего, работающего в кино.
* * *Таким образом, я абсолютно свободна и, погрузившись в мои неглубокие мысли, сижу у себя на койке и мечтаю об околеванце.
* * *…А ведь судьба мне – мачеха!
* * *Мне иногда кажется, что я еще не живу… За 53 года выработалась привычка жить на свете. Сердце работает вяло и все время делает попытки перестать мне служить… Но я ему приказываю: «Бейся, окаянное, и не смей останавливаться!»
* * *То, что актер хочет рассказать о себе, он должен сыграть, а не писать мемуаров.
Я так считаю.
* * *…Поняла, в чем мое несчастье: я, скорее поэт, доморощенный философ, «бытовая дура» – не лажу с бытом!
* * *«Успех» – глупо мне, умной, ему радоваться. Я не знала успеха у себя самой… Одной рукой щупает пульс, другой играет…
* * *По радио: «Таня – бригадирша, в ее светло-серых, карих глазах поблескивают искры трудового энтузиазма».
Боже мой, зачем я дожила до того, чтобы такое слушать!
* * *Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!
* * *…Я не избалована вниманием к себе критиков, в особенности критикесс, которым стало известно, что я обозвала их «амазонки в климаксе».
Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!
* * *…Я не избалована вниманием к себе критиков, в особенности критикесс, которым стало известно, что я обозвала их «амазонки в климаксе».
* * *…Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А может быть, в буквальном смысле «потеряла стыд» – ничего о себе не знаю.
* * *Не понимают «писатели», что фразу надо чистить, как чистят зубы…
* * *Когда я слышу приглашение: «Приходите потрепаться» – мне хочется плакать.
* * *Написала Татьяне Тэсс: «Приезжайте ко мне, в поместье. На станцию «Малые Херы». На службе у Тэсс в редакции «Известий» дамы разволновались. И кто-то спросил: «А где такая станция?»
* * *…Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки…
* * *Нужно в себе умертвить обычного, земного, нужно стать над собой, нужно искать в себе Бога.
* * *Б. (артист Геннадий Бортников. – Ред. ) тогда поймет, что он делает, когда перестанет говорить текст, а начнет кровоточить сердцем…
* * *…Во мне нет и тени честолюбия. Я просто бегаю от того, за чем гоняются мои коллеги, а вот самолюбие сволочное мучит. А ведь надо быть до такой степени гордой, чтобы плевать на самолюбие.
* * *Кто-то заметил: «Никто не хочет слушать, все хотят говорить».
А стоит ли говорить?
* * *Птицы дерутся, как актрисы из-за ролей.
Актриса хвастала безумным успехом у аудитории. Она говорила: «Меня рвали на части!» Я спросила: «А где вы выступали?»
Она гордо ответила: «В психиатрической клинике».
* * *Сняли на телевидении. Я в ужасе: хлопочу мордой. Надо теперь учиться заново, как не надо.
* * *Старая харя не стала моей трагедией, – в 22 года я уже гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»
* * *Часто говорят: «Талант – это вера в себя». А по-моему, талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой, своими недостатками, чего я, кстати, никогда не замечала в посредственности. Они всегда так говорят о себе: «Сегодня я играл изумительно, как никогда! Вы знаете, какой я скромный? Вся Европа знает, какой я скромный!»
* * *Ненавижу слово «играть». Пусть играют дети.
* * *…Партнер для меня – все. С талантливыми становлюсь талантливая, с бездарными – бездарной. Никогда не понимала и не пойму, каким образом великие актеры играли с неталантливыми людьми. Кто и что их вдохновляло, когда рядом стоял НЕКТО С ПУСТЫМИ ГЛАЗАМИ.
* * *…Ужасная профессия. Ни с кем не сравнимая. Вечное недовольство собой – смолоду и даже тогда, когда приходит успех. Не оставляет мысль: а вдруг зритель хлопает из вежливости или оттого, что мало понимает?
* * *…Когда на репетиции в руках у моего партнера я вижу смятые, слежавшиеся листки – отпечатанную на машинке роль, которую ему не захотелось переписать своей рукой, я понимаю: мы говорим с этим человеком на разных языках. Вы подумаете: мелочь, пустяк, но в пустяке труднее обмануть, чем в крупном. В крупном можно притвориться, на пустяки же, как правило, внимания не тратят.
* * *Я знаю, кого буду играть, а как – не знаю. Нужна основа, нужна задача – тогда можно импровизировать. Немыслимо одинаково сыграть даже десять спектаклей, не то что сто.
* * *…Я не учу слова роли. Я запоминаю роль, когда уже живу жизнью человека, которого буду играть, и знаю о нем все, что может знать один человек о другом.
