— Однако, — с надеждой докончил трактирщик, — все вы трое уже встречались со всякими тварями, ведь так?
— Двое, — поправил Бруно, сожалеюще пожав плечами. — Меня в Ульме не было, и ни одного стрига или ликантропа я до сей поры не видел.
— Майстер инквизитор, как я понимаю, вервольфов не видел тоже, — мстительно отметил фон Зайденберг. — Посему и его возможности при встрече с ними недоказуемы в той же мере.
— Не трусьте, господин рыцарь, — заверил охотник серьезно, — тот, кто вышел из боя со стригом, управится и с вервольфом. Они, разумеется, не менее опасны, но менее быстры. Другое дело — скажи-ка вот что, Молот Ведьм: хоть что-то тебе о них известно?
— Кое-что, — скромно согласился Курт. — Ликантропы типа «двуногие страшилища с лапами, похожими на руки» встречаются наиболее часто. Как правило — тупы и несообразительны; не помнят, что делали в превращенном виде, также не помнят людской сути в виде зверином. Со временем начинают мало-мальски осознавать себя, однако контролировать превращение по-прежнему не могут: волей-неволей оборачиваются в полнолуние. Ликантроп типа «волк», встреченный нами сегодня, в своем роде unicus. Стоит на более высокой ступени развития по ликантропьей лестнице. Существует версия, что подобные твари однажды могут не суметь обернуться человеком снова; теория не доказана, хотя и не опровергнута. Porro[15]. И тот, и другой тип, вопреки общепринятому мнению, не страдает от серебра, однако нетерпим к железу. Раны, нанесенные сталью, затягиваются за десятки минут, железом — за часы или не затягиваются вовсе, в зависимости от тяжести ранения. Ликантропом (также вопреки всеобще распространенной легенде) не становятся, выжив после нападения, зато, получив укус или царапину от такой твари, вполне возможно умереть от инфекции, которую не убивают никакие спирты, огонь или antisepticum. И, наконец, кандалы из железа, надетые на ликантропа, препятствуют или, в зависимости от степени его развития, усложняют попытки обернуться. Наверняка я что-то упустил, но, думаю, основы изложил верно.
— Верно, — повторил Ван Ален с долей удивления. — Все же доводилось встречаться?
— Спроси у жителей Шёнингена, кто вычислил и изловил тамошнего ликантропа. Думаю, и не только в той дыре тебе скажут, что это была зондергруппа Конгрегации… Кое-что нам известно — то, что наши специалисты успели вывести из собственного опыта. Лично мне — господин фон Зайденберг прав, видеть их лично на долю не выпадало.
— Но этих познаний пока довольно, — признал охотник, — а обсудить детальности, которые ты явно захочешь из меня вытянуть, можно и после; к примеру, утром на свежую голову.
— Утром? — переспросил крестьянин с подозрением. — То есть, вы нам предлагаете после всего этого просто пойти спать?
— Как тебя… Йозеф?.. Так вот, Йозеф, — пояснил Ван Ален снисходительно. — Сейчас этой твари будет не до нас — очень долго.
— И с чего это ему не до нас? — не унимался Хельмер.
— У него в сердце арбалетная стрела, идиот; вообще арбалетик у Молота Ведьм хиленький, однако вблизи, как я видел, долбит неслабо. А кроме того, я успел его задеть — уже железом; прорезал ему плечо.
— Вы его ранили?.. — проронила Амалия Хагнер испуганно, и Курт нахмурился:
— Что тебя беспокоит?
— Да то, — снова влез крестьянин, — что раненый зверь еще опасней. Еще страшней. Бог ведает, что взбредет ему в голову.
— Такие раны будут затягиваться до самого утра, — отмахнулся Ван Ален. — К утру он будет как новенький, однако с наступлением рассвета обернется человеком, и на его месте нападать на запертый дом с вооруженными людьми я бы не стал. Полагаю, и он не станет.
