Сердце Амалии екнуло.
– Письмо?
– Да. – Муся повернулась к столу и, пошарив среди книг, извлекла маленький запечатанный конверт. – Он сидел вот тут… и все тот же кот ходил возле его ног… и он попросил меня передать это тебе… Амалия, мне страшно, – по-детски беспомощно закончила она.
Амалия разорвала конверт. Внутри был листок простой бумаги, сложенный вдвое. Амалия развернула его.
– Что он написал? – робко поинтересовалась Муся, вытирая слезы со щек вышитым платочком.
Письмо было совсем коротким. Посередине листа стояло: «Je vous aime. O.».[60]
И больше ничего.
Амалия медленно опустила листок на колени.
– Когда они уехали? – внезапно спросила она.
Муся покачала головой.
– Не знаю… Наверное, с полчаса тому назад.
– Доктор уже был с ними?
Муся задумалась, наморщила лоб.
– Кажется, нет. Я не уверена…
– Значит, они должны будут еще заехать за ним, – закончила Амалия, поднимаясь с места. – Даша! Неси мою шаль.
– Ты что задумала? – спросила Муся, с изумлением глядя на нее.
– Я остановлю их, – решительно сказала Амалия. – Это никчемная ссора… Я не позволю им убить друг друга!
И она бросилась к двери.
– Амалия, стой! – закричала Муся. – Ты… ты не сможешь ничего сделать! Я пыталась, но… Если бы ты видела их лица, ты бы сама все поняла. Куда же ты?
«На поляне возле старого дуба… На поляне…»
Амалия сбежала с крыльца. Крикнула:
– Осип! – К ней подбежал конюший. – Дженни еще хромает?
– Никак нет-с, Амалия Константиновна. Прикажете седлать?
Амалия заметила, что она до сих пор держит в руке то самое письмо, скомкала его и сунула в карман. Пока будут седлать Дженни, пройдут драгоценные минуты, и вдобавок Амалии придется вернуться в дом и переодеться в амазонку. Нет, так она потеряет слишком много времени. Моментально приняв решение, девушка подобрала юбки и побежала по дороге, ведущей в лес.
– Так седлать Дженни или нет, барышня? – закричал Осип ей вслед и, не получив ответа, недоуменно развел руками.
«Вот негодяй! – кипела Амалия, окунаясь в золотую сень деревьев. – Из-за того, что я вчера отказала ему, привязался к бедному Оресту… Мерзавец! Животное! А, черт… черт… черт… – На ее пути попалось сразу несколько канав, и она перескочила через них в такт чертям. – Щучья холера! Правильно говорит моя маман, нет ничего хуже, чем если в тебя влюбится какой-нибудь, прости господи, недоумок. Ох, я даже не ела с утра! – вспомнила Амалия через полсотни шагов. – Только бы поспеть вовремя, только бы поспеть… Заяц! Ничего себе! – Амалия даже остановилась от неожиданности. – Ну, чего смотришь на меня? Не видишь, что ли, – барышня делает моцион!»
Заяц удрал, высоко подкидывая зад и смешно петляя среди деревьев.
«А! ведь тут же еще и волки водятся! – внезапно вспомнила Амалия. – Ох! Чувствую, будет мне некролог от Эмиля Верещагина: «Мадемуазель Тамарина пошла на обед а une famille de loups[61]. Благодарность от главы семейства прилагается. Убедительная просьба присылать барышень пожирнее». Ой, что за глупости в голову лезут! Господи, сделай так, чтобы я не опоздала… Пожалуйста! Ну чего тебе это стоит? Я не хочу, не хочу, чтобы из-за меня погибли люди! Даже этот гнусный Эжен…»
Амалия похолодела: где-то вдалеке и в самом деле послышался тонкий вой, похожий на волчий. Белая сова сорвалась с ветки и полетела, бесшумно махая крыльями. Амалия шарахнулась, но тут же взяла себя в руки и двинулась вперед. Макушка дуба уже показалась над вершинами деревьев. Главное – успеть!
