Полдюжины раз он облизывал пересохшие губы, но лишь когда он сильнее стиснул колени, из его рта со свистом и шипением стали вырываться проклятия:
— Глупцы, тупицы, придурки, недоумки безмозглые…
— Да, сэр, — сказал один из сенаторов.
— Я не закончил! — взревел президент.
— Да, сэр.
— Чертовы недоумки, ничтожества…
Президент замолк.
— Скоты безмозглые, — подсказал кто-то.
— Пропойцы, недоделанные ублюдки!
Все закивали.
— Дебилы, кретины, дегенераты, жалкие идиоты! Господи Иисусе! Боже всемогущий!
Президент открыл глаза.
— Вы хоть понимаете, что на нашем фоне ООН будет выглядеть как сборище ангелов? Скопище Эйнштейнов! Собрание Отцов, Сыновей и Святых Духов!
Молчание.
— Господин президент, сядьте, у вас лицо красное.
— Я думал, оно должно быть багровым, — сказал президент. — В Конституции есть статья, которая дает президенту право зверски убить, зарезать, повесить, казнить на электрическом стуле или четвертовать этих тупоголовых сенаторов?
— В Конституции нет, господин президент, — ответил Смит.
— На следующем заседании Конгресса пусть включат.
Наконец он немного успокоился и расправил сжатые в кулаки пальцы. Он по очереди вгляделся в каждую из ладоней, словно на них было начертано решение. Слезы закапали с его ресниц.
— Что же нам делать? — простонал он. — Что же нам делать?
— Господин президент.
— Что же нам делать? — тихо повторил он.
— Сэр.
Президент поднял глаза.
Перед ним стоял представитель коренного североамериканского населения в высокой шляпе. Он был необычайно приземист и смахивал на скво.
Этот коротенький индейский джентльмен произнес:
— Вы позволите мне один совет, сэр? Вождь Совета племен ирокезов и чиппеуа города Уокеша и владелец этого казино, а теперь и хозяин Соединенных Штатов Америки интересуется, не желаете ли вы получить у него аудиенцию.
Президент Соединенных Штатов попытался встать.
— Сидите.
Коротышка в высокой черной шляпе повернулся, открыл дверь, и в комнату торжественно проскользнула огромная темная фигура.
Этот человек со стальными глазами вошел неслышной, мягкой походкой дикой рыси: тень, скользнувшая во тьму. Он был едва ли не семи футов ростом, а этот взгляд на невозмутимом лице был взглядом в Вечность; словно умершие президенты и безвестные индейские воины сурово смотрели сквозь бездонные глаза этого необычного посетителя.
Кто-то — быть может, маленький женоподобный провожатый — похоже, начал вполголоса напевать какую-то торжественную мелодию, что-то про славного вождя, какие-то приветствия.
Могучий голос владельца многочисленных казино загудел приглушенными раскатами грома.
Женоподобный слуга-коротышка перевел:
— Он спрашивает, в чем дело, похоже, у вас проблемы?
Тут у сенаторов разом возникло непреодолимое желание броситься к выходу, но что-то заставило их замереть на месте: тихое пощелкивание лопающихся сосудов на лбу президента Соединенных Штатов.
Президент потер голову, чтобы как-то успокоить взбесившиеся вены, и прошипел:
— Вы украли нашу страну.
Голос сверху вновь заговорил, а снизу последовал перевод:
— Всего лишь один штат за раз.
Из заоблачной высоты на коротышку-индейца обрушился шепот, тот закивал.
— А теперь он предлагает вам, — сказал коротышка, — сыграть еще один, последний раз. Вождь, как хороший игрок, желает рискнуть и, возможно даже, проиграть страну.
Сенаторы вздрогнули, словно от мощного толчка землетрясения. Улыбки задрожали на их губах. Президент почувствовал, что вот-вот упадет в обморок, но удержался.
— Сыграть последний раз? — простонал он. — А если мы опять проиграем? Да и что мы можем поставить?
Коротышка-индеец прочирикал что-то наверх, к вершине исполинской плоти цвета красного дерева, и получил оттуда ответ:
— Вы отдадите нам Францию и Германию.
— Но мы не можем этого сделать! — вскричал президент.
— Нет? — произнес могучий, как вихрь, голос.
Президент в своем пиджаке мгновенно похудел на два размера.
— Тогда, — промелькнула над ним, словно снежная буря, неслышная тень.
— Что тогда? — пискнул вдруг бывший президент Соединенных Штатов.
— Условия таковы, — начал излагать коротышка-переводчик. — Если вы проиграете, мы останемся хозяевами Соединенных Штатов, а вы построите казино во всех пятидесяти штатах, плюс начальные, средние школы и университеты на всех индейских территориях. Согласны?