Глава 4
Рассвет не принес с собою ничего нового, и ночь прошла в полном соответствии с предсказаниями охотника. За стенами шумели лишь ветер и снег, никто не ломился в окна или двери, закрытые на все запоры, и даже волчий вой, донимавший постояльцев минувшим вечером, стих.
Внизу, когда Курт с помощником вышли из комнаты, тишины не было — голос Ван Алена звучал на весь трапезный зал, отдаваясь от стен и низкого потолка, звучал зло и ожесточенно; отвечали ему два голоса — один такой же озлобленный, другой — тихий и смущенный. Судя по всему, Амалия Хагнер и самостоятельный Максимилиан с раннего утра успели сотворить нечто, вызвавшее праведный гнев охотника, и майстер инквизитор с помощником появились в самый разгар учиненной им воспитательной лекции.
— Сказано было ясным и простым человеческим языком! — подтвердил их подозрения Ван Ален, когда они приблизились. — Или я не тот диалект подобрал?
— Мы все уяснили, — смиренно кивнула Амалия, — не надо. Больше не будем.
— Не будете — чего? — уточнил Бруно, и охотник, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону двери:
— Утром встал — внутри перед дверью настоящий сугроб и мокрые следы. И эти тут, все в снегу. Выходили, понятное дело, по нужде. Я не против, возбранить человеку отправляться я не могу — пробку не вставишь; но сказано же было вчера, сказано и повторено: ни шагу на улицу поодиночке!
— Нас было двое, — выговорил Максимилиан, выговорил отчетливо и чеканно, явно произнося эти слова уже не в первый раз; Ван Ален фыркнул:
— Их было двое, слышали?.. Зондергруппа из двух великих бойцов, гроза вервольфов!
— Не смейте кричать на меня, — все так же размеренно произнес парнишка. — Вы указали нам на нашу оплошность, мы восприняли ваши слова. Впредь, когда мне потребуется выйти, позову вас с собой. Надеюсь, вы не станете возражать, если ваши распоряжения я припомню вам среди ночи?
— Хохмач, да? — недобро усмехнулся Ван Ален. — Среди ночи наружу вовсе носа не казать! Даже из окна не выглядывать! Повторяю это для тебя лично, коли уж твоя матушка страдает глухотой или слабоумием!..
— Полегче, — предостерегающе прервал его Бруно; охотник поморщился:
— Господи, только без этого. Я не намереваюсь ни на кого давить, если кому-то неймется отправиться на тот свет прежде времени — это их дело, но я как человек в своем уме отказываюсь это понимать… Все, — обессиленно отмахнулся он, отвернувшись от насупленного Хагнера. — Я рано встал, поздно лег и хочу есть. И Импала в своей кладовке наверняка уже околевает с голоду. Где наш любезный хозяин? Еще дрыхнет?
— Вышел за дровами, — тихо отозвалась Амалия, и Ван Ален закатил глаза, изобразив нарочито болезненный стон.
— Это просто невероятно, — пробормотал он со злостью; Курт вздохнул.
— Судя по всему, прежде ты ловил ликантропов лишь по лесам? Добро пожаловать в работу с населением. Все ее прелести… Бруно, пройдись по комнатам. Спят или нет — всех вниз. Общий сбор. Будут выделываться — волочи за шкирку. Судя по всему, вчерашнюю познавательную лекцию о безопасности надлежит повторить, ибо с первого раза усваивать материал здесь, как я вижу, не способен никто.
— Пойду сыщу этого дровосека, — бросил охотник раздраженно, разворачиваясь к двери. — Надеюсь, в данный момент он молится о том, чтобы я не вышел из себя.
— Простите, — несмело заговорила Амалия, когда дверь за ним закрылась. — Мы не думали, что все настолько серьезно. Ведь сейчас день, а он сказал, что днем безопасно.
— Мам, прекрати оправдываться.
