– А, вот оно что! – вскинулась Муся. – Значит, если бы не дуэль, сударь, то вы бы обо мне и не вспомнили? Ничего себе!
Орест стал с жаром доказывать, что он никогда не забывал о ней. Наконец Муся согласилась приютить у себя кузена, но с условием, что он будет вести себя прилично и ни с кем не будет ссориться.
– А то я вас знаю, сударь! Стоит кому-то что-то не так сказать, как вы его уже к барьеру тащите. Стыдно вам должно быть, князь, стыдно! Вы же все-таки лучший стрелок в императорской гвардии, должны держать себя в руках! Вот!
И Муся, закончив этот реприманд, гордо вскинула голову. Все засмеялись, и громче всех смеялся Орест.
– Так его, так его, Мари! – одобрил Гриша. – Пусть знает, что у нас тут приличное общество, не то что в Петербурге каком-нибудь!
Неожиданно смех Ореста перешел в судорожный кашель. На щеках его выступили красные пятна, он кашлял и никак не мог остановиться. Амалия хотела подать ему свою чашку с молоком, но от волнения опрокинула ее. Гости растерянно умолкли. Не раздумывая, Амалия схватила чашку Муси и подбежала к Оресту.
– Вот… Пейте, и вам станет легче!
Через силу князь сделал несколько глотков. Амалия села рядом с ним, обхватив его за плечи, и держала чашку у его губ. Наконец Орест перестал кашлять. Тяжело дыша, он уткнулся лбом в ее плечо.
– Спасибо, – хрипло пробормотал он. – Мне… мне уже лучше.
Амалия опустила руки и поставила чашку на стол. Отчего-то ей стало неловко. Они сидели здесь, вдвоем… ну да, почти что обнявшись. Усилием воли девушка отогнала от себя эту мысль. «Вздор! Я просто хотела помочь ему! Ведь я-то знаю, чем могут закончиться подобные приступы…» Орест поднял голову, вытер рот тыльной стороной руки и заставил себя улыбнуться.
– Все в порядке, господа, – сказал он делано безразличным тоном. – Со мной такое бывает. Ничего страшного.
– Тебе надо лечиться, – пробормотал Митя.
Глаза Ореста сузились.
– Чахотка не лечится, Митенька. – Князя перевел дыхание. – Итак, господа, какие у нас планы на сегодня? Может быть, поедем на охоту?
Глава 11
День прошел как-то бестолково. Муся условилась с Митрофановым, что на следующее утро он начнет писать ее портрет, после чего принялась за деятельные поиски натуры. Своенравной барышне Орловой виделось нечто вроде «Портрета императрицы Евгении с фрейлинами» кисти Винтергальтера: группа дам в великолепных платьях сидит на траве на фоне весьма идиллического пейзажа. Вместо фрейлин предполагалось изобразить Амалию и друзей Муси. Однако, когда сама Муся в бело-голубом платье в мелкую полоску попыталась присесть на траву, оказалось, что та пачкает материю, и вообще, сидеть на сырой земле чрезвычайно неудобно. Тогда девушка обратилась за советом к друзьям. Емеля Верещагин предложил нарисовать ее на фоне особняка, но художник возразил, что тогда на картине поместится только часть дома, или же придется сделать фигурку заказчицы очень маленькой, чтобы была видна вся великолепная усадьба. Такой вариант Мусю никак не устраивал: как-никак, она желала иметь свой портрет, а не изображение дома. Поэтому поиски подходящего фона затянулись. Комнаты были найдены слишком неживописными, сад – банальным, зато беседка среди рябин весьма приглянулась Митрофанову, и он объявил, что лучше им ничего не найти. Сошлись на беседке, после чего художник ушел.