Президент Соединенных Штатов кивнул.
— А сели вы выиграете, — продолжал коротышка, — вы получите обратно штаты, но сделаете все то же самое: построите школы и казино на всех территориях, несмотря на свой выигрыш.
— Это неслыханно! — вскричал президент. — Вы не можете ставить одни и те же условия для выигрыша и для проигрыша!
Темные фигуры пошептались.
— Так устроен мир.
Президент принял это молча и наконец сказал:
— Что ж, начнем.
Огромная, как экскаваторный ковш, рука владельца «Биг-Ред-Казино» и всех пятидесяти штатов взмыла вверх. Ее толстые пальцы сжимали колоду карт.
— Сдавайте, — эхом прокатилось по городам и весям.
Президент вдруг почувствовал, что не может двинуть ни рукой, ни ногой.
— Блэк-джек, — шепнул коротышка-помощник. — Каждому по две карты.
Наконец, медленно, президент Соединенных Штатов выложил свои карты рубашкой вверх.
Над головами снова загремел голос.
Коротышка перевел:
— Сначала вы.
Президент взял карты, и широкая улыбка расплылась на его лице. Тщетно он старался спрятать ее, но не мог удержаться.
Он поднял глаза на громадного индейского вождя и сказал:
— Теперь вы.
Над головами прокатились громовые раскаты.
— Откройтесь, — сказал переводчик.
Президент Соединенных Штатов перевернул карты. В сумме они давали девятнадцать.
— Теперь вы, — прошептал президент.
Снова раздались раскаты грома, и коротышка-индеец сказал:
— Вы выиграли.
— Откуда вы знаете, — спросил президент, — вы ведь не видели свои карты? Может, у вас двадцать или двадцать одно?
Под потолком вновь прошла какая-то туча, и маленький индеец произнес:
— Вы выиграли. Страна — ваша. Осталось уладить только один последний вопрос.
Он протянул президенту лист бумаги.
На нем было написано: «Двадцать шесть долларов девяносто центов».
— Это, — пояснил коротышка-индеец, — та самая сумма, которая была заплачена за Манхэттен много лун назад.
Президент достал свой бумажник.
С высоты вновь прогремел голос.
— Он говорит: только мелкими купюрами, — сказал переводчик.
Президент протянул деньги; огромная рука, словно выточенная из красного дерева, протянулась навстречу и взяла деньги.
Где-то под потолком снова загромыхало.
— Что еще? — спросил президент.
Коротышка перевел.
— Он выражает надежду, что вы построите много-много кораблей, и он придет в гавань попрощаться, когда вы будете отплывать туда, откуда приехали.
— Он так и сказал?
Президент Соединенных Штатов поглядел на карты, по-прежнему лежавшие на столе.
— Могу ли я посмотреть и убедиться, что я не надул вас?
Маленький индеец отрицательно покачал головой.
Президент подошел к двери, обернулся и спросил:
— А что это вы там говорили насчет кораблей? Я никуда не собираюсь плыть.
С небес прошелестел удивленный голос:
— Разве нет?
И президент Соединенных Штатов тихо выскользнул из комнаты, а за ним и все его сенаторы.
БУДЕМ САМИМИ СОБОЙ
Было около семи вечера. Сьюзен то и дело вставала, подходила к входной двери и глядела сквозь стекло на железнодорожные пути внизу под холмом, на бегущие по ним поезда и поднимающиеся клубы паровозного дыма. Красные и зеленые огни отражались в ее больших карих глазах. В темноте ее пухлая рука казалась чернее самой ночи. Она сжимала губы и поминутно смотрела на часы.
— Часы старые, наверное спешат, — сказала она. — Жестяная развалина.
— Никакая это не развалина, — возразила из угла Линда, небрежно перебирая в своих черных руках пачку грампластинок. Выбрав одну, она придирчиво оглядела ее, поставила на патефон «Графанола» и завела музыку. — Может, все-таки присядешь и успокоишься, ма?
— У меня еще вполне здоровые ноги, — ответила Сьюзен. — Не такая уж я старуха.
— Да приедет он, приедет. А не приедет, так не приедет, — сказала Линда. — Ты не можешь заставить этот поезд ехать быстрее или давать ему всюду зеленый свет. Во сколько, он сказал, приедет?
— Сказал: поезд семь-пятнадцать, здесь стоит полчаса, потом — в Нью-Йорк, сказал, как приедет, сразу возьмет такси, сказал, чтобы не вздумали встречать его на вокзале.
— Вот оно что, ему стыдно, — усмехнулась Линда.
— Заткнись или отправляйся домой! — сказала Сьюзен дочери. — Он добрый человек. Я работала в их семье, когда он был еще совсем крошкой. Бывало, таскала его на плечах по городу. Нет, ему не стыдно!
