Курт не покидал зала вовсе, намертво приклеив ворчащего помощника к доске. Снова единожды выиграв, Бруно загорелся было и с воодушевлением продержался еще три партии, однако к вечеру оживление несколько спало, и, выставляя вперед последнюю башню, помощник отмахнулся, потирая глаза:
— Satis[8]. Это уже не забавно. Играю последнюю; я устал и начинаю туго соображать.
— Я тоже. Но как раз с этого и начинается все самое интересное. В усталых мозгах, знаешь ли, временами рождаются идеи самые внезапные, любопытные и удивительные. Или, быть может, разум здесь ни при чем? — сам себе возразил Курт, не отрывая от доски задумчивого взгляда. — И в такие мгновения просыпается интуиция. Ведь ходов можно сделать множество — из одной и той же позиции может быть pro minimum два выхода; и как ты выбираешь только один из них? Порою — просто не видя второго, порою взвешивая их и предпочитая более верный или более рискованный, в зависимости от собственного расположения духа. Вот это и впрямь забавно. А ведь это игра точная, выверенная, теоретически — можно достичь высот, просчитывая заранее на три хода, на пять…
— И?
— И проиграть при том, — докончил Курт, переставив крестьянина вперед.
— Что, несомненно, и будет, — кисло согласился помощник. — Сдаюсь.
— Не попытавшись?
— Теперь у тебя две королевы. Смысл суетиться?
Два мгновения Курт сидел неподвижно, глядя на разложенную доску, и аккуратно, неспешно повернул ее, поменяв местами две неравные армии.
— Мой ход, — сообщил он, кивнув. — Id est[9], твой.
— И к чему это? Хочешь доказать, что ты с такой расстановкой сумеешь меня сделать? Не трудись. Верю. Сможешь.
— Почему?
— Ты лучше играешь, — пожал плечами Бруно, и он усмехнулся:
— Нет, это не ответ. И не объяснение.
— Ну, как угодно. Тогда так: ты увидишь ход, которого я не вижу. Так — сойдет?
— Возможно. Возможно, увижу, а возможно — нет; это ведь тоже зависит от моего расположения духа. Буду ли я внимателен, чтобы увидеть, буду ли отвлечен иными мыслями — и не увижу… В этой точной игре, выстроенной на закономерностях, немало неточных и подчиненных случайностям поворотов.
— Мозг она тебе уж точно повернула, в этом — без сомнений… Все, — повторил Бруно решительно. — Больше я не в силах. Я не внимателен, ничего не вижу и нахожусь в совершенно кошмарном расположении духа.
— Докончи хотя бы партию.
— Не хочу, в конце концов. Имею я право на собственные желания, или вся моя жизнь — потакание твоим прихотям?
— Слабак, — констатировал Курт; помощник усмехнулся:
— Нет, это со мной не пройдет. Не зацепишь.
— Hasenfuß[10], — добавил он настойчиво, и Бруно показательно вздохнул:
— Со всем смирением, возложенным на меня моим чином, прощаю тебе обидные речи, но играть все равно не буду.
— Нечасто доведется такое увидеть.
На владельца редкой кобылицы за соседним столом Курт обернулся вопросительно, и тот, кивнув на доску, пояснил:
— Обыкновенно трактирные забавы — это кости, но вот такое, признаюсь, вижу впервые. Еще я вижу, твой противник выдохся… Не возражаешь?
— Он не возражает, — согласился Бруно, поднимаясь. — Вот тебе новая жертва, причем добровольная. Теперь я, наконец, свободен и могу пойти прилечь.
— Твой приятель, кажется, не слишком-то жалует эту забаву, — заметил вояка, пересаживаясь к Курту. — А ты, сдается мне, увлечен всерьез.