К обеду прибыли Алеша Ромашкин и коннозаводчик Никита. За столом собралось десять человек: две барышни и восемь кавалеров. Надо сказать, что Муся была добрейшим существом на свете, но тут она не смогла устоять перед искушением. Искоса поглядывая на Амалию, она спросила у Мити Озерова, который только что выдал длинное рассуждение о женской красоте:
– Скажите, Митенька… Вот если бы вам нужно было выбирать между мной и Амели – кого бы вы выбрали?
Озеров покраснел. Как и большинство интеллигентов, он плохо переносил, когда споры из области чисто абстрактной сферы переводились в конкретную.
– Однако! – пробормотал, сочувствуя ему, весьма озадаченный Гриша.
– Но, Мари, – попробовал вывернуться Митя, – ведь это же дело вкуса, так сказать…
– Я понимаю, понимаю, – закивала Муся. – Так кого бы вы выбрали?
– Так, – бодро встрял журналист, – я голосую за Марию Ивановну.
Искрящийся признательностью взгляд был ему наградой.
– Спасибо, Эмиль! – пропела Муся.
– А я голосую за Амалию Константиновну, – неожиданно подал голос Саша Зимородков. Обычно в компании он предпочитал молчать, и никакими усилиями из него нельзя было вытянуть ни слова.
– Присоединяюсь, – неожиданно поддержал его Гриша.
Муся широко распахнула глаза.
– А, предатель! На помощь! Обижают! А еще называется – друг детства!
– Ну так детство давно кончилось, Машенька, – флегматично отвечал Гриша, запихивая в рот большой кусок пирога и облизывая пальцы.
– И поэтому ты ответишь за свои слова, – торжественно объявил Никита. – Не волнуйтесь, Мари, я на вашей стороне.
– Растопчешь меня копытами своих лошадей? – поинтересовался студенистый Гриша.
– Даже не сомневайся! – задорно отвечал Никита.
– Требуются подкрепления! – выкрикнул Гордеев. – Митя, что ж ты молчишь?
– Честное слово, это просто глупо, – протестовал литератор. – Но если уж вы настаиваете, то я считаю, что Амалия Константиновна…
– А по мне, лучше барышни Орловой нет никого на свете, – высказался Алексей Ромашкин, блестя стеклами своих очков.
– Так-так! – воскликнул журналист. – Трое против троих. Ну же, господа, что вы? Свет мой, зеркальце, скажи…
– Я всегда считал сказки Пушкина довольно вульгарными, – кисло сказал Полонский.
– Ну скажите! Скажите! Скажите! – настаивала Муся, ерзая на месте от возбуждения.
– Голосую за панну Амалию! – весело бросил Орест.
– А я за Марию Ивановну, – тотчас ответил Евгений.
– Стало быть, ничья, – подвел итог Верещагин. – Поздравляю вас, барышни!
– Бяка! – проворчала капризница Муся, грозя князю пальчиком. Она не умела проигрывать, ей непременно хотелось во всем быть самой первой, самой лучшей, самой несравненной. – Вы меня совсем не любите, кузен!
– Ну что вы, Мари, – серьезно ответил Орест. – Я вас обожаю!
И в доказательство своих слов он взял ее руку и поцеловал ее.
– Flatteur![28] – сказала Муся, но руку не отняла. – Между прочим, ты так и не сказал нам, за что ты убил бедного Виктора.
Отчего-то при этих словах Гриша Гордеев едва не поперхнулся.
– Да так как-то получилось, – беззаботно ответил князь. – Слово за слово, и пошло.
– Вы же цивилизованный человек, – вырвалось у Мити. – Неужели можно вот так просто убивать других людей?
Серо-зеленые глаза Ореста сделались изумрудными.
– Витгенштейн тоже мог убить меня, – тихо напомнил он. – Мне кажется, ты об этом забываешь, Митенька.
– Дуэли – просто глупость, – сердито сказал литератор. – Варварский пережиток, ничего более.
– Господа, – медовым голосом вмешалась Амалия, – хотите еще чаю?
Журналист поглядел на часы и поднялся с места.
– Куда вы, Эмиль? – окликнула его Муся.