* * *Одинаково играть не могу, даже если накануне хотела повторить найденное. Подличать штампами не умею. Когда приходится слушать интонации партнера как бы записанными на пластинку, хочется вскочить, удрать. Ненавижу разговоры о посторонних вещах. Перед выходом на сцену отвратительно волнуюсь. Начинаю играть спокойно перед тем, как спектакль снимают с репертуара.
* * *Когда же персонаж пьесы по жизни незнаком, непонятен, работа идет труднее. Иногда образ возникает от внешнего представления, но внешнее всегда служит выражением внутренней сути.
* * *Для меня загадка: как могли Великие актеры играть с любым дерьмом?…Я мученица, ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре – Голгофа. Хорошее начало для «Воспоминаний».
* * *…Всегда очень волнуюсь, как правило, на премьере проваливаюсь. Не бываю готова. Полное понимание роли иногда приходит тогда, когда спектакль снимают с репертуара. От спектакля к спектаклю продолжаю работать над ролью, продолжаю думать о роли, которую играю. Скоро будет шестьдесят лет, как я на сцене, а у меня только одно желание – громадное желание играть с артистами, у которых я могла бы еще учиться. И говорю это абсолютно искренне.
* * *…В актерской жизни нужно везение. Больше, чем в любой другой, актер зависим, выбирать роли ему не дано. Я сыграла сотую часть того, что могла. Вообще я не считаю, что у меня счастливая актерская судьба… Тоскую о несыгранных ролях. Слово «сыграть» я не признаю. Прожить еще несколько жизней…
* * *«Система», «система», а каким был Станиславский на сцене, не пишут, – не помнят или перемерли, а я помню, потому что такое не забывается до смертного часа. И теперь, через шесть десятков лет, он у меня перед глазами, как Чехов, как Чаплин, как Шаляпин. Я люблю в этой жизни людей фанатичных, неистовых в своей вере. Поклоняюсь таким.
* * *Большой это труд – жить на свете.
* * *Стены дома выкрашены цветом «безнадежности». Есть, очевидно, и такой цвет. Погибаю от безвкусия окружения. Из всех искусств дороже всего – живопись: краски, краски, краски.
* * *Хороший вкус – тоже наказание Божие.
* * *Воспитать ребенка можно до 16 лет, – дома! Воспитать режиссера – может и должна библиотека, музей, музыка, среда, вкус – это тоже талант, вкус – это основа. Отсутствие вкуса – путь к преступлению.
* * *Неистовый темперамент рождает недомыслие. Унять надо неистовость… Нужна ясная голова, чтобы донести мысли автора, а не собственный пыл! «Пылающий режиссер – наказание Божие актера! Отнял у меня последние силы пылающий режиссер…»
* * *Я не знаю системы актерской игры, не знаю теорий. Все проще! Есть талант или нет его. Научиться таланту невозможно, изучать систему вполне возможно и даже принято, м. б., потому мало хорошего в театре.
* * *«Усвоить психологию импровизирующего актера – значит найти себя как художника». М. Чехов.
Следую его заветам.
* * *Научиться быть артистом нельзя. Можно развить свое дарование, научиться говорить, изъясняться, но потрясать – нет. Для этого надо родиться с природой актера.
* * *…Получаю письма: «…помогите стать актером», отвечаю – Бог поможет.
* * *Если бы я часто смотрела в глаза Джоконде, я бы сошла с ума: она обо мне все знает, а я о ней ничего.
* * *…Чтобы получить признание – надо, даже необходимо, умереть.
Спутник Славы – Одиночество.
* * *К смерти отношусь спокойно теперь, в старости. Страшно то, что попаду в чужие руки. Еще в театр поволокут мое тулово.
* * *Кремлевская больница – кошмар со всеми удобствами.
* * *Невоспитанность в зрелости говорит об отсутствии сердца.
* * *Странно – абсолютно лишенная (тени) религиозной, я люблю до страсти религиозную музыку.
Гендель, Глюк, Бах!
…«Все должно стать единым, выйти из единого и возвратиться в единое». Гете.
Это для нас, для актеров – снова!
Кажется, теперь заделалась религиозной.
1976 г.
* * *…Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.
* * *…Огорчить могу – обидеть никогда.
Обижаю разве что себя самое.
* * *«Друга любить – себя не щадить». Я была такой.
* * *«Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем – колени». Гете. И я с ним заодно. Раневская.
* * *Многие получают награды не по способностям. А по потребности.
* * *Когда у попрыгуньи болят ноги – она прыгает сидя.