Амалия споткнулась о вылезший на поверхность корень дерева и упала, взметнув ворох опавших листьев. Они еще кружились в воздухе, когда Амалия уже вскочила на ноги и продолжила свой путь. В правом боку у нее отчаянно кололо.
В то же самое мгновение, когда до Амалии донесся волчий вой, на поляне возле дуба Орест Рокотов медленно осел на землю. Евгений удачным выпадом только что ранил его, и на белой рубашке князя чуть ниже ребер стало стремительно расплываться красное пятно. Доктор Телегин, морщась, смотрел на это. Он был человеком старой закалки, гуманистом, и от души ненавидел войны, сражения, дуэли и все, что калечит и убивает людей. В этом поединке все было ясно с самого начала. Орест был не настолько искусен в фехтовании, чтобы противостоять бешеному натиску Полонского. Граф рассек ему щеку, предплечье и только что серьезно ранил его, но Орест упорно не желал сдаваться.
– Может быть, остановить дуэль? – беспомощно спросил Митя у Никиты. Карелин, прикусив губу, хмурился и молчал.
– Вставай, – бросил Рокотову сквозь зубы Полонский, покрепче перехватывая рукоять шпаги.
В зеленых глазах князя мелькнула ненависть. Он уперся одним коленом в землю, тяжело дыша, и воткнул шпагу острием возле себя, не снимая руки с эфеса. Пятно на его рубашке на глазах превращалось в причудливый алый цветок – как те, что любил выращивать в своих оранжереях Иван Петрович Орлов.
– Да, – с издевкой продолжал Евгений, – это тебе не то, что выйти к барьеру и прихлопнуть человека, как муху.
– Что ты об этом знаешь! – зло промолвил Орест.
– Я знаю, что ты подлец, – с ожесточением ответил Евгений, ходя возле противника кругами. – И я тебя уничтожу.
– А-а, – протянул Орест, с вызовом откидывая голову назад, – думаешь, она позволит тебе себя утешить, после того как ты меня убьешь? Ошибаешься. Ты ее все равно не получишь. Никогда!
Губы Полонского сжались. Он взмахнул шпагой и встал в позицию. Орест с усилием поднялся на ноги. Его качнуло, но он устоял.
– Никита, – с волнением сказал Митя Карелину, – это же смертоубийство! Ты обязан их остановить!
– Пока еще князь в состоянии драться, – буркнул Никита, не глядя на него.
Озеров в отчаянии взъерошил волосы и заметался. Решившись наконец, он шагнул к доктору, чтобы уговорить его остановить дуэль, но тут сухо щелкнули клинки, и Орест, отбив выпад противника, сделал ответный и ранил графа. Полонский отшатнулся. Острие шпаги князя скользнуло по ребрам как раз против сердца.
– Туше! – язвительно крикнул Рокотов. Глаза его горели.
– Вот видишь, я же говорил, – сказал Никита, пожимая плечами.
Однако Полонский собрался с силами и после обмена выпадами, вынудив врага открыться, нанес новый удар. Митя ахнул и застыл на месте. Орест выронил шпагу и всем телом рухнул на траву.
– Он убит! – закричал Митя вне себя Карелину. – И ты допустил это!
Полонский стоял очень бледный, прижимая левую руку к груди. И в это мгновение в противоположном конце поляны показалась Амалия. Она спешила, она задыхалась. Сердце ее колотилось так, словно готово было выскочить из груди.
Одним взглядом Амалия охватила все: и скорчившегося на земле Ореста, и Телегина, который с хмурым лицом спешил к нему со своим докторским чемоданчиком, и растерянные лица секундантов. Но Полонского Амалии видеть не хотелось.
– Амалия Константиновна, куда вы? – опомнившись, закричал Карелин.