Сходу на «ты», запросто в разговор… Стало быть, общаться с незнакомцами приходится частенько, и дело это привычное. И далеко не первый уже трактир на пути. Оба меча не оставил в комнате, носит при себе, однако не ради того, чтобы покрасоваться или утвердить свой status, как этот молчаливый неимущий рыцарь, а явно по заведенному обыкновению, как, собственно, и сам Курт, привыкнув к тому, что оружие может понадобиться в любой момент жизни. Не заговорил больше ни с кем в этом зале, ни к кому не напросился в компанию, кроме него… Либо счел соседа по столу родственной душой, либо это неспроста, как уже не раз бывало.
— Ян, — представился вояка, когда Курт не ответил. — Ван Ален. Играю я скверно, должен предупредить, так что на напряженную схватку не рассчитывай.
— Курт, — отозвался он, расставляя фигуры. — Фон Вайденхорст. Играю неплохо. Напряженных схваток и без того в жизни довольно, посему пусть лучше она будет интересной.
— Этого не обещаю тоже, — вздохнул Ван Ален. — Не самая моя сильная сторона такие игрища. Отец научил когда-то… но как-то жизнь складывается таким образом, что уделить внимание такому навыку не удается. Или по нехватке времени, или возможностей… ну, и партнера, само собою. Мои приятели развлекаются все больше традиционно — кости, пиво и девки.
— Не самый плохой способ убить скуку, — заметил Курт, и вояка ухмыльнулся:
— Спорить не буду. Но бывает, что охота и пошевелить мозгом; при моем ремесле развлечение нечастое.
— Наемник? — уточнил Курт благожелательно; Ван Ален поморщился.
— Звучит пакостно. Но близко к сути. Скажем так; если поедешь далеко и в одиночестве — могу составить компанию за вполне приемлемую цену. Ну, или если еще какие неприятности подобного толка… За деньги не убиваю, если ты об этом. Людей, по крайней мере.
— Интересный оборот, — заметил он, кивнув на доску: — Право первого хода новичку… Людей, — повторил Курт вдумчиво. — А кого убиваешь?
— Господи… — раздалось из-за дальнего стола, и Ван Ален мельком обернулся через плечо к окну, когда из сгустившихся сумерек донесся далекий, однако отчетливо слышимый даже за воем ветра волчий вой.
— Ну, — пояснил наемник, кивнув в сторону окна, и тронул узкую меховую оторочку на вороте куртки, — вот, к примеру. Если в твою деревню повадится пара волков…
— Еще и охотник.
— А я вообще парень талантливый, — широко улыбнулся Ван Ален и, не задумываясь, двинул крестьянина вперед. — Выжимаю все, что можно, из того, что под рукой. Так как-то жить интересней. Оружие и голова на плечах в наше время способны сильно разнообразить существование.
— И лошадь, — напомнил Курт с усмешкой. — Особенно уникальная.
— Да, — покривился наемник. — Знаю. «На кобылах ездят девки и дети». Только вот при моей жизни главное, чтобы меня не скинули наземь при звуке взрыва, чтобы конь подо мной не шарахался от огня, клинка, все того же волка, медведя — да хоть от вашего брата рыцаря в полном боевом. Тут, знаешь, не на яйца смотришь, а на суть. По сути же Импала — боевая лошадь. Выносливая, быстрая и не робкого десятка. Помесь арабки и испанца.
— Гремучая смесь. Девку с такой родословной я б в жены не взял.
— Да, — почти с нежностью улыбнулся Ван Ален. — Характер у малютки не мед. Но — не сказал бы, что это некстати; а сам я с ней общий язык нашел. С такой лошадью главное не собственный норов показывать, не наседать на нее, не ломать — ей понравиться надо. Это или сразу случится, или никогда.
— Наверняка стоило такое сокровище немало.
— Повезло, — сообщил наемник доверительно. — Импалу выставили на торг вместе с прочим имуществом какого-то рыцаря за долги. Говорили, он привез ее прямиком из Испании; вот ему, если не враки — да, это влетело в денежку.
— И куда же ты потащил этакое сокровище в такую пору?
