С этого ночное учение началось. Наконец самолеты оставили нас в покое. Приехав, все спешились, вышли на пункт, как бы обозначая противника. Вот, думаем, сейчас начнется!
И вдруг - по команде - нас ослепили ярким светом. Множество прожекторов резануло глаза. Первые несколько секунд ничего не было видно, только отчетливо слышался шум приближавшихся танков.
Но потом глаза привыкли, и мы отчетливо различили подсвеченные силуэты танков и пехоты.
Так вот как мы будем наступать ночью!
После возвращения в штаб фронта мы узнали дату наступления на Берлин.
Скоро конец войне!
Скоро победа!
А к утру мы все разъехались по "домам", готовиться к будущей операции.
Домой ехали в машине вдвоем с Катуковым. Места вокруг знакомые хорошо: именно отсюда нам пришлось поворачивать на север, к Балтике, отражая фланговый удар Гиммлера, потом помогать 2-му Белорусскому фронту бить восточно-померанскую группировку; затем - Гдыня, Данциг, а вот теперь снова переместились в "свой" район, южнее Ландсберга около бывшего Мезеритцкого У Ра.
- Гетман, наверно, последние эшелоны в Гдыне грузит, - озабочен Михаил Ефимович. - Через две недели наступать, а армия не собрана!
- Да, времени маловато.
Показался Ландсберг. Весь город - сплошные руины и пепелища: ровно два месяца назад, 1 февраля, здесь с жестокими боями прошла бригада Бойко. Пламя тогда поднималось до самого неба...
У самого въезда в город наша машина проехала мимо бараков и остатков ограды из колючей проволоки. И сразу мне вспомнилось, как на этом месте, в Ландсбергском женском лагере, томились женщины и дети многих национальностей: русские, украинцы, поляки, латыши. На беззащитных заключенных фашистские бактериологи проводили свои злодейские эксперименты. Даже вспоминать было жутко о том, что мы здесь видели. А ведь за последние два месяца нам пришлось освобождать заключенных не только в этом лагере...
Но воспоминания о прошлом не могли, конечно, отвлечь нас от тревог и забот настоящего. Мы думали об укомплектовании армии новыми кадрами, рассчитывали, как лучше организовать эту краткую - десятидневную - подготовку к боям, как обмыть наших солдат и дать им возможность хоть немного отоспаться: ведь впереди тяжелые бои.
К нашему прибытию в штаб Михаил Алексеевич Шалин подготовил все необходимое для решения задачи. Все эти дни штаб армии работал исключительно напряженно: круглые сутки измотанные бессонницей офицеры с неиссякаемой энергией изучали обстановку, подсчитывали силы, планировали сроки.
Катуков полюбовался великолепной копией макета, которую наши армейские художники сделали в штабе фронта, и пошел изучать нанесенную на карту обстановку: ему предстояло быть докладчиком на заседании Военного совета.
Ко мне явился с сообщением П.Л. Павловцев. Последние дни был он занят оказанием помощи заключенным концлагерей, которых освободили танкисты. Вместе с генералом Коньковым он выделял им продовольствие, организовал медпомощь. Многого действующая танковая армия сделать, конечно, не могла, но что было в наших силах ~ Павел Лаврович делал. Вглядываюсь в него: широкое открытое лицо за последнее время будто потемнело, в глазах - огонь.
- Товарищ член Военного совета! Заключенные лагеря Штутгоф обратились с письмом к гвардейцам. Письмо подписали представители сорока тысяч освобожденных. Остальные девяносто тысяч заключенных убиты гитлеровцами.
Письмо оказалось большим - почти на шесть машинописных страниц. В конце выстроились длинные столбики подписей: подписался и профессор Квятковский из Варшавы, и Надя Егорова - учащаяся из Керчи, и Станевич Витовтас - заместитель председателя Литовского Красного креста, и 17-летний Юзеф Карнецкий - против его фамилии была пометка: "Отрублена правая рука и переломана левая нога", и десятки других представителей разных наций, людей различного возраста и общественного положения.
Тяжко было читать о зверствах, которым подвергались заключенные в лагере Штутгоф, расположенном около Гдыни. Слабым и больным впрыскивали смертельные дозы яда под видом противотифозной сыворотки. В январе, когда советские танки неслись к Одеру, заключенных стали перегонять на запад. Несколько суток люди шли по сугробам, ночуя на снегу, угадывая путь по цепочке трупов. Одна из колонн лишь на километре дороги насчитала 180 мертвецов, отметивших страшную дорогу. А в Ганце и Рябино, куда пригнали заключенных, их ожидал голод.
"Накажите праведным судом начальника лагеря Майера, коменданта лагеря Хоппе", - прочел я в конце письма.