— Так то было давно, пятнадцать лет назад; сейчас-то он взрослый.
— Но он же прислал мне свою книгу, так? — возмущенно вскричала Сьюзен.
Она протянула руку к обшарпанному креслу, взяла оттуда книгу, открыла ее и прочла надпись на титульном листе: «Моей дорогой няне Сьюзен с любовью от Ричарда Бордена». Она захлопнула книгу.
— Вот!
— Это ничего не значит, простая надпись, кто угодно может так написать.
— Ты слышала, что я тебе сказала.
— Да у него теперь сто тыщ долларов в год выходит, чего ему с тобой возиться, чего ему сюда заезжать?
— Да потому что я помню его мать с отцом, деда с бабкой, потому что я работала у них — тридцать лет я у них работала — вот чего, что с того, что он писатель, он что, не может захотеть повидаться со мной, рассказать про свое житье-бытье?
— Не знаю, — Линда с сомнением покачала головой. — Не спрашивай меня.
— Он приедет поездом семь-пятнадцать, вот увидишь.
«Графанола» заиграла «Милашку» в исполнении Никербокер-квартета.
— Выключи ты эту штуковину, — сказала Сьюзен.
— Она никому не мешает.
— Мешает мне слушать.
— Тебе не надо слушать, глаза-то у тебя есть, увидишь, как он придет.
Сьюзен подошла и смахнула иглу с пластинки. Голоса затихли. Воцарилось невыносимо тягостное молчание.
— Вот, — сказала Сьюзен, глядя на дочь. — Теперь я могу спокойно подумать.
— Ну и что ты собираешься с ним делать, когда он явится? — спросила Линда, поднимая на нее озорной взгляд белеющих в темноте глаз.
— О чем ты? — осторожно переспросила Сьюзен.
— Поцелуешь его, обнимешь?
— Не знаю, я как-то об этом не думала.
Линда рассмеялась.
— Советую подумать. А то он уже большой мальчик. Уже не ребенок. Может, ему не захочется, чтоб его обнимали и целовали.
— Как сделаю, так и сделаю, когда придет час, — ответила Сьюзен, отворачиваясь. Лоб ее слегка нахмурился. Ей захотелось отшлепать Линду. — Перестань лезть ко мне со своими идеями. Мы будем самими собой, как обычно.
— Спорим, он просто пожмет нам руки и сядет скромно на краешек стула.
— Ничего подобного. Он всегда был такой хохотун.
— А спорим, он не станет называть тебя нянюшкой. Спорим, он будет звать тебя миссис Джонс.
— Он всегда звал меня тетя Джемайма, говорил, я похожа на нее, и непременно просил, чтобы я настряпала ему блинчиков.[2] Он был такой очаровательный мальчуган, каких больше не встретишь.
— Он и сейчас ничего, судя по фотографиям, которые я видела.
Сьюзен закрыла глаза и долго стояла так, не говоря ни слова. Затем произнесла:
— Промыть бы тебе хорошенько рот с мылом.
Она прикоснулась к занавеске на окне, снова устремляя свой взгляд вдаль, высматривая на горизонте паровозный дым. Вдруг Сьюзен вскрикнула:
— Вот он! Едет! Я знала, я знала!
Она лихорадочно взглянула на часы.
— Точно вовремя! Иди сюда, посмотри!
— Что я, поездов не видела?
— Вот же он едет, смотри, как дымит!
— Этих дымов я навидалась на всю оставшуюся жизнь.
Под скрежет, звон колокольчика и грозное шипение поезд, гудя, подкатил к станции.
— Теперь уже скоро, — сказала Сьюзен, обнажая в улыбке золотой зуб.
— Дыши ровно.
— Что хочешь говори, а я чувствую себя великолепно; просто отлично!
Поезд уже остановился, и из него начали выходить люди. Она видела, как крохотные фигурки копошатся, снуют по бетонной платформе у подножия склона. Она думала о нем, о том, каким он теперь стал и каким был когда-то. Ей вспомнилось, как однажды, когда ему было семь лет, он пришел из школы и не успел попрощаться с ней. А она тогда жила у себя дома, на другом конце города. И каждый вечер в четыре часа садилась на троллейбус. И он не успел проводить ее до троллейбуса. С плачем он кинулся вслед за ней по улице. И догнал как раз вовремя, рыдая, обхватил ее колени, пока она ласково гладила и трепала его по голове, утешая.
— Вот ты этого никогда не делала, — сердито произнесла вслух Сьюзен.
— Чего не делала? — удивленно спросила Линда.
— Не важно.
