– И еще одно, – добавил Зимородков, – самое главное. Где бы вы ни были, не подпускайте к себе никого из тех, с кем вы общались этим летом здесь, в Ясеневе.
– Никого? – эхом откликнулась Амалия.
– Никого, – твердо ответил Саша. – Даже меня. Для вашей же безопасности.
– И Мари? – спросила Амалия, через силу улыбаясь. – Но ведь вы же только что сказали…
– Да, я помню. Но я помню также, что Новый год она с родными встречала в Париже, вот в чем дело.
Париж. Столица мира. Адриенн… как там ее… Опера. Новое здание, выстроенное господином Шарлем Гарнье в правление Наполеона Третьего. Роскошное, что и говорить. Когда императрица Евгения пожелала узнать, в каком стиле оно построено – барочном или классическом, – архитектор, говорят, брякнул: «В императорском, мадам!» Лукавил, конечно, как любой царедворец. Ибо каждый настоящий мастер творит только в одном стиле: в своем собственном. Но вышестоящие так любят угодничество… И то, чего ты вовсе не думал, навек остается в истории, которая ценит хлесткое словцо превыше самой важной битвы. Почему Наполеон стал великим? Да потому, что сказал: «От великого до смешного один шаг», и за одну такую фразу ему простится десяток Ватерлоо, если не больше. В начале было слово, и слово повелевает миром.
– Так вы уедете? – настойчиво спросил Зимородков.
Амалия мотнула головой:
– Не знаю. Не спрашивайте меня.
Можно написать матери, объяснить ситуацию. Только ведь прекрасно известно, что за этим последует. Перво-наперво она упадет в обморок, а очнувшись, заявит, что Амалия все выдумала нарочно, чтобы ее огорчить. Нет, не будет мне от нее никакого толку. Как никогда и не было, с беспощадной ясностью заключила Амалия. Надо рассчитывать только на свои собственные силы. В чем-то они с Зимородковым ошиблись, но только в чем?
– Э-ге-гей! Амели! Амалия Константиновна!
Охотники возвращались с охоты. Они разрумянились, были приятно возбуждены и весело галдели.
– Где ты пропадала? – крикнула Муся. – Нам тебя не хватало!
– Мы уж думали, не застряли ли вы в каком-нибудь болоте! – добавил Орест.
Граф Евгений неприязненно поглядел на следователя.
– Надо же, и вы здесь? Я думал, вы десятый сон видите, милейший.
– А мы поймали лису! – сообщила Муся. – И еще Эмиль подстрелил ворону.
– Я думал, это утка! – оправдывался журналист под дружный хохот собравшихся.
Амалия быстро обернулась к Зимородкову.
– Не говорите им ничего, – прошептала она. – Сначала надо осмотреть подковы и найти ту, в которой не хватает одного гвоздя.
Следователь кивнул.
– Как только мы приедем в Ясенево, я этим займусь.
Орест Рокотов подъехал к Амалии и, глядя на нее своими ясными зеленоватыми глазами, спросил, как она себя чувствует.
– Мне кажется, вы немного бледны, – сказал он.
Амалия живо ухватилась за этот предлог.
– Кажется, я немного простыла, – с улыбкой объяснила она.
Орест снял с себя плащ и набросил ей на плечи. Внезапно она заметила обращенный на нее пристальный взгляд Евгения: ничего особенного в нем не было, но ей отчего-то сделалось тревожно и неуютно.
Охотники гурьбой подъехали к усадьбе и спешились. Амалия передала повод слуге и поспешила в комнату к Зимородкову, где на кровати осталась лежать та самая простреленная шляпка. У Амалии не выходила из головы мысль, что по отверстиям на ней они смогут хотя бы приблизительно определить размеры пули и, стало быть, тип оружия, которым пользовался стрелок. На сегодняшний день это была самая надежная улика, которая у них имелась, и Амалия рывком распахнула дверь.
На кровати ничего не было.