– Работать, – важно ответил тот. – Редакция ждет моих материалов.
Муся надулась.
Нет, Верещагин ничуть не лгал: даже в отпуске он продолжал исправно снабжать газету своими статьями и как раз сейчас сочинял серию душераздирающих очерков под общим заглавием «Русская деревня». Надо сказать, что Емельян Верещагин был самый что ни на есть прогрессист, патриот и свободолюбец, но почему-то, глядя на него, вас так и подмывало стать ретроградом, космополитом и душителем свободолюбцев. Слова «наш народ», «святая Русь» и «русская душа» так и сыпались с его уст; он мог в пять минут разъяснить вам национальную идею, губительный характер самодержавия и особое место Российской империи среди мировых держав; за десять минут он бы с точностью до вершка измерил глубину пропасти, в которую империя катилась ныне, а за пятнадцать… О, нет! Страшно даже помыслить, что мог сотворить этот неглупый и беспринципный молодой человек за четверть часа! Сейчас, покинув компанию друзей, он поднялся к себе в комнату, сел за стол и, посматривая в окно на заливные луга и опрятно одетых мужиков и баб, стал бойко строчить о том, как разваливается и нищает община и как помещики-кровососы выжимают из народа последние соки.
А между тем жить в Ясеневе было хорошо, ой как хорошо! Можно было купаться, ловить в Стрелке рыбу, кататься на лодке, ездить на охоту. Если хотелось музыки, никто не мешал открыть огромный рояль и играть сколько душе угодно. Кто был не прочь почревоугодничать, по достоинству мог оценить старинные коньяки и фин-шампань из прадедовского погреба, десятилетние наливки, изумительную уху из налима, которую готовила рябая повариха Аксинья, говорившая басом, и ее же жареных куропаток. А если становилось совсем уж скучно, можно было устроить любительское представление, назначить журфикс и пригласить гостей, заказать для танцев оркестр из Николаевска, отправиться на пикник… Да мало ли что еще!
А между тем жить в Ясеневе было хорошо, ой как хорошо! Можно было купаться, ловить в Стрелке рыбу, кататься на лодке, ездить на охоту. Если хотелось музыки, никто не мешал открыть огромный рояль и играть сколько душе угодно. Кто был не прочь почревоугодничать, по достоинству мог оценить старинные коньяки и фин-шампань из прадедовского погреба, десятилетние наливки, изумительную уху из налима, которую готовила рябая повариха Аксинья, говорившая басом, и ее же жареных куропаток. А если становилось совсем уж скучно, можно было устроить любительское представление, назначить журфикс и пригласить гостей, заказать для танцев оркестр из Николаевска, отправиться на пикник… Да мало ли что еще!
Все эти возможности деятельно обсуждались внизу за столом, когда журналист удалился к себе. Мусе, разумеется, грезилась какая-нибудь хорошенькая пьеса, в которой она играла бы Самую Главную Роль, а еще лучше – все главные роли.
– А на речке сейчас хорошо… – заметил Гриша Гордеев, мечтательно щуря глаза.
– Нет уж, уволь меня от купаний, – сказал Митя, морщась. В детстве он однажды едва не утонул и теперь старался держаться от воды подальше.
– А почему бы нам не отправиться на охоту? – спросил Ромашкин. – Говорят, в лесу около Жарова видели волков.
Его немедленно подняли на смех.
– Что вы, Алеша, какие тут волки? – воскликнула Муся. – Лисы, белки и зайцы – это да, их сколько угодно, а волков не водится лет двести, не меньше.
– Отлично, – вмешался Орест, – тогда поохотимся на лис.
– Я не люблю охоту, – сказала Амалия.
Князь удивленно посмотрел на нее.
– Почему?
– Потому, – коротко ответила она, не желая вдаваться в объяснения.