...С того дня прошло много лет. И вот в 1961 году у меня дома зазвонил телефон.
- Алло! Говорит Павловцев. Николай Кириллович, помните, в апреле сорок пятого года я вам передал письмо заключенных из-под Гдыни?
- Помню, конечно.
- Они просили тогда судить коменданта лагеря Хоппе. Сегодня газеты сообщили: этот Хоппе досрочно освобожден из западногерманской тюрьмы за свое "примерное" поведение. Не исключено, что и министром теперь станет в Бонне. Прошлое у него для этого подходящее...
Да, не всех удалось нам судить праведным судом, не со всеми злодеями удалось расплатиться по счетам справедливой расплаты. Фашистские палачи хорошо знали, куда и к кому надо удирать от заслуженного возмездия...
Попрощавшись с Павловцевым, мы с Катуковым отправились по срочному делу в армейский ремонтно-восстановительный батальон, во владения "танкового доктора" - генерал-майора Дынера.
Павел Григорьевич Дынер - мой старый знакомый. Коренной киевлянин, главный инженер завода, он еще перед войной наряду со многими другими был направлен партией в армию. В 1940 году в Станиславе я впервые встретил Дынера, занимавшего тогда должность с длинным наименованием: "заместитель помощника командира полка по технической части". Инженер сразу получил в полку более короткое, но и более почетное прозвище - "танковый доктор": с такой любовью он выслушивал и осматривал машину.
В Дынере привлекала не только его любовь к делу, но и редкое умение передать эту любовь подчиненным, товарищам, увлечь самых разных людей рассказами о боевой технике. Войну он встретил со мной в Западной Украине 22 июня; под Москвой, когда лучшая танковая бригада Красной Армии получила звание Первой гвардейской, заместителем ее командира по технической части был подполковник Дынер. Потом он - зампотех корпуса, затем - армии. Не было случая, чтоб к концу операции у нас в Первой гвардейской танковой армии оставалось в ремонте больше десяти процентов танков: прямо под огнем люди Дынера восстанавливали боевые машины. Работа коллектива наших ремонтников спасла за войну десятки тысяч человеческих жизней, а отремонтированными за это время машинами можно было полностью укомплектовать не одну танковую армию.
Понятно, что мы гордились Павлом Григорьевичем и его коллективом.
- Чем обрадуешь, инженерская душа?- по дороге ласково спросил Катуков Дынера, который сопровождал нас.
Павел Григорьевич, как всегда, предпочитал дело делать, а не хвастать своими успехами.
- Принял кое-какие меры,- осторожничал он.- Хочется, чтоб вы лично посмотрели, сделали замечания, мы исправим все, что нужно...
Уклончивый ответ был не без лукавства: Михаил Ефимович за последние месяцы бывал только в боевых частях и никак не успевал выбраться к ремонтникам.
Командующий понял намек Дынера и усмехнулся.
- За три последних месяца, с января, наши танки прошли с боями свыше двух тысяч километров и перекрыли гарантированные нормы жизни машин в полтора-два раза, - припомнил я. - Так что армейские ремонтники, по существу, подарили армии целый танковый корпус.
- А сколько стоит один танк? - заинтересованно спросил Дынера Катуков.
- Раньше стоил четыреста пятьдесят тысяч, а сколько сейчас - точно сказать не могу. Товарищи как-то подсчитывали итоги нашей работы. Худо-бедно, а четверть миллиарда рублей мы сэкономили государству только за последние месяцы.
Катуков даже охнул, услышав такую невероятную цифру. А Дынер стал развивать свою любимую идею о всеобщей ответственности за жизнь танка.
- Как-то мы с членом Военного совета подсчитали среднюю продолжительность танка в разные периоды войны. В сорок первом-сорок втором годах танки жили всего двадцать процентов положенного срока, в сорок третьем году - семьдесят пять процентов, в сорок четвертом году - сто пятьдесят процентов, а в сорок пятом до двухсот процентов добираем. Побудут машины на "курортном лечении", еще сроку жизни им прибавим! Где же причина такого резкого скачка? Неужели только в качестве ремонтных работ? По-моему, не только в этом дело.
- А в чем? В механиках-водителях? - спрашивает Катуков.
- Да, отдельные командиры так считают, мне приходилось слышать. По-моему, они просто сваливают с себя ответственность на своих механиков-водителей. А практически жизнь танка зависит и от подготовленности каждого члена экипажа; зависит и от десантников, которые берегут машину от фаустпатронов, но главное - жизнь танка зависит от грамотности командиров. Помните горький опыт в бригаде Стысина, когда два фашистских "тигра" уничтожили восемь танков из засады?