* * *Письмо Амалии матери
«8 июля 1880 г. Ясенево.
Дорогая мама, надеюсь, у вас все хорошо и вы ни в чем не испытываете стеснения. Надеюсь также, что cher oncle и chère tante[44] пребывают в добром здравии. С тех пор, как я последний раз писала вам, погода здесь сильно испортилась, и я подумываю о том, чтобы уехать в Полтаву. Я немного кашляю, и это обстоятельство, наравне с некоторыми другими, серьезно беспокоит меня. Полагаю, что целебный малороссийский климат пойдет мне на пользу. Муся Орлова беспрерывно дуется на меня: ей все кажется, что я сманиваю ее женихов, и ввиду этого я также не считаю возможным дольше здесь оставаться. Ваша любящая дочь Амалия».
– Что она выдумала! – возмутилась Аделаида Станиславовна, получив это письмо. – Ехать в Полтаву… сейчас… когда мы совсем без денег! Она разоряет меня, положительно! Негодная девчонка!
Казимир, сидя на оттоманке, тихо стонал. У него начался долгий период похмелья.
– Казимир, не скули! – прикрикнула на него Аделаида Станиславовна. – Мне надо написать дочери.
И она написала очень сердечное, изысканное и твердое письмо, в котором извещала свою любящую дочь, что дела идут так плохо, что имение, возможно, и вовсе придется продать, а что касается поездки, то Полтавская губерния ничуть не лучше Тверской, и вместо того, чтобы лечиться, лучше всего не болеть вовсе. Послание заканчивалось заверениями в искренней любви и наилучшими пожеланиями «побочному сыну», князю Рокотову и графу Полонскому. Впрочем, письмо это все равно угодило в цепкие лапы почтового цензора и затерялось среди тысяч других вскрытых писем, так что Амалия никогда его не получила.
Глава 15
– Шах, – сказал Рокотов, передвигая ферзя.
Был прелестный июльский день, плавно перетекающий в вечер. Орест и граф Евгений сидели на террасе, играя в шахматы, и покамест графу не слишком везло. Он опустил глаза и углубился в изучение диспозиции на доске. Наконец он потянулся к черному коню, которым собирался вывести из-под удара своего короля, но случайно поднял голову, и его рука застыла над доской. Амалия, в белом платье и с французской книжкой в руке, спускалась в сад по ступеням главной лестницы. Рядом с ней шагал Александр Зимородков.
– Черт бы его побрал! – процедил Евгений сквозь зубы, переставляя коня. – Уже сколько дней он ни на шаг от нее не отходит. Поразительно, до чего слепы некоторые женщины! – закончил граф, выдавив из себя принужденную улыбку.
В саду меж тем Амалия и ее спутник остановились возле статуи женщины, держащей античный кувшин.
– Ничего нового? – негромко осведомилась Амалия у следователя.
Тот кивнул.
Осмотр лошадиных подков не дал двум друзьям ничего особенного. И у лошади Муси, и у той, на которой в тот день ехал Карелин, подковы были в полном порядке, чего нельзя было сказать о лошади Емели Верещагина. Вот у нее как раз отсутствовал один гвоздь, и именно в левой задней подкове. Но по масти лошадь Верещагина вовсе не подходила сыщикам, не говоря уже о том, что просто невозможно было вообразить себе этого проныру в роли одержимого безумца. Раздосадованный Саша вновь отправился в лес, чтобы еще раз изучить следы, но ему не повезло – накануне прошел дождь, и все, что было, смыла вода.
– Где-то мы ошиблись, – то и дело повторял он, – но где?
Амалия предложила выяснить, кому в округе принадлежат вороные лошади. Три такие лошади имелись у Гриши Гордеева, еще две – у Алеши Ромашкина, да у Никиты Карелина набралось с полдюжины. Гриша Гордеев не явился на охоту, Ромашкин в день охоты был на серой лошади, а вороной, на котором ехал Никита, как уже сказано, оказался вне подозрений.