– Да вы прямо-таки ангел милосердия, – поддел ее Евгений. – Неужели вам и впрямь жаль этих никчемных зверушек? Ведь лиса рано или поздно полезет в курятник, и ее загрызут собаки, зайца ловят все, кому не лень, от белки тоже никакого проку.
– А мне нравятся белки, – с вызовом бросила Амалия. – И лисы, и зайцы, и кошки, и лошади. И я ненавижу, когда обижают животных.
– А я согласен с Амалией Константиновной, – неожиданно поддержал ее Зимородков. – Нехорошо убивать зверей, ведь перед человеком с ружьем они совершенно беззащитны.
– Хорошо, – сказал Орест, пожимая плечами, – охота пока отменяется.
Перебрав все варианты, молодые люди не сумели ни на одном задержаться. То, что одному представлялось увлекательным, у другого вызывало зевоту, и наоборот. Так что все с удовольствием ухватились за предложение Муси поиграть в cache-cache[29]. Кинули жребий, кому водить, и он выпал Грише. Все с хохотом разбежались по комнатам.
– Ну, будет весело! – сказал Никита Амалии. – Ведь наш Грегуар – такой увалень!
Однако он оказался не прав. Гордеев проявил чудеса ловкости и за короткий срок изловил почти всех игроков, несмотря на их усилия спрятаться. Амалия оказалась куда сообразительнее прочих. Она не стала убегать далеко, а затаилась за ширмами в соседней комнате. Здесь было темно и пыльно, у девушки щекотало в носу, но она сдерживалась, чтобы не выдать себя. Гриша все не шел. Амалия опустила глаза и только теперь заметила на полу возле своей левой ноги какой-то неподвижный белый клубочек. Она присела и, не веря своим глазам, осторожно дотронулась до него.
Друзья меж тем собрались в гостиной, взахлеб обсуждая удавшуюся игру. Все наперебой хвалили Гришу, что он не дал себя провести.
– Все здесь? – спросил Никита.
– Амалии Константиновны нет, – внезапно сказал Зимородков.
– Ага, – завопила Муся, – одну не нашел! Гриша, идите, немедленно…
Входная дверь растворилась. На пороге стояла Амалия, держа в ладонях какой-то невесомый предмет.
– А вот и она! – воскликнул Гриша. – Где вы прятались, Амели?
– За ширмами в желтой гостиной, – сказала девушка.
Орест внимательнее всмотрелся в нее: она явно была чем-то расстроена.
– Что-нибудь случилось, Амалия? – встревожился Митя.
– Случилось? Можно сказать и так. – Она шагнула вперед и положила на стол окоченевшее тельце мертвого Снежка.
Гордеев подался вперед.
– Котенок, – простонал он. – Это тот котенок, которого я… Какого черта! Кто посмел? – Его голос дрожал от ярости и боли.
– Он лежал там на полу, за ширмами, – объяснила Амалия. – Я даже не сразу увидела его.
Все подошли ближе, рассматривая мертвого зверька.
– Но я не понимаю… – тихо проговорила Муся. – Я же видела его, когда мы завтракали, с ним все было хорошо!
Зимородков осторожно взял Снежка и осмотрел его. Зубы котенка были оскалены, возле рта запеклась крошечная капелька крови.
– Мне очень жаль, – сказал следователь извиняющимся тоном, – но похоже, что котенка кто-то отравил.
– Но зачем? – выкрикнул Гриша, яростно ероша волосы. – Зачем?
– Может, он съел отраву, которая была предназначена не для него? – предположил Полонский. – Муся, у вас травят крыс?
– Н-не знаю… – Девушка зябко передернула плечами. – Надо спросить Архипа.
Спешно вызванный дворецкий был поражен. Нет, они никогда не травят крыс, предпочитая истреблять их с помощью собак и кошек. У них и яда-то никакого для этой цели нет.
Пока Архип пытался убедить друзей, что никто в доме не мог отравить несчастного котенка, Емеля Верещагин в самом благодушном настроении спустился вниз.