— Еду навестить брата, — не сразу ответил Ван Ален, опустив взгляд в доску. — Пока заняться нечем, не та пора; решил повидаться.
И наверняка примириться, мысленно докончил Курт, уловив мимолетную тень в глазах собеседника. Паршивая овца в стаде? Отец обучил шахматам — скорей всего, славный бюргер; куда ехать к брату — известно, стало быть, тот живет жизнью вполне обычной, без ночевок под открытым небом, перемещений на уникальных кобылах и взрывов над ухом. И, быть может, пеняет братцу за то, какая им избрана для пропитания professio…
— Ну, а сам ты? — неопределенно повел рукой Ван Ален. — Чем занят по жизни? «Фон Вайденхорст»… Не похоже, что сидишь у себя в имении и стяжаешь капиталы. Или ты, как вон тот надутый гусь, бродячий?
— А с чего ты вывел, что он из таких? — удивленно поднял брови Курт, и наемник снисходительно отмахнулся:
— Брось ты, это ж за милю различить. Кольчужка — дрянь, меч дешевка, пусть и рыцарский, герб потерся, свитер зашит коряво, куртка старая… Либо блаженный, либо бездомный. Не удивлюсь, если еще и пеший. А вот по тебе видно — дела в полном порядке, что сейчас, уж простите, господин рыцарь, для вашего брата редкость. Либо ты хорошо пристроился, либо богатый наследник, либо просто умеешь найти, откуда поживиться.
— За деньги не убиваю, если ты об этом, — повторил за ним Курт. — Я не «барон-разбойник».
— Однако в потасовку ввязаться дело нередкое, тут я не ошибусь.
— На свете слишком много людей, которые тоже полагают, что у меня в полном порядке дела. А также конь, одежда и кошелек. Как правило, подобные личности попадаются на пустынных дорогах; отчего-то им кажется, что именно в таких местах путники могут проникнуться состраданием к их горькой доле и поделиться своим добром. Я же человек жадный и не сердобольный и делиться не люблю.
— Однако в потасовку ввязаться дело нередкое, тут я не ошибусь.
— На свете слишком много людей, которые тоже полагают, что у меня в полном порядке дела. А также конь, одежда и кошелек. Как правило, подобные личности попадаются на пустынных дорогах; отчего-то им кажется, что именно в таких местах путники могут проникнуться состраданием к их горькой доле и поделиться своим добром. Я же человек жадный и не сердобольный и делиться не люблю.
— Господи, — снова пробормотал кто-то из женщин, когда из темноты за окном вновь донесся тягучий, как смола, вой, еще более явственный и недалекий. — И впрямь волки; да близко как…
— Что они тебе сделают, за стенами-то? — возразил трактирщик, снисходительно отмахнувшись, и, повстречавшись взглядом с Ван Аленом, добавил: — А конюшни на запоре. Опасаться нечего.
— Если с ней что-нибудь случится, — тихо пробормотал наемник, все так же, почти не глядя и не задумываясь, переставляя коня, — я с него самого шкуру спущу… Ну, а что же твой приятель? Мне почудилось, или он на тебя в обиде?
— Если ты имеешь в виду его недовольную физиономию — это для Бруно обычное состояние, — возразил Курт с усмешкой и, посерьезнев, пояснил: — Он человек ответственный. Даже слишком. В городе нас ждут, а мы вынуждены задержаться здесь; его раздражает, что я не рву на себе волосы по этому поводу. Я предпочитаю принцип «feras, non culpes, quod mutary non potest».
— «Сноси, не жалуясь, что изменить не можешь»…
— Неплохо. Познания в латыни в обиходе наемника?