Сьюзен снова погрузилась в свои воспоминания. На сей раз она перенеслась в то время, когда ему было тринадцать и он вернулся после двух лет, проведенных в Калифорнии, нашел ее на кухне в доме его бабушки и, смеясь и обнимая ее, закружил Сьюзен в вихре радости. Она улыбнулась при этом воспоминании. Это было хорошее воспоминание. И вот, пятнадцать лет спустя, он, большой голливудский писатель, едет на премьеру своей пьесы в Нью-Йорк. А полгода назад по почте прислал свою первую изданную книгу, а вчера пришло письмо, в котором он пишет, что заедет по пути повидаться с ней. Прошлой ночью ей не спалось.
— Ни один белый не стоит всего этого, — сказала Линда. — Я ухожу домой.
— Сядь, — приказала Сьюзен.
— Да не хочу я быть свидетельницей того, как он не приедет, — ответила Линда. — Я потом тебе позвоню.
Она подошла к двери и уже открыла ее.
— Вернись и сядь, — сказала Сьюзен. — Он будет здесь с минуты на минуту.
Линда остановилась перед полуоткрытой дверью. Затем закрыла ее и с минуту стояла, тихо прислонившись к двери, покачивая головой.
— Желтое такси едет вверх по холму, — крикнула Сьюзен, прильнув к холодному оконному стеклу. — Держу пари, это он!
— Что с тобой будет к утру.
Они замолчали в ожидании.
— О, — произнесла Сьюзен, закрывая глаза.
— Что там?
— Это дурацкое такси повернуло в другую сторону.
— Держу пари, он сидит в вагоне и попивает себе. Наверняка он в компании других мужчин и не может уйти, он боится рассказать им, что намерен делать в этом городишке: взять такси и приехать сюда, чтобы повидаться с какой-то черной теткой, якобы его приятельницей.
— Ничего подобного он не делает. Он едет в такси. Я знаю.
Прошло десять минут, пятнадцать.
— Он уже должен бы здесь быть, — сказала Сьюзен.
— Но его нет.
— Может, это не тот поезд; может, часы сломались.
— Хочешь, позвоню в службу точного времени?
— Отойди от телефона! — закричала Сьюзен.
— Ладно, ладно, я только подумала.
— Только подумала, только подумала! Отойди!
Она замахнулась, и лицо ее исказилось.
Они снова замолчали. Слышалось, как тикают часы.
— Знаешь, что бы я сделала на твоем месте? — произнесла Линда. — Я бы пошла прямо к поезду, подошла б и спросила: «Где тут мистер Борден?» — и искала его, пока бы не нашла, а он, могу поспорить, сидел бы, попивая, со всеми своими приятелями в вагоне-люкс, а я бы подошла к нему и сказала: «Гляньте-ка на меня, Ричард Борден, я же вас с мокрых пеленок знала! Вы ж сказали, что приедете со мной повидаться! Что ж это не приехали?» Вот, что бы я сказала прямо перед этими его друзьями!
Сьюзен ничего не ответила. На часах — семь тридцать пять. Через десять минут поезд отправится дальше. Он задерживается, — думала она. Он должен приехать. Он не такой.
— Ладно, мам, я иду домой. Потом позвоню.
На этот раз она не попыталась остановить Линду. Хлопнула дверь. Шаги дочери затихли в коридоре.
Когда Линда ушла, Сьюзен почувствовала себя лучше. Ей казалось, что вот теперь, когда дочь унесла с собой свое дурное влияние, Ричард Борден непременно приедет. Он только и ждал, чтобы Линда ушла, чтобы они остались наедине!
Он где-то там, думала она, в этом поезде. У нее защемило сердце. А что, если он и правда сидит в вагоне-ресторане и выпивает, как говорит Линда? Нет! Может быть, он забыл, может, он даже не знает, что находится в родном городе! Может, проводник по ошибке забыл предупредить или еще что-нибудь. Она нервно сплела руки. Сидит себе в теплом вагоне и попивает. Вот так, прошло пятнадцать лет, и он сидит себе там, в ночи. И все эти яркие желтые огни в окнах поезда, медленно поднимающийся пар. Ну, давай же, Ричард! Если не приедешь ко мне, пожалуюсь твоей маме! Сьюзен глубоко и тяжело дышала. Она почувствовала себя такой старой. Если через минуту не явишься, я сделаю так, как сказала Линда: пойду и сама поговорю с тобой!
Нет. Она не может так поступить. Поставить Ричарда в неловкое положение перед его друзьями. Только не это. Ладно, пускай уж сидит там. В любом случае, все это какое-то недоразумение. Часы спятили.
Поезд издал предупреждающий гудок.
Нет, подумала она. Не может быть, чтобы они собрались уезжать.