— В самом деле, — согласился Курт серьезно. — За что оправдываться? Ян прав. Рисковали вы лишь собственной жизнью, обед изображали лишь из себя самих. Если какие-то чудаки обеспокоены вашей безопасностью, это их дело — что с них возьмешь, с чудаков; верно, Максимилиан?
— Макс, — поправил мальчишка, скрывая внезапное смущение. — Максимилиан — это имя для императора или монаха… Послушайте, майстер инквизитор…
— Гессе.
— Майстер Гессе, — кивнул тот. — Я не хотел вас оскорбить. Не хотел обидеть этого человека или показать, что мы не ценим вашу заботу о наших жизнях. Просто, если на меня, не слушая оправданий, бросаются с обвинениями…
— Понимаю.
— Ведь, в самом деле, ночью этот Ван Ален сказал, что с наступлением рассвета опасаться нечего, и мы решили…
— Тебе его слова передала твоя мама, — возразил Курт, не дослушав, — однако она неверно поняла сказанное. Опасаться надо круглосуточно. Убитые лошади — лишь начало, и начало весьма неприятное… Кстати, о лошадях, — с нехорошим предчувствием спохватился он. — Вольфа вы, часом, не видели?
— Вышел за водой, — тихо отозвалась Амалия, и он тяжело выдохнул:
— Ясно. Собственно, я мог и не спрашивать… Я найду его, а вы, будьте уж так любезны, сидите здесь и не суйтесь наружу.
О том, что наружу пришлось сунуться ему самому, Курт пожалел, едва лишь шагнув за порог — ветер пронзил насквозь тотчас, ослепив снегом и стиснув холодом со всех сторон. Перед дверью скопился рыхлый высокий сугроб, в котором едва виднелись следы прошедших до него людей, уже исчезающие под ударами метели, и вперед приходилось идти, утопая в снегу по колени. Вольфа в его тяжелой шубе он увидел в нескольких шагах от двери с двумя огромными ведрами, набитыми снегом; ухватив парня за рукав, Курт втащил его внутрь, бормоча сквозь мигом оледеневшие губы нелестные сентенции. Косясь на притихшую Амалию с сыном, тот выслушал порицания хмуро и недовольно, дыша на побелевшие руки, и, пробубнив нечто невнятное, унес наполненные снегом ведра на кухню.
Трактирщик Велле с супругой и сонные, насупленные постояльцы собрались в трапезном зале нескоро, поглядывая друг на друга, точно школяры, по неведомому поводу вынужденные наставником собраться после окончания всех лекций в их законное время отдохновения. Бруно сидел напротив угрюмого Макса Хагнера, Ван Ален — у самого очага, поворотившись к нему спиной и часто покашливая, и в долгую вступительную проповедь, учиненную на сей раз уже Куртом, не вмешивался.
— Да полно вам, майстер инквизитор, — уловив затишье в его речи, попросил Вольф настоятельно. — Когда-то ведь кто-то должен же все это делать, а? И дрова, и вода — ведь все это там, за стенами. Лошадь господина охотника, опять же, за ночь в кладовой напакостила; не в углу у очага ж это складывать, так? Накормить ее надо было; так ведь, опять же, сено — тоже там, у конюшен…
— У меня все более возникает чувство, что я говорю с глухими, — оборвал его Курт. — Или со слабоумными. Минувшей ночью все было обсуждено, все было высказано ясно и четко, и сейчас, вот только что, я повторил каждое слово.
— Мы вас поняли, майстер инквизитор, — примиряюще улыбнулся трактирщик. — Но в самом деле — нельзя ж, невозможно просто, вот так вот сидеть взаперти безвылазно. Вы поймите сами. Вольф верно сказал: вода — там, дрова, уголь, чтоб нам тут не закоченеть — там. Удобства, простите, там.
