Поезд минует города и деревни, извивается по горам и по долинам, мимо рек и ручьев. Нырнул он в длинный туннель. Содрогнулся до основания и пополз. Тьма все сгущается, и черный дым поднимается кверху. Красные фонари, зажженные в вагоне, погрузились в густой туман. Бьются колеса о темные рельсы, и кажется, что не колеса движутся, а движутся рельсы под ними, и вместе с ними — стены туннеля, бегут они за поездом и не желают отпустить его. Но поезд был сильнее. Однако не успел он оторваться от этих стен, как туннель снова поглотил его. Взревел поезд угрожающим ревом, так что содрогнулись стены туннеля. Вытряхнул его туннель и отстал. Яркий свет засиял вдруг и улыбнулся пассажирам. И снова колышутся леса, и ручьи выглядывают из ущелий и долин. Днем светит им солнце, а ночью разливается приветливое сияние луны, радующее глаз и услаждающее душу. А с высоких гор веет ветер, пахнущий снегом. Пассажиры сменяют пассажиров, и проводники — проводников. Есть среди пассажиров люди представительные и статные, одетые в зеленые куртки, черные кожаные штаны и зеленые шляпы с птичьими перьями; а есть среди пассажиров люди в красноватых куртках, говорящие на грубом диалекте немецкого, тяжелом для уха. Эти тоже исчезают и появляются другие. Говор их приятен и мелодичен. Ночь уже прошла, и в окне вагона показалась вдруг голубая полоса, которая тянется все дальше и дальше и становится все шире и шире без конца и без края. Люди, едущие вместе с Ицхаком в вагоне, повскакали со своих