— Чем только не приходится орудовать. Кроме того, девицы клюют на любую тарабарщину, если она красиво звучит… Я так погляжу, все здесь торопятся, — заметил Ван Ален, кивнув на зал, где снова собрался весь комплект постояльцев, и обернулся к окну, бросив недовольный взгляд в затянутое белой пеленой небо. — И всем эта метель некстати… Что-то в последние годы зима вконец обнаглела; не припомню, чтоб в детстве или в юности мне приходилось видеть такое вот.
— Omnia vertuntur[11].
— Я слышал, инквизиторы винят в этом малефиков.
— Неужто, — отозвался Курт, снимая его коня с доски. — Ну, ничего нового. Обвинения в порче погоды существовали всегда — с тех пор, кажется, когда и Инквизиции еще не было на свете. Да и Христа тоже.
— Нет, друг, теперь все иначе, — убирая короля подальше, возразил Ван Ален. — Сейчас инквизиторы стали начитанные, ну, и теории пошли позаумнее. Мне доводилось слышать и такую, что, мол, земля не выдерживает нынешнего количества малефиков, и от этого происходят всевозможные возмущения… — он неопределенно повел рукой вокруг, изображая нечто большое и бесформенное, — где-то там.
— Любопытно, — кивнул Курт, и наемник, скосившись на его усмешку, пожал плечами:
— Ну, знаешь, теория не хуже прочих. Ты смотри: инквизиторы жгут народ пачками, и вряд ли каждого ни за что; так?
— Некоторые полагают, что — не так.
— Быдло, — отмахнулся Ван Ален. — Любой, кто повидал что-то помимо собственной задрипанной деревни, знает, что — так. Но! А меньше-то этих гадов не становится. Даже кажется, что больше и больше с каждым годом.
— Проверено на практике?
— С кем только не доводилось сталкиваться на такой работе, — согласился наемник со вздохом. — И все чаще доводится. То есть, выходит, что на каждого убитого приходится пяток живых и здоровых; и каждый что-то такое вытворяет с заведенным порядком вещей. Быть может, впрямь что-то в этой теории есть? Если в этом и том мире, как они, ковыряться до изнанки, до потрохов — сколько это может сходить без последствий? Скажется когда-нибудь. Может, вот оно? Сказывается? Зимы стали вон какие, весна приходит поздно, лето похолодало…
— Глад, мор, — продолжил Курт, — а там и Апокалипсис не за горами.
— А черт его знает. Мор был, неурожай и голод мы тоже проходили… Если всевозможную колдовскую шушеру счесть за знамения — может, и не за горами. Может, в данный момент Антихристов предтеча уже в каком-нибудь тайном логове варит какое-нибудь колдовское зелье.
— Может, — согласился Курт, окружая бронзоголового короля маленьким отрядом. — Только вот теория эта навряд ли инквизиторская. Эти ребята пересудов о близком Конце Света не любят.
— Уповают на заступничество праведников или просто не желают разводить панику?
— Или не желают разводить панику среди праведников, — пожал плечами он. — Этим лишь дай повод… Шах. Я в близящийся Апокалипсис поверю, когда увижу кровавые реки, в Антихриста — когда… Тут не знаю. Кандидатов в Антихристы за последние почти четырнадцать веков было уже множество.
— Почти четырнадцать веков, — повторил Ван Ален задумчиво. — Через шесть лет — новое столетие. Еще через сто — середина тысячелетия. Полторы тысячи лет; не столько ли и было отпущено человечеству?
— Отпущено — на что?
— На то, чтобы доказать, что оно может жить в этом доме, — пояснил наемник, поведя рукой вокруг. — Что может уследить за своим жилищем, не развалить его, не допустить, чтобы плодились тараканы и крысы, которые растаскивают это жилище на части. Тысяча лет и еще пятьсот — не довольно ли?
— Полагаешь, Свое тысяча пятисотое Рождество Иисус отметит большим бумом? знатный рождественский подарок — стереть человечество с лица земли… Говоря откровенно, я слабо представляю этого славного парня уничтожающим всю землю вкупе с младенцами и праведниками за пару крыс в подвале или обосновавшегося в кухне таракана. Но у нас в любом случае в запасе еще столетие с маленьким хвостиком. Ну как передумает.