— Ночью они будут здесь; я полагаю, у вас найдутся известные вместилища во все комнаты, а не только в те, что повыше ценой. Утром же, если кому-то потребуется выйти, он обращается ко мне, моему помощнику или Яну. Это включая вас, господин фон Зайденберг. Что бы вы там ни мнили о собственных бойцовских качествах, есть ли они воистину столь хороши или нет — неважно; сомневаюсь, что вы сможете отмахаться хотя бы от зайца, нависая над отхожей дырой с голым задом. Посему повторяю: никто не выходит наружу без вооруженного сопровождения. Это — понятно?
— Но ведь день сейчас, — возразил Карл Штефан. — Они ведь, я понимаю, только по ночам в зверином обличье, так? Сейчас он человек, и господин охотник вон сказал, что не станет он нападать на…
— … на вооруженных людей, — кивнул Курт. — Так он сказал. Что лишь подтверждает мои слова. И поверьте опыту: в том, что касается тварей, никакие предосторожности не бывают лишними, и ожидать от них можно чего угодно. Кроме того — откуда вам знать, кто он как человек? Вовсе не обязательно, перекинувшись из зверя, утром он отправляется лепить горшки или торговать рыбой; поручитесь вы за то, что по жизни он не профессиональный убийца, к примеру, который и в виде человечьем, и в одиночку сумеет одолеть каждого здесь и всех разом? Думаю, нет. Мы ничего о нем не знаем, а потому ожидать должны худшего. Поэтому следующее указание: сегодняшний день будет посвящен обеспечению. Когда завершатся все утренние дела вроде посещения упомянутых удобств и завтрака, все возможные емкости будут заполняться снегом, дабы не только наступающей ночью, но и, при необходимости, следующим днем мы не околели от жажды. Не следует забывать и о той постоялице, что сейчас гадит в кладовке: эта будет пить, как лошадь. Есть, замечу, тоже, посему надлежало бы принести пару-другую тюков сена. И, кстати, дабы мы не погрязли в последствиях упомянутого сена, советую припомнить старый добрый способ: привяжите мешок ей под хвост. Выбросить это можно будет хоть из чердачного окна, если придется… И еще одно: в доме должно быть топливо. Столько дров, сколько успеем, принести и сложить их здесь, внутри, а кроме того, угля — он занимает меньше места и дает больше тепла. Подводя итог — никому не известно, что будет завтра, а посему мы должны сделать все для того, чтобы сама необходимость покидать эти стены стала не столь необходимой.
— И надолго это? — осведомился торговец Феликс скептически. — Не будь пурги — давно уж взяли бы ноги в руки, это понятно, но мести может еще неделю. Долго нам сидеть в осаде?
— Четыре ночи, — отозвался Ван Ален со вздохом. — Вервольфы оборачиваются зверьми не в само полнолуние, как все полагают, а когда луна набирает последнюю силу и только начинает ее терять, то есть — за пару ночей до полной луны и еще пару ночей после. Одна ночь прошла, впереди еще одна и вторая, самая опасная — завтрашней ночью вместе с луной войдет в силу и он. После чего еще две ночи — и мы будем иметь дело лишь с человеком… если, конечно, он сам к тому времени, не сумев нас одолеть, не возьмет ноги в руки.
— А почему он не вошел сюда как человек? — тихо, несмело спросила Мария Дишер, и ее приятель воззрился на нее с удивлением. — Я хочу сказать, — пояснила девушка под устремленными на нее взглядами, — что он мог бы просто дождаться дня и войти сюда. Ну, как постоялец. Если он хочет убить всех нас, он мог бы поселиться здесь, а ночью стать волком и… Почему он так не сделал?
— Хороший вопрос, — заметил Бруно в наступившей вдруг тишине. — Логичный такой. Я б лично так и поступил; для чего рваться в открытую дверь?
— Не додумался, — нерешительно предположил крестьянин. — Тупая зверюга.
— Человек, — наставительно возразил Ван Ален. — Об этом не забывай. И, откровенно говоря, мне самому этот вопрос кажется весьма интересным.