– В конце концов, мы ни в чем не можем быть уверены, – устало сказала Амалия. – Почему мы думаем, что стрелок был обязательно одним из охотников? Он ведь вполне мог быть кем-то со стороны. А волоски от вороной лошади – ведь нет никаких доказательств, что их оставила именно лошадь стрелка. Может быть, это была вообще какая-нибудь другая лошадь, которая побывала в чаще задолго до появления того… того человека.
Зимородков кивал, вздыхал, соглашался, но таинственная лошадь как сквозь землю провалилась, унеся вместе с собой и таинственного стрелка. Саша и Амалия ломали себе голову, перебирая различные возможности, и всякий раз хоть что-то да не сходилось. Казалось, еще немного, и разгадка будет у них в руках, однако куски мозаики преступления, едва начав складываться в единую картину, тотчас рассыпались. По логике выходило, что никто, решительно никто не мог стрелять в Амалию. Однако же кто-то в нее стрелял! По той же логике выходило, что ни у кого не было возможности положить ей яд в молоко. Но ведь это было! Не говоря уже об омерзительной гадюке, кем-то подброшенной в рояль, к которому Амалия с тех пор боялась даже подходить.
– Я с ума сойду, – пожаловалась она Зимородкову, когда они стояли в саду возле статуи.
– Этого не будет, – твердо отвечал Саша. – Обещаю вам, я найду его. А пока пойдемте лучше посмотрим на портрет Муси.
Митрофанов работал над портретом почти каждое утро, и теперь тот был почти готов. Многие считали, что барышня Орлова на нем получилась необыкновенно удачно. И ее отец, который совсем недавно приехал в имение, тоже был чрезвычайно доволен, тем более что художник запросил за работу не так уж и много. По правде говоря, Амалии портрет не слишком нравился – она, как и Орест, находила его каким-то безжизненным и застывшим, но девушка обрадовалась случаю переменить тему и поэтому с охотой приняла предложение своего друга.
Митрофанов работал над портретом почти каждое утро, и теперь тот был почти готов. Многие считали, что барышня Орлова на нем получилась необыкновенно удачно. И ее отец, который совсем недавно приехал в имение, тоже был чрезвычайно доволен, тем более что художник запросил за работу не так уж и много. По правде говоря, Амалии портрет не слишком нравился – она, как и Орест, находила его каким-то безжизненным и застывшим, но девушка обрадовалась случаю переменить тему и поэтому с охотой приняла предложение своего друга.
– Не могу понять, что она могла найти в этом парвеню, – процедил Полонский, следя, как Амалия и Саша удаляются в глубь сада.
Орест удивленно взглянул на него.
– Ты как будто ее ревнуешь, – заметил он, выводя из-под удара своего ферзя и атакуя неприятельскую ладью.
– Я? – вскинулся Евгений.
– Можно подумать, ты к ней неравнодушен, – продолжал Орест.
– Жениться на une fille sans dot[45] – величайшая глупость на свете, – фыркнул граф.
– Ну вот, теперь ты сам судишь, как выскочка, – с иронией сказал князь.
– Полно тебе, Орест, – холодно ответил граф. – Ты ведь понял, что я имею в виду. Жениться надо только на том, кто тебе равен.
– А я что, говорил о женитьбе? – пожал плечами Орест. – Это ты о ней упомянул, кстати.
В полном молчании они сделали по ходу.
– Шах, – объявил Орест.
– Вечно тебе везет! – вырвалось у графа.
– Просто я лучше играю, – отозвался его соперник, лучезарно улыбаясь, отчего на его щеках проступили ямочки.
Конь перешел в нападение. Белый ферзь отступил. Полонский передвинул черную пешку. Еще один ход, и она ступит на последнее поле, где сможет превратиться в могущественного смертоносного ферзя.
– Шах и мат, – объявил Орест.
Евгений с досадой откинулся на спинку стула.