– А вот и я! – весело воскликнул он. – Что случилось? – спросил он, заметив удрученные физиономии друзей.
– Кто-то отравил котенка, которого Гриша извлек из реки, – ответила Амалия.
Эти слова вызвали новый поток возражений у Архипа. Зачем барышня так их очерняет? Они не держат в доме ядов, и пока он, Архип, жив, он не допустит, чтобы здесь хранились какие-то отравы. Мало ли что, ведь как легко ввести человека в искушение! Вон у фельдфебеля Зуева была жена Настасья…
– Может, котенок просто съел что-нибудь не то? – предположил Емельян, задумчиво скребя подбородок. – Как мы можем быть уверены, что его кто-то специально отравил?
Муся тихо заплакала. Ромашкин бросился ее утешать.
– А ведь Емеля прав, – заметил Никита. – Может, и впрямь…
Зимородков покачал головой.
– И все-таки похоже на то, что котенок умер от отравы. Скажите, Амалия Константиновна, он лежал в темном месте? – Девушка кивнула. – Значит, почувствовал, что умирает. Кошки всегда уходят умирать в укромное место.
– Дайте-ка мне взглянуть, – нетерпеливо вмешался Полонский.
Он осмотрел Снежка, пожал плечами и передал его Оресту.
– Мы можем позвать ветеринара, – неожиданно подал голос Дмитрий. – Пусть он сделает вскрытие и скажет, от чего умер котенок.
– И что это даст? – спросил журналист. – Допустим, зверька отравил кто-то из слуг. Или не отравил, а скормил ему кусок стекла, к примеру. Что дальше?
– Дальше я найду эту сволочь и оторву ему голову! – в запальчивости вскричал Гриша.
– Ну, и как вы его найдете, интересно? – осведомился Верещагин с иронией в голосе. – Думаете, он сам вам признается? А угроза оскорбления действием, кстати сказать, подпадает под уголовные уложения.
Гриша стих. А потом вдруг рявкнул на Ореста, выхватывая у него котенка:
– Дай сюда!. Вам все равно, я вижу… Одним котенком больше, одним котенком меньше – какая разница, верно? Котят ведь все равно много… Эх! – Он хотел еще что-то сказать, но не стал и широкими шагами направился к двери.
– Гриша, Гриша, погоди! – заволновался Алексей. Но дверь грохнула за уходящим Гордеевым с такой силой, что сразу же стало ясно – нет смысла уговаривать его вернуться.
– Это я виновата, – жалобно сказала Муся. – Надо было мне получше следить за Снежком.
Она сидела, скорбно уронив руки на колени. В глазах Муси стояли слезы, уголки рта поникли. На несколько мгновений в комнате повисло неловкое молчание. Затем Никита Карелин, смущенно кашлянув, сказал, что у него в Жарове дела, и стал прощаться. За ним потянулись и остальные. В гостиной остались только те, кто постоянно жил в Ясеневе, – Муся, Амалия, Зимородков, Верещагин и прибывший сегодня князь.
– А ведь так хорошо все начиналось! – проговорила Муся, ни к кому конкретно не обращаясь.
Вечерело. Где-то мягко скрипел сверчок. Слуги внесли лампы. Орест пристроился у стола, и его загадочные глаза казались двумя черными провалами на бледном лице. Все молчали, и Амалия поняла, что настала пора пускать в ход тяжелую артиллерию, иначе настроение будет испорчено окончательно.
– Архип, принесите непочатую колоду карт, – распорядилась она. – Давайте я вам погадаю, господа.
Журналист встряхнулся.
– А почему обязательно непочатую колоду? – заинтересовался он.
Амалия со значением прищурилась:
– На игральных картах не гадают. Итак, кто первый? Подходите, дамы и господа!
* * *На другое утро Амалия пробудилась довольно поздно. Вчерашний день оставил привкус чего-то терпкого и неприятного, и он настиг ее, едва девушка открыла глаза.