— С другой стороны, — подал голос фон Зайденберг, — и нам вопрос этот пришел в голову не тотчас, может статься, и в самом деле он просто не догадался до такого простого способа. А теперь кусает себе локти.
— Нам многое в голову пришло не сразу, господин рыцарь, но мы-то варимся в этом дерьме меньше суток, а он наверняка свои действия планировал. Стало быть, и времени поразмыслить у него было больше.
— Майстер инквизитор сказал, что мы о нем ничего не знаем, — заметил Феликс. — Может, он и в человечьем-то виде дурень попросту? А то мы таких не видали. Головой стену проломит при открытой двери.
— Ну, это навряд ли, — возразил охотник с сожалением. — Тупица сразу бы и начал с нас, не заботясь о лошадях, именно не догадавшись бы отрезать нам пути к отступлению — попер бы напролом. Нет, этот, может, и не профессор, но не дурак уж точно.
— Как вы выслеживаете ликантропов? — осведомился Курт задумчиво, и Ван Ален, непонимающе нахмурясь, молча сместил вопрошающий взгляд к нему. — Я разумею, — пояснил он, не дождавшись ответа, — схему ваших действий с самого начала. Ведь не по нюху вы их определяете и не следите за каждым жителем Германии, а не обернется ли кто ненароком. Как вы их вычисляете?
— Это имеет отношение к теме?
— Брось, — покривился Курт, — сейчас не время блюсти профессиональные тайны.
— Да нет никаких тайн, — раздраженно отмахнулся охотник. — Все несложно и скучно; все так же, как и у вас. Бывает, нам о том просто рассказывают. Бывает, доходят слухи — «а в таком-то селении оборотень завелся»… Или, бывает, где-то прошла молва об убитом зверем человеке — и мы просто проверяем на месте. Если успеваем, если есть возможность — осматриваем тело, пытаемся говорить с людьми… словом, все, как у тебя. Ну, а после отслеживаем, не случится ли чего похожего в окрестностях спустя пару дней или через месяц, два, три. Если похожее уже бывало неподалеку — это, соответственно, повод заподозрить.
— А потом, — продолжил за него Бруно, — под подозрение подпадают все пришлые и проезжие?
— Обыкновенно да. Эти ребята не особенно любят буянить в собственном месте жительства; к чему привлекать внимание?.. Предпочитают на охоту отправляться от дома подальше. Но слишком далеко уйти все равно или не успевают, или ленятся, или, бывает, теряют страх и осторожность и начинают пакостить в собственных угодьях. Когда припекает пятки, они просто перебираются на новое место. В этом благословенном государстве его благословенные управители напринимали таких благословенных законов, что творить можно все, что захочется.
— Не по душе — вали домой, — оскорбленно насупился крестьянин. — Понаехало вас тут.
— Я родился здесь, — с подчеркнуто дружелюбной улыбкой возразил Ван Ален. — Моя мать — немка. Это мой родной язык и моя земля. Так, к сведению. Я имел в виду лишь то, что законодательное право на свободу для семи из десяти немцев подразумевает возможность избегать контроля со стороны управляющих этой страной сил. Твори, что хочешь, только не попадайся и плати налоги. И не попадайся, если не платишь.
— Твой человек, — усмехнулся Бруно, пихнув начальство локтем. — Возьми себе в помощники, а я уйду на заслуженный отдых.
— Я все еще не оставляю надежды тебя перевоспитать, — возразил Курт серьезно. — Либерал-пацифист в стане инквизиторских служителей не должен оставаться без присмотра, это опасно для его души. Кроме того, до заслуженного отдыха у тебя еще четыре года.
— Кроме того, — оборвал охотник, — политические прения могут обождать. Могу я узнать, к чему были эти вопросы?
— Когда ты вел эту тварь, — кивнул Курт, — все было так же? Так же были расследования на месте и разговоры со свидетелями?