Он попытался поймать ее за локоть, но она вырвалась, оттолкнула его и кинулась к Оресту, который лежал с закрытыми глазами. Через несколько мгновений рядом оказался Телегин, но Амалия даже не заметила его. Она бросилась на землю, бережно подняла голову Ореста и положила себе на колени. Телегин молча возился со своим чемоданчиком.
– Он жив? – спросила Амалия, всхлипнув горлом, без слез. – Жив?
И тут Орест открыл глаза. Он обвел взглядом стоящих над ним людей, задержался на лице Амалии и улыбнулся ей.
– Поздравляю вас, – слабым голосом произнес князь. – Отменный удар.
После чего его веки вновь опустились, а лицо стало стремительно утрачивать краски. Только подрагивание черных ресниц показывало, что он еще жив.
В следующее мгновение Полонский, как-то неловко повернувшись боком, осел на землю и больше не шевелился. Секунданты бросились к нему. Он был серьезно ранен.
Глава 26
Дни, непосредственно последовавшие за днем дуэли, осели в памяти Амалии какой-то отрывистой, беспорядочной мешаниной. Постукивают подковы, солнце то выглядывает из-за облака, то снова ныряет в него, шарабан трясется по скверной дороге, голова Ореста на ее коленях, его рука в ее руке – это князя везут обратно в Ясенево, а сзади тащится докторская двуколка, в которой находится Полонский. Амалии не хочется оглядываться на эту двуколку, но она все же оглядывается. Лицо доктора, который правит лошадьми, мрачно – там, на поляне, он сказал, что ранение графа еще тяжелее, чем у его противника. Амалия отворачивается и свободной рукой убирает прядь волос, которая, как всегда, выскользнула из прически и повисла вдоль щеки.
Но вот и Ясенево, и у людей, которых Амалия видит здесь, какие-то пустые, лишенные черт лица, словно в страшном сне. Муся сбегает по ступенькам, кричит: «Кузен! О боже мой!» – и рыдает, прижав руки ко рту. Потом начинается суета, переноска раненых, Телегин распоряжается, хлопают двери, суетливые шаги, мечутся горничные… Амалия стоит, вжавшись в стену, не в силах пошевельнуться, а на ее платье – кровь, и на руках – тоже.
Двери уже не хлопают, и шаги тоже не слышны – весь дом ходит на цыпочках и разговаривает шепотом. Даша каждые десять минут приносит Амалии новости о раненых. Граф потерял много крови, но, похоже, будет жить. У Ореста организм слабее – он же болеет легкими, однако Телегин делает все, что может. Из Николаевска прибыл лучший местный доктор, Войнаровский, и теперь врачи совещаются. А между тем сведения о дуэли по беспроволочному телеграфу слухов просочились в Николаевск, дошли до Твери и оттуда направились в две стороны: на Москву и в Петербург.
– Вы слышали? Его светлость князь Рокотов опять отличился. Стрелялся на дуэли с графом Полонским, не угодно ли?
– Ах, какой ужас! Из-за чего?
– Говорят, не поделили какую-то лошадь.
– Боже мой! Надо немедленно рассказать Марье Алексеевне!
– Я уже об этом слышала, – ворчливо возражает Марья Алексеевна, первейшая светская сплетница. – И вовсе не стрелялись они, а дрались на шпагах.
– Скажите, пожалуйста!
– Да, да, совершенно точно. И по поводу лошади: я-то лично склонна верить, что там вовсе не в лошади дело.
– А в чем же, ma chére?
Марья Алексеевна раскрывает веер и принимает глубокомысленный вид.
– Как вы думаете, – многозначительно роняет она, – из-за чего могут поссориться двое мужчин?
