— Вон там! — произнес он. — Это моя ироничная машина с престранным названием. Что скажешь?
— Выглядит, как одна из тех дур, что каждые десять секунд вращаются вокруг своей оси, перемешивая жидкий цемент, пока его везут к месту заливки новой дороги, — без особого восторга заметил я.
— Прямо в точку! — ответил Бёрнем Вуд. — Это моя Мафиозная Бетономешалка. Оглянись вокруг. Между ней и этой библиотекой есть некая связь.
Я взглянул на книги, но никакой связи не обнаружил. Бёрнем Вуд похлопал по боку своей машины, которая стояла, урча, как большой серый слон. Мафиозная машина вздрогнула и замерла.
— Эта мысль осенила меня, — продолжал Бёрнем Вуд, — однажды ночью, когда по безлюдной улице мимо меня на большой скорости пронеслась бетономешалка. Я подумал: а что, если она торопится замешать бетонные башмаки для обреченных на смерть итальянских гангстеров. Я посмеялся, но мыслишка засела во мне и много месяцев спустя разбудила среди ночи. Мне пришлось соединить свою библиотеку в одно целое с этим гигантским монстром, и я нашел, как мне думается, способ отправить этого бетонного мастодонта в прошлое.
Я обошел кругом это огромное серое чудовище, ворочавшееся и вздыхавшее, поворачивающееся и готовое отправиться в путь.
— Мафиозная Бетономешалка? — переспросил я. — Как это, объясни.
Бёрнем Вуд пробежал рукой по томам Скотта Фицджеральда на полке и дал мне один из них.
Я открыл книгу.
— «Последний магнат» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Его последний роман. Он не успел закончить его.
— Теперь смотри сюда, — Бёрнем Вуд погладил бока своей гигантской машины. — Сказать тебе, что внутри? Все секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы и годы времени, минувшего пятьдесят лет назад. Сейчас мы запустим эти часы и дни, чтобы дать Скотти еще немного времени для завершения его романа. Он должен был стать его лучшей книгой, но тут завелась эта старая заезженная пластинка, которая играла темными ночами, когда мы перепивались вусмерть.
— Ну и, — допытывался я, — как ты собираешься это сделать?
Бёрнем Вуд вытащил список.
— Читай. Вот пункты, через которые проследует моя машина, чтобы выполнить свою работу.
Я изумленно посмотрел на список и начал читать.
— Б. П. Шульберг — «Парамаунт», верно?
— Верно.
— Ирвинг Тальберг — «Метро-Голдвин-Майер»? Дэррил Занук — «Фокс»?
— Именно так.
— Ты что, собираешься посетить всех этих людей?
— Да.
— У тебя тут директора различных студий, продюсеры, шлюхи, с которыми он один раз переспал, бармены со всех концов света. Что ты собираешься с ними делать?
— Попробую их расшевелить, дам взятку, а если необходимо, отлуплю хорошенько.
— А как насчет Ирвинга Тальберга? Он ведь умер в тридцать шестом.
— А если б протянул подольше, он мог бы оказать положительное влияние на Скотти.
— И что же ты собираешься делать с мертвецом?
— Когда Тальберг умер, на свете еще не существовало сульфаниламида. Я хочу пробраться к нему в больничную палату за неделю до его смерти и дать ему лекарства, которые, возможно, вылечат его и позволят ему вернуться на следующий год в «MGM». Он наверняка предложит Скотти что-нибудь получше, чем та работа, которую они ему давали.
— Ничего себе списочек, — сказал я. — Ты говоришь так, будто собираешься двигать этими людьми, как пешками.
Бёрнем Вуд показал мне пачку стодолларовых бумажек.
— Я намерен раздать эту пачечку. Возможно, некоторые из этих тузов окажутся сговорчивыми. Встань поближе. Слушай.
Я подошел вплотную к огромной рокочущей машине. Изнутри до меня доносились далекие крики и звуки выстрелов.
— Похоже на революцию, — сказал я.
— Взятие Бастилии, — отозвался Бёрнем Вуд.
— Как она там оказалась?
— Фильм «Мария-Антуанетта», студия «MGM». Фицджеральд работал над ним.
— Господи, ну конечно. И зачем ему понадобилось писать такое?
— Он обожал кино, но еще больше он обожал деньги. Слушай дальше.
На сей раз выстрелы были громче, и когда обстрел прекратился, я сказал:
— «Три товарища». Германия, «MGM», тридцать шестой год.
Бёрнем Вуд кивнул.
Потом послышался заливистый, многоголосый женский смех. Когда он затих, я сказал:
— «Женщины» с Нормой Ширер и Розалиндой Рассел, «MGM», тридцать девятый год.
Бёрнем Вуд снова кивнул.
Затем опять послышались раскаты хохота и громкая музыка. Я по памяти называл имена, которые помнил по старым киножурналам.