– Ах, черт, эту возможность я не предусмотрел! – Он с сожалением покачал головой. – Сдаюсь. Но мне все-таки кажется странным, что она ни на миг не расстается с ним.
– Ты о ком? – спросил Орест, смешав фигуры.
– Об Амалии, о ком же еще! Не знаю, заметил ли ты, но после той охоты ее словно подменили. Раньше она все время смеялась, поддразнивала меня и дурачилась не меньше Муси, а теперь, чуть что, забьется в угол гостиной и оттуда волком на всех смотрит. На охоту не ездит, из дома почти не выходит, за столом не ест… Что-то с ней творится… непонятное.
– А мы узнаем, что с ней творится, – сказал Орест, блестя глазами. – Сыграем еще?
– Да, только я возьму себе белые. А то с ними тебе всегда везет.
– Я и черными тебя побью за милую душу, – беспечно отозвался князь и стал выстраивать фигуры на доске. – Твой ход.
– И как же ты собираешься узнать, что с ней? – спросил Евгений, когда противники сделали по несколько ходов.
– Просто спрошу у ее лучшего друга, – ответил Орест. – Извини, но мне придется съесть твою пешку.
– Да ради бога. Только я съем твою тоже.
– А я – твоего коня.
Полонский слишком поздно спохватился, что поставил под удар свою фигуру.
– Силен, Орест! – только и смог сказать он.
– Твой ход, – весело ответил князь.
Евгений снова проиграл и, чтобы скрыть смущение, закурил папиросу. Из сада вернулись Амалия и Саша.
– Хорошо провели время? – довольно двусмысленно спросил у них Полонский.
– Не хуже вас, – сухо ответила Амалия и отвернулась.
К ужину подоспели Никита Карелин и Гриша Гордеев.
– Что за дама к вам приехала? – полюбопытствовала Муся у Никиты.
Муся всегда была в курсе местных сплетен и слухов, которые она могла обсуждать часами. На Амалию же они наводили откровенную скуку.
– Это по поводу моих лошадей, – объяснил Никита. – Дама собирается купить несколько экземпляров, если они ей понравятся.
– Ого! – с завистью в голосе промолвил Гордеев. – А имя у дамы есть? И какая она из себя – молодая, старая?
– Ее зовут Изабелла Антоновна Олонецкая, – ответил Никита, – и она из Лодзи.
– Так она молодая или нет? – наседал Гордеев. – Никита, ну что ты молчишь?
– Я слышала, она красавица, – подала голос Муся.
Гордеев широко распахнул глаза.
– А! Тогда понятно, отчего Никита не желает о ней говорить.
– Кому-то она, возможно, и кажется красивой, но не мне, – отозвался Карелин, пожимая плечами.
Гриша рассмеялся.
– Пригласи ее к нам, – сказала Муся. – А то Эмиль скоро уезжает, да и художник уже почти закончил мой портрет и говорит, что тоже скоро вернется домой.
– Ну мы-то вас не бросим! – заметил Полонский.
– А куда вы собираетесь повесить портрет? – спросил журналист, и все с увлечением включились в обсуждение этой темы.
Таким образом, вечер прошел довольно мирно.
Но уже на следующее утро начались военные действия. Около половины десятого Саша Зимородков стоял у зеркала в своей комнате, завязывая галстук, когда в дверь неожиданно постучали. Думая, что это кто-то из слуг, следователь крикнул: «Войдите!» Дверь распахнулась. На пороге, скрестив руки на груди, стоял граф Евгений, и вид его не предвещал ничего хорошего.
– Что вам угодно? – нервно спросил Зимородков, дернув щекой.
Глаза графа сузились.
– Милейший, – еле сдерживаясь, процедил он, – не смейте говорить со мной, как с лакеем!
– Опять ты за свое, – укоризненно сказал Орест, показываясь из-за его плеча. – Вперед!