И взбудораженный свет, смакуя подробности скандального происшествия, стал выдвигать различные версии того, кем могла оказаться «эта вертихвостка», из-за которой двое достойных кавалеров едва не отправили друг друга в мир иной. Большинство сошлось на том, что вертихвосткой была Мари Орлова. В самом деле, Рокотов и Полонский несколько месяцев жили в Ясеневе, Иван Петрович Орлов – владелец последнего, следовательно… Но тут концы не сходились, потому что все помнили: Полонский никогда не выказывал особого интереса к Мусе Орловой, а Рокотов обращался с ней, как с забавной маленькой кузиной, и только.
– Позвольте, – всполошилась пухлолицая княжна Истомина, – но недавно я получила письмо от Мари, и она упоминала, что у них в Ясеневе гостит ее подруга с польским именем, как же ее…
– Ах, вот оно что! Знаем мы этих полячек!
Так объяснение было найдено. Свет обрадовался, облизнулся и принялся отовсюду выпытывать подробности, проясняющие личность «ужасной особы», каковой в его мнении отныне сделалась Амалия Тамарина. Вспомнили, что она с удовольствием посещала балы, много танцевала и неприлично громко смеялась. Вспомнили, что она была остроумна, изящна, начитанна, а хуже всего – была красавицей. Тут свет почернел от зависти и решил, что просто так он этого не спустит. Вездесущие дамы скрупулезнейшим образом подсчитали доходы семейства Амалии и количество ее платьев, разворошили родословную до пятого колена, обсудили в мелочах ее прически, ее родственников, ее весьма сомнительную красоту и ее неоспоримые недостатки, после чего стали поговаривать, что, верно, отец Амалии проиграл все состояние в карты, что он был не дворянин, а владелец портерной, что жена выгнала его из дому, и поэтому он умер за границей. Счастье Аделаиды Станиславовны, что она не посещала великосветские вечера, иначе на них она бы узнала о себе много интересного, а узнав, неминуемо закатила бы скандал.
Но у Аделаиды Станиславовны были свои дела. В сентябре к ней пришли два важных письма. Одно – от дочери, в котором та извещала, что в Ясеневе произошло большое несчастье и что она вынуждена пока остаться там. Другое письмо было написано совершенно незнакомым человеком, и все же Аделаида Станиславовна прочитала его куда внимательнее, чем первое.
– Какие вести? – осведомился Казимир, бочком входя в комнату сестры.
Аделаида бросила на него поверх пенсне суровый взгляд. Такая походка Казимира не предвещала ничего хорошего и означала, что он опять продулся в пух и прах и в конце разговора непременно попросит денег.
– Вести? – переспросила Аделаида, пожимая плечами. – В Ясеневе была дуэль.
– А, – сказал Казимир с умным видом. – А Ясенево – это где?
Аделаида бросила пенсне на стол. По правде говоря, она его терпеть не могла, потому что оно изрядно ее старило.
– Ясенево – это там, где отдыхает моя дочь, – сердито ответила она. – Что с тобой, Казимир?
– Так дуэль была из-за нее? – встрепенулся братец.
– Ты сошел с ума? – царственно повела плечами Аделаида.
Казимир облизнул губы и заискивающе улыбнулся.
– Ну, из-за тебя же бывали дуэли, – напомнил он.
Аделаида немного подумала.
– Всего лишь один раз, – сухо сказала она. – И вообще, хватит об этом, хорошо? Лучше послушай, какое письмо я сегодня получила. Что бы оно могло означать?
Пока Казимир с сестрой ломали голову над странным письмом, а свет злословил, Орест Рокотов находился между жизнью и смертью. Старый князь прислал из Петербурга знаменитого доктора Пферда, чтобы тот облегчил состояние раненого. Доктор Пферд не заставил себя ждать. Он прибыл, осмотрел Ореста, дал понять, что сильно сомневается в профессиональных знаниях Телегина и Войнаровского, посоветовал полный покой, строгую диету и прогулки на свежем воздухе, если больной когда-либо окажется в состоянии их совершать. В точности то же самое почтенный доктор советовал любому другому своему пациенту, будь тот болен анемией, стригущим лишаем, параличом или гангреной. С честью отработав свой гонорар, доктор Пферд уехал врачевать остальных страждущих, а Амалия вновь заняла свое место у изголовья Ореста. Муся приглядывала за Полонским, который благодаря Телегину и Войнаровскому (которые, по словам столичного светила от медицины, ни черта не смыслили в своем деле) уже мог подниматься с постели. Когда Евгений очнулся после ранения, он первым делом спросил, как его противник.