— «Одержимость» с Джоан Кроуфорд. «Мадам Кюри» с Грир Гарсон, сценарий Хаксли и Скотта Фицджеральда. Боже мой, — продолжал я. — Зачем он возился со всем этим и как все эти звуки оказались в утробе твоей машины?
— Я их рву на части, я рву сценарии. И все это кучей перемешано внутри. «Алмаз величиной с отель „Риц“», «По эту сторону рая», «Ночь нежна». Все там. Если перемешать весь хлам с действительно хорошими вещами, у тебя появляется шанс проложить новую дорогу в прошлом, чтобы создать новое будущее.
Я перечел список.
— Тут имена продюсеров, режиссеров и соавторов-сценаристов за несколько лет; некоторые из «MGM», другие из «Парамаунт», но больше из Нью-Йорка лета тридцать девятого. Что в итоге?
Я взглянул на Бёрнема Вуда и увидел, что тот прямо-таки дрожит от предвкушения, глядя на свою машину.
— Я собираюсь отправиться в прошлое со своей метафорической бетономешалкой, залить в цементные ботфорты всех этих идиотов, переправить их к какому-нибудь океану вечности и бросить их всех туда. Я расчищу дорогу для Скотти, подарю ему драгоценное Время, чтобы в конце концов — молю тебя, Господи — «Последний магнат» был дописан, завершен и опубликован.
— Никто не сможет этого сделать!
— Я смогу — или погибну. Я буду выуживать каждого из них, по одному, к определенные дни в течение всех этих лет. Я буду похищать их из привычного круга и переносить в другие города и в другие годы, где им придется пробиваться заново, на ощупь, забыв про то, откуда они взялись, и про то дурацкое ярмо, которое они повесили на Скотти.
Я задумался, закрыв глаза.
— Боже правый, это напоминает мне фильм Джорджа Арлисса, который я видел в детстве: «Человек, который играл в Бога».
Бёрнем Вуд тихонько засмеялся:
— Джордж Арлисс, пожалуй. Я действительно ощущаю себя немножко Создателем. Я замахнулся на роль Спасителя нашего дорогого, пьяного, непутевого, ребячливого Фицджеральда.
Он снова погладил машину, и та задрожала и вздохнула в ответ. Я почти мог уловить завывания кружащегося внутри вихря лет.
— Пора, — сказал Бёрнем Вуд. — Сейчас я заберусь внутрь, поверну реостаты и осуществлю собственное исчезновение. Через час зайди в ближайший книжный магазин или проверь книги у меня на полке и посмотри, изменилось ли что-нибудь. Вернусь я или нет, не знаю, я могу застрять в каком-нибудь далеком году в прошлом. А могу потеряться во времени, как те люди, которых я собираюсь похитить.
— Надеюсь, ты не примешь мои слова близко к сердцу, — сказал я, — но не думаю, что ты сможешь вмешаться в течение времени, как бы страстно тебе ни хотелось стать соиздателем последней книги Фицджеральда.
Бёрнем Вуд отрицательно покачал головой.
— Я много ночей лежал в кровати и с трепетом думал о том, как умерли многие из моих любимых писателей. Бедолага Мелвилл, доходяга По, Хемингуэй, который должен был погибнуть в том самолете, разбившемся над Африкой, но в нем всего лишь погиб отличный писатель. С ними я ничего не могу поделать, но здесь, на расстоянии пушечного выстрела от Голливуда, я должен попробовать. Вот так.
Бёрнем Вуд размял пальцы, протянул руку и пожал мою.
— Пожелай мне удачи.
— Удачи, — сказал я. — Я могу как-то остановить тебя?
— Не надо, — ответил он. — Вот этот большой американский слон будет переваривать в своих кишках не цемент, а время: часы, дни и годы — хитроумный агрегат.
Он залез в свою Мафиозную Бетономешалку, что-то настучал на компьютерной клавиатуре, затем повернулся и испытующе посмотрел на меня.
— Что ты должен сделать через час? — спросил он.
— Купить новый экземпляр «Последнего магната», — ответил я.
— Молодец! — прокричал Бёрнем Вуд. — А теперь отойди. Берегись, сейчас будет трясти!
— Это из «Облика грядущего», верно?
— Герберт Уэллс, — Бёрнем Вуд рассмеялся. — Берегись, сейчас будет трясти!
Крышка люка плотно защелкнулась. Огромная Мафиозная Бетономешалка заурчала, поворачивая вспять годы, и внезапно гараж опустел.
Я долго ждал, надеясь, что новый толчок заставит гигантского серого зверя вынырнуть из ниоткуда, но в гараже было по-прежнему пусто.
Через час в книжном магазине я спросил нужную книгу.
Продавец, дал мне томик «Последнего магната».