- А в чем? В механиках-водителях? - спрашивает Катуков.
- Да, отдельные командиры так считают, мне приходилось слышать. По-моему, они просто сваливают с себя ответственность на своих механиков-водителей. А практически жизнь танка зависит и от подготовленности каждого члена экипажа; зависит и от десантников, которые берегут машину от фаустпатронов, но главное - жизнь танка зависит от грамотности командиров. Помните горький опыт в бригаде Стысина, когда два фашистских "тигра" уничтожили восемь танков из засады?
- Павел Григорьевич, ты все же не ответил на вопрос: чья основная заслуга в продлении жизни танков?
- Всего армейского коллектива. Но уж если говорить о ком-нибудь в первую очередь, то эта заслуга партийных и комсомольских организаций. Они не от случая к случаю, не только на технических конференциях, но ежедневно, ежечасно занимаются вопросами жизни машин. Так воспитали танкистов, что те даже в самых тяжелых условиях танк на поле боя не бросят!
Последние слова всегда уравновешенный Дынер поризнес с пафосом.
- Павел Григорьевич, ты когда о танках говоришь, - политработником становишься,- пошутил Катуков.
В это время мы подъехали к железнодорожной ветке, где стоял эшелон, составленный из больших товарных вагонов.
- Фронтовой подвижной ремонтно-танковый завод, - указал на него Дынер.
- Откуда он взялся, этот завод? Просто эшелон как эшелон,- притворился непонимающим Катуков, только глаза уже поблескивали. Но Дынера "взять на пушку" не просто. Подозрительно посмотрев на командующего, он доложил:
- Капитальный ремонт ему передал, а средний ремонт сами будем делать. К тринадцатому апреля будут готовы все танки.
До нашего армейского ремонтно-восстановительного батальона решили пройти пешком по лесной тропе. Навстречу нам уже спешил комбат, инженер-подполковник Шабохин. На ходу его рука взлетела к козырьку: "Товарищ командующий!.."
- Знаю, что я командующий, знаю, что вы командир, что вы армейский, что вы орденоносный, что вы и т.д., и т.п. Ну, здорово! Работайте, не отвлекайтесь, мы сами хотим все посмотреть. Что у вас вот там?
- Цех по ремонту пальцев, товарищ командующий. Генерал Дынер дал заказ на тридцать тысяч штук...
Надо пояснить, что гусеницы танков состоят из отдельных траков металлических пластин с несколькими парами проушин по бокам. Сквозь эти проушины пропускаются с обеих сторон траков длинные болты-"пальцы", скрепляющие все траки в гусеницу. Большинство повреждений в ходовой части машин возникало как раз в месте соприкосновения и трения проушин этих траков с пальцами.
Изношенные пальцы как раз и ремонтировали в первом из цехов. Осмотрели его. У станков склонились крепкие, здоровые бойцы в комбинезонах, окутанные клубами дыма и пара. Это - наши герои-ремонтники, армейские "бригады отличного качества".
- Это же не батальон, это настоящий завод! - восхищался Катуков.
- Ошибаешься, Михаил Ефимович. Разница большая. Смотри, какие у нас богатыри работают, а на настоящих заводах в тылу таких сейчас не встретишь, там в большинстве подростки да женщины.
Катуков заинтересовался оборудованием цеха:
- Шабохин, а печи для закалки есть?
- Не имеем. Но надо будет - будем иметь, - отчеканил инженер.
Глядя на него, понимал: луну с неба достанет, если для работы понадобится.
- Стальные прутья очень подходят для пальцев, сталь не сухая, немного тянется.- И Шабохин даже пальцами потер друг о друга, будто с удовольствием растирая металл.
Показав в улыбке белые зубы, могучий сержант, у станка которого мы стояли, сквозь шум прокричал:
- Не только до Берлина - до Рейна танкисты дойдут, только скомандуйте! Гвардейская гарантия!
- Далековато смотришь, братец...
- Работаем без ОТК, как при коммунизме! Значит, наше слово верное! - стоял на своем ремонтник.
Кругом кипела работа. Сварщики приваривали втулки на проушины, подсобники волокли и складывали в штабеля груды готовых траков.
- Дай-ка я им слово скажу,- говорит Катуков. Слово было коротким:
- Мы приехали с членом Военного совета своими глазами убедиться, сможет ли армия получить в сжатые сроки боевые машины для удара на Берлин. Своим трудом вы освобождаете массу транспорта, идущего с фронта и на фронт, и даете возможность труженикам тыловых заводов вместо запасных частей давать армии партии новых танков. А главное - вы экономите дорогое время для подготовки удара на Берлин. Сроки нам поставлены жесткие, отправлять заказы в тыл некогда. Можно положиться на вас, что к началу наступления-части армии смогут выступить и танки пройдут путь до Берлина?