– Ему хуже, чем вам, – буркнул Телегин, – если это может вас утешить, сударь.
Евгений некоторое время угрюмо смотрел на него.
– Так он не умер? – спросил граф.
– Он умирает, – раздраженно ответил Телегин. – Что еще вам угодно знать?
Однако Орест все-таки не умер, хотя несколько дней его состояние было настолько тяжелым, что к нему даже пригласили священника. Войнаровский не говорил ничего Амалии, но на князя уже махнул рукой. Старый Телегин был гораздо оптимистичнее.
– Если он до сих пор не умер, значит, выживет, – был его вердикт. – И потом, ему есть ради чего жить.
Амалия дежурила у постели Ореста днем и ночью. Она исхудала, под ее глазами пролегли синие круги, но, хотя она безумно уставала, девушка тем не менее наотрез отказывалась уступить свое место кому бы то ни было. Однажды она задремала в кресле и оттого пропустила тот миг, когда князь пришел в себя. Часы глухо и важно отбили шесть, и Амалия пробудилась. Она сразу же заметила: что-то в комнате изменилось, только не могла понять, что же именно. Наконец она разобралась – в полумраке комнаты блестели глаза Ореста. Он сжал ее пальцы, и она разрыдалась.
– Он поправится, – уверенно заявила Муся на следующее утро Евгению. – Войнаровский поражен и только разводит руками, а Телегин знай себе улыбается. Мне кажется, он был уверен, что кузен выкарабкается.
Кузен и впрямь быстро пошел на поправку. В отличие от своего противника, он не был настолько злопамятен, и первые его слова были вовсе не о Полонском, а о том, получила ли Амалия записку.
– Он попросил ее быть его женой! – объявила Муся домашним, лучась от радости. В момент объяснения она – совершенно случайно! – оказалась под дверью, как раз в пределах замочной скважины, и оттого слышала все от слова до слова.
Вскоре в Москве Аделаида Станиславовна получила от дочери письмо, в котором были следующие строки: «Кажется, дорогая мама, эта ужасная история наконец-то закончилась. С князем Орестом теперь все хорошо. Он сделал мне предложение, и я ответила согласием. Простите за эту кляксу, но я очень спешу, и времени переписывать у меня нет. Крепко обнимаю вас всех, ваша Амалия».
– Казимир! – закричала Аделаида Станиславовна. – Казимир!
Брат, решивший, что сестра обнаружила пропажу мятой десятки, которую он накануне стащил у нее из ридикюля, явился с крайней неохотой.
– Казимир! – воскликнула Аделаида, сияя восторгом. – Бог услышал наши молитвы! Моя Amélie станет княгиней!
– Ну и что в том такого? – отвечал Казимир, пожимая плечами. – Она могла бы выйти хоть за самого французского императора. А что? Она вполне этого достойна!
– Во Франции больше нет императоров, – вздохнула Аделаида Станиславовна, – а жаль! Империя – это так романтично! Кстати, не ты стащил у меня десятку из сумочки?
Казимир разинул рот и попятился к двери.
– Нет, все-таки придется сдать тебя в богадельню! – закричала будущая теща князя Рокотова, швыряя в родного братца увесистой вазой. – Нет! Я… я знаю, что я сделаю! Я найду тебе жену!
Казимир, закрывая руками голову, метнулся в дверь. Вслед ему полетела серебряная пепельница.