Я открыл его и пролистнул страницы.
Я открыл его и пролистнул страницы.
Громкий крик сорвался с моих изумленных уст.
— Он сделал это! — кричал я. — Он сделал это! Здесь на пятьдесят страниц больше, и конец совсем не тот, что я читал, когда книга вышла много лет назад. Он сделал это, о боже, он сделал это!
Слезы брызнули у меня из глаз.
— С вас двадцать четыре доллара и пятьдесят центов, — произнес продавец. — Что с вами?
— Вам не понять, — ответил я. — А вот я понимаю и благословляю Бёрнема Вуда.
— Кто это?
— Человек, который играл в Бога, — ответил я.
Жгучие слезы снова навернулись на глаза, я прижал книгу к своему сердцу и вышел из магазина, бормоча: «О да, человек, который играл в Бога».
ПРИЗРАКИ
По ночам призраки проплывали, словно стайки млечных стеблей, над седыми лугами. Вдали можно было разглядеть их красные, как фонари, сверкающие глаза и неровные огненные вспышки, когда они сталкивались друг с другом, будто кто-то вытряхнул угли из жаровни и пылающие головешки рассыпались в разные стороны ярким дождем. Они приходили под наши окна — я это хорошо запомнила — каждую ночь в течение трех недель в середине лета, из года в год. И каждый год папа наглухо закрывал выходящие на юг окна и сгонял нас, детей, как маленьких щенков, в другую, северную комнату, где мы проводили ночи в надежде, что призраки сменят маршрут и развлекут нас, появившись на склоне с нашей новой стороны. Но нет. Их склон был южный.
— Должно быть, они из Мабсбери, — сказал отец, и его голос пронесся вверх по лестнице, туда, где мы трое лежали в своих постелях. — Но стоит мне выбежать с ружьем, черт побери, их и след простыл!
Мы услышали голос мамы, который ответил:
— Ладно, оставь в покое свое ружье. Все равно ты не сможешь их застрелить.
Отец сам рассказал нам, девчонкам, что это были именно призраки. Он сурово покачал головой и посмотрел нам в глаза. «Призраки — существа непристойные», — сказал он. Потому что они смеялись и оставляли отпечатки своих тел на траве. Можно было заметить место, где они лежали прошлой ночью: один мужчина и одна женщина. И всегда тихонько смеялись. А мы, детишки, не спали и высовывались из окон, подставляя ветру наши легкие, как пух, волоски, и прислушивались.
Каждый год мы пытались скрыть от отца с матерью возвращение призраков. Иногда нам удавалось скрывать это целую неделю. Однако где-то восьмого июля отец начинал нервничать. Он испытующе глядел на нас, следил за нами, подглядывал через занавески и все спрашивал:
— Лаура, Энн, Генриетта… вы… то есть ночью… за последнюю неделю… вы ничего такого не замечали?
— Какого такого, папа?
— Я имею в виду призраков.
— Призраков, папа?
— Ну, вы знаете, как прошлым и позапрошлым летом?
— Я ничего не видела, а ты, Генриетта?
— Я тоже, а ты, Энн?
— Нет, а ты, Лаура?
— Перестаньте, перестаньте! — громко кричал отец. — Ответьте мне на простой вопрос. Вы что-нибудь слышали?
— Я слышала, как кролик шуршал.
— Я видела собаку.
— Кошка пробегала…
— Так, вы должны сказать мне, если призраки вернутся, — настоятельно твердил он и, покраснев, неловко ретировался.
— Почему он не хочет, чтобы мы видели призраков? — прошептала Генриетта. — В конце концов, папа сам нам сказал, что они призраки.
— А мне нравятся призраки, — заявила Энн. — Они другие, не такие, как все.
И это было правдой. Для трех маленьких девочек призраки были необыкновенными и удивительными. Каждый день к нам на дом приезжали учителя и держали нас в крепкой узде. Иногда случались дни рождения, но в основном наша жизнь была пресной, как тюремный сухарь. Нам так хотелось приключений. Призраки спасали нас от скуки: мурашек по телу хватало до конца лета и даже до следующего года.
— Интересно, что привлекает сюда этих призраков? — спросила Генриетта.
Мы не знали.
А отец, похоже, знал. Однажды ночью мы снова услышали его голос, доносившийся снизу.
— Мягкий мох, — говорил он маме.
— Ты придаешь этому слишком большое значение, — сказала она.
— Я думаю, они уже вернулись.
— Девочки не говорили.
— Девочки немного лукавят. Думаю, нам лучше перевести их сегодня в другую комнату.
— Дорогой, — вздохнула мама, — давай подождем, пока не убедимся. Ты же знаешь, что бывает с девочками, когда им приходится менять комнату. Они неделю не могут спать нормально и весь день в плохом настроении. Подумай обо мне, Эдвард.