Со всех сторон покатилось: "Можно! Будьте спокойны!" Другие перекрывают: "Досрочно сделаем!" Настроение коллектива было таким ясным, что Катуков сразу после митинга сказал Дынеру:
- Спасибо, Павел Григорьевич, за спаянный коллектив. Дружный народ, отлично подготовленный. Сейчас подписываем с генералом Попелем доклад Военному совету фронта, что танки до Берлина дойдут. Видишь, какую ответственность на себя берем? А все - потому, что верим и тебе, и твоим людям.
Дынер вздохнул:
- Спасибо за доверие, товарищ командующий, за поддержку. А то нашлись скептики из инженеров, все ноют и ноют: зачем брать на себя такие обязательства, такую ответственность? Лучше, как обычно, у фронта просить. А то полетит трак - голову снимут, обвинят! Смотришь, до Берлина и сам не дотянешь!
- И ты что, растерялся?
- Нет. Я в своих людей верю, как партия учит.
На стенде повесили карту с нанесенной на нее обстановкой предстоящей операции. Ее внимательно изучают командиры наших соединений и начальники политотделов. Три красных пучка стрел перечеркнули центр широкого листа. На севере стрелы рассекли фронт и разбежались в глубине по германской земле: фронту маршала Рокоссовского Ставка приказала уничтожить все, что будет сопротивляться, между морем и Берлином. Фронт маршала Конева будет отсекать Берлин с юга: здесь пучок стрел перекрыл пространство до самой Эльбы. А главный удар предполагался в центре, где действует наш фронт: Кюстринский плацдарм, где расположено основание пяти мощных стрел, целиком закрашен в красный цвет. Стрелы пересекли здесь короткое расстояние до фашистского логова, изогнули вокруг него свои наконечники и будто впились в черное разветвленное пятно города. В промежутке между линиями ударов 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов осталось небольшое пространство, замкнутое с четырех сторон красными линиями: это приготовлен котел для 3-й полевой и 4-й танковой армий противника.
Стоя у карты, Катуков продолжал докладывать:
- Глубина небольшая, о рейдах придется забыть. Рейды стали историей Первой танковой! Теперь придется воевать по-новому. Времени на подготовку отведено мало: события торопят. Не будет больше нам таких благ, как раньше - по сорока, по шестидесяти дней готовиться к операции. Десять дней на все - и только! Ввод будет нам обеспечивать гвардейская армия Чуйкова.
- С ними давно сдружились! - бросил реплику Гусаковский.
- Наши корпуса пойдут в наступление после прорыва Чуйковым всей тактической зоны обороны. Он рвет участок шириной в восемь-десять километров.
Сидевший передо мной полковник Анфимов восхищенно повторил:
- Восемь-десять километров - это да! До войны нас учили, что такой участок положено прорывать одной дивизии, а Чуйков тремя корпусами лупить будет. Дивизия придется, значит, на один километр фронта. Какая сила двинется!
Михаил Ефимович сообщил:
- Нам известно, что армия Чуйкова имеет по сорок два танка на каждый километр участка прорыва. Полковник Бабаджанян охнул:
- Что получается? У Чуйкова танков больше, чем у меня в танковом корпусе?
- Не знаю, - улыбнулся Катуков. - Может, и больше. Это их дело, а мы давайте своими делами займемся. Требуется как можно скорее рассечь берлинскую группировку, не дать ей возможности организовать оборону на последующих рубежах. И на второй день выйти...
Он прервал себя, подумал и сказал:
- Не "выйти" - ворваться в Берлин! Слышишь, Бабаджанян? Думаю, что Дремов тоже против такой чести возражать не будет. Желаем обоим корпусам успеха!
Бабаджанян сидел задумавшись. Он, наверное, мысленно планировал выход бригад к гитлеровскому логову. При последних словах Катукова командир корпуса встрепенулся.
- Опыт имеем!
- Опыт опытом, а дела делами, - Катуков счел нужным предостеречь быстрого Бабаджаняна. - Смотри, предстоит пройти семьдесят километров сплошных укреплений в глубину. А дальше стоит Берлин. Слушайте, что про него немцы в листовках пишут: "От Берлина вы недалеко, но в Берлине вам не бывать. Берлин имеет шестьсот тысяч домов, и каждый из них - это крепость, где вы найдете свою могилу". Предстоит брать шестьсот тысяч крепостей!
Катуков начал ставить корпусам задачу. После этого возник очередной вопрос, как всегда, о передовых отрядах.