– Но я…
Орест втолкнул графа в комнату и пинком ноги захлопнул дверь.
– У нас к вам будет несколько вопросов, сударь, – подчеркнуто вежливым тоном промолвил князь. – И мы очень надеемся, что вы соблаговолите дать нам на них ответы.
– А если нет? – упрямо спросил Саша, выставив вперед подбородок.
Орест вздохнул и кивнул графу, который без дальнейших околичностей схватил следователя за горло.
– Вообще-то, – еще вежливее сказал князь, – мы решили не оставить вам выбора.
В случае, когда имеет место столь откровенное и наглое нападение, обычно полагается кричать «караул», однако вот беда: кричать Зимородкову было решительно нечем, ибо воздуху, проникавшего ему в грудь, было недостаточно даже для дыхания. Хватка у графа оказалась железная. Орест же непринужденно опустился в кресло (то самое, в котором в памятное утро охоты сидела Амалия) и закинул ногу на ногу.
– Хорошо! – прохрипел бедный Саша. – Что именно вы хотите знать?
– Что происходит с Амалией? – напрямик спросил Орест.
– О чем вы, господа? – фальшиво удивился следователь.
– С той охоты, где ты ни с того ни с сего оказался рядом с ней, она вернулась сама не своя, – прошипел граф. – Что ты с ней сделал?
Саша открыл рот, но не смог промолвить ни слова и только невнятно просипел что-то. Видя, что жертва не в состоянии говорить, граф несколько смягчился и ослабил пальцы. Что оказалось его роковой ошибкой, ибо Саша немедленно собрался и нанес Полонскому совершенно неджентльменский удар выше колен, но ниже пояса. Граф, который в этой области оказался таким же чувствительным, как и последний босяк, согнулся надвое и осел на кровать. Орест вскочил с места, но Саша уже схватил каминную кочергу и встал на изготовку с явным намерением проломить череп любому, кто осмелится приблизиться к нему.
– Браво, – сказал Орест, не скрывая своего восхищения. – А теперь, может быть, мы все-таки поговорим?
– Нам с вами не о чем разговаривать! – отрезал Зимородков, тяжело дыша.
– В самом деле? – уронил Рокотов, подняв брови. После чего скользнул вперед, как змея, и через мгновение обезоруженный Саша уже лежал на полу, в остолбенении крутя головой, а Орест стоял над ним, помахивая отнятой у противника кочергой.
– Похоже, что нам все-таки есть о чем поговорить, – сказал князь с мягкой улыбкой.
Саша открыл было рот для возражения, но Рокотов повернулся и нанес кочергой такой удар по маленькому столику у изголовья, что раздробил дерево до самого пола. После чего молча отшвырнул кочергу в сторону камина, снова сел в кресло, закинул ногу на ногу и, поставив локти на подлокотники, соединил руки кончиками пальцев.
– Итак, я слушаю вас, – тоном, не допускающим возражений, промолвил он.
Саша поднялся, поглядел на мрачное лицо Полонского, на спокойное лицо князя и начал рассказывать. Товарищи по сыску всегда учили его, что если преступника неожиданно и ловко изобличить, то он так или иначе выдаст себя – мимикой, взглядом или как-то еще. Однако Зимородков видел, что эти двое поражены, и только. Они подозревали все что угодно, но то, что в Амалию на охоте стреляли и что до этого кто-то пытался ее отравить, было для них совершенным сюрпризом.
– Оч-чень интересно, – промолвил наконец Орест. – Но почему вы нам ничего не сказали?
Саша запнулся. Он успел поведать своим гостям только о покушениях на Амалию, но не об одержимом, совершившем уже не одно убийство, а насчет обоих дворян у него были весьма серьезные подозрения. Так что заявлять в лицо предполагаемому психопату, что, дескать, батенька, вы и есть тот самый душегубец окаянный, было бы опрометчиво. И мало того что опрометчиво, но могло и прескверно сказаться на здоровье обвинителя.