— Ладно, — сказал отец, но по голосу чувствовалось, что он что-то задумал.
На следующее утро мы, трое девчонок, играя в пятнашки, галопом спустились к завтраку.
— Ты водишь! — крикнули мы, остановились и в изумлении посмотрели на папу.
— Папа, что с тобой?
Потому что руки у папы были распухшими, все в желтых мазях и белых бинтах. Шея и лицо покраснели и воспалились.
— Ничего, — ответил он, уставившись в тарелку с кашей и угрюмо ее помешивая.
— Но что произошло? — обступили мы его.
— Отойдите, дети, — сказала мать, пытаясь сдержать улыбку. — Папа отравился ядовитым плющом.
— Ядовитым плющом?
— Как это случилось, папа?
— Сядьте, дети, — предостерегающе сказала мама, ибо отец уже потихоньку скрипел зубами.
— Как он умудрился отравиться? — спросила я.
Топнув ногой, папа вылетел из комнаты. Больше мы не сказали ни слова.
На следующую ночь призраки исчезли.
— О черт, — произнесла Энн.
Мы лежали в кроватях тихо, как мышки, в ожидании полуночи.
— Ты что-нибудь слышишь? — прошептала я.
Я видела у окна кукольные глаза Генриетты, выглядывавшей наружу.
— Нет, — сказала она.
— Который час? — шепнула я, немного подождав.
— Два часа.
— Кажется, они не придут, — печально сказала я.
— Нам тоже так кажется, — отозвались сестры.
Мы слушали свое тихое дыхание, наполнявшее комнату. Вся ночь до рассвета была безмолвна.
«Чай вдвоем…» — напевал отец, наливая себе утренний напиток. Он посмеивался и похлопывал себя по спине.
— Ха-ха-ха, — произнес он.
— Папа счастлив, — сказала Энн матери.
— Да, дорогая.
— Даже несмотря на ядовитый плющ.
— Вопреки ему, — вставил папа, смеясь. — Я волшебник. Я экзорцист!
— Кто?
— Э-к-з-о-р-ц-и-с-т, — по буквам произнес он. — Тебе чаю, мама?
Мы с Генриеттой помчались в нашу библиотеку, в то время как Энн играла во дворе.
— Эк-зор-цист, — прочла я. — Вот, нашла! — И подчеркнула слово. — «Тот, кто истребляет духов».
— Истрепляет их по ниточкам? — удивленно переспросила Генриетта.
— Да нет же, глупенькая, истреблять. То есть «прогонять, избавляться от них».
— Убивать? — жалобно спросила Генриетта.
Пораженные догадкой, мы обе уставились в книгу.
— Значит, папа убил наших призраков? — спросила Генриетта, и глаза ее наполнились слезами.
— Не может быть, чтобы он совершил такую подлость.
Полчаса мы сидели в оцепенении, ощущая прилив холода и пустоты. Наконец в дом вошла Энн, почесывая руки.
— Я нашла место, где папа раздобыл ядовитый плющ, — объявила она. — Хотите узнать, где?
— Где? — спросили мы, помолчав.
— На склоне под нашим окном, — сказала Энн. — Там полно всяких ядовитых плющей, которых раньше там никогда не было!
Я медленно закрыла книгу.
— Пойдем, посмотрим.
Мы стояли на склоне, и повсюду валялись стебли ядовитого плюща, все сорванные, все без корней. Кто-то нарвал их в лесу и притащил сюда, на склон — огромные корзины плюща — и разбросал повсюду.
— Ох, — вздохнула Генриетта.
Мы все разом вспомнили раздувшееся лицо и руки отца.
— Но призраки, — прошептала я. — Разве может ядовитый плющ изгонять призраков?
— Видела, что он сделал с папой?
Мы все закивали.
— Тс-с-с, — сказала я, прижав палец к губам. — Всем раздобыть перчатки. Когда стемнеет, мы все здесь уберем. Изгоним экзорциста.
— Ура! — сказали все.
Погасли огни, и летняя ночь была тиха и пронизана сладким запахом цветов. Мы ждали, лежа в кроватях, и наши глаза сверкали, как лисьи зрачки в темном подвале.
— Девять часов, — прошептала Энн.
— Девять тридцать, — через некоторое время произнесла она.
— Надеюсь, они придут, — сказала Генриетта. — После всего того, что мы сделали.
— Тссс, слушай!
Мы сели на кроватях.
Оттуда, с залитых лунным светом лугов, донесся какой-то шепот и шорох, словно летний ветер ворошил все травы и звезды на небе. Послышался треск и негромкий смех; мягкими, неслышными шагами мы побежали к окнам, чтобы, сгрудившись вместе, застыть в ожидании ужаса, и в это время на травяной склон обрушился ливень дьявольских искр и две неясные тени проникли сквозь плотный заслон кустарника.