— Ты еретик?
— И многие отвечали на этот вопрос прямо? — улыбнулся Курт; наемник молча усмехнулся в ответ. — А ты — из тех проповедников?
— Вопящих пророчества, с цепями на шее и непотребно истрепанным Писанием?.. Господь с тобой. Я — из тех, кто считает, что собственный дом надо чистить от тараканов, клоповный матрас — сжигать, крыс — травить, и тогда дом может простоять долго. И, знаешь, лично мне для этого не обязательно надо иметь стимул типа близящегося Конца Света. О полутора тысячах — это я так, к слову. Занятная идея, вот и все.
— Каких только идей не наслушаешься за свою жизнь, — вздохнул Курт, подвинув вперед скорохода. — Шах.
— А ты скептик.
— Мне по душе Фома. Вложить персты…
— На твоем гербе крест, — заметил Ван Ален, заграждая короля. — Я решил…
— Моя семья — люди набожные. А вот у меня с этим проблемы.
— А это? — усомнился наемник, кивнув на четки, висящие на его запястье; Курт пожал плечами:
— Подарок одного священника. Вручил их мне с упреком в том, что молюсь недостаточно часто и вдохновенно.
— Вы с приятелем — как два сапога из одной пары; я был уверен, что вы члены какого-нибудь ордена или общества…
— Общества[12], — согласился он.
— Не хочешь отвечать, — констатировал Ван Ален, выждав два мгновения тишины. — Ну, не стану давить… Шах.
— Однако, — одобрил Курт, пристально оглядев доску. — Парень с сюрпризом…
— Не ожидал от наемника?
— Признаю, не ожидал… Мат.
Ван Ален поджал губы, оглядев доску с некоторой растерянностью, и, вздохнув, уронил набок короля.
Наемник сдал еще не одну партию, однако особенной досады по этому поводу ни в словах, ни в голосе его Курт не отметил, не уловив и тени азарта; казалось, метель, колотящая в стекло, занимала мысли противника куда больше, как, собственно, и всякого в этом зале. Вдоволь навздыхавшись и нажаловавшись друг другу многословно или вскользь на сорванные планы, постояльцы понемногу рассосались по комнатам, и лишь когда никого, кроме зевающего трактирщика, не осталось, Ван Ален, показно вскинув руки, объявил о полной капитуляции.
В комнате, снова натопленной и оттого, невзирая на крайнюю скудость обстановки, уютной, вздымающаяся за окном вьюга казалась чем-то малозначащим и отвлеченным, а мерное подвывание ветра и мелкий перестук снежинок скорее убаюкивал, чем раздражал. В сон Курт погрузился мягко и крепко, без видений, перестав слышать ветер, и когда глаза вдруг сами собою открылись, он не сразу сумел осознать, почему мозг упрямо и назойливо требует от тела проснуться и подняться с постели. Бруно на соседней лежанке так же сонно и мутно хлопал глазами, привставши на локте и озираясь, слушая, как и он, какие-то невнятные, словно размазанные звуки, долетающие с трактирного двора.
— Что за… — начал помощник растерянно и, когда ветер на секунду стих, дабы набрать духу и взвыть с новой силой, в этот короткий миг явственно и четко донесся захлебывающийся, панический животный визг.
— Кони! — проронил Курт, разом проснувшись, и сорвался с постели, различая теперь, как гремят в конюшне копыта и грохочут доски загона.
В сапоги он влез вслепую, бросился к двери, на ходу сдернув висящий на изголовье арбалет, и вылетел в коридор, слыша топот Бруно за спиной. У самой лестницы рывком распахнувшаяся дверь едва не сбила с ног, и Ван Ален, встрепанный и полураздетый, но с уже обнаженным мечом, на долю мгновения приостановился, бросив в их сторону короткий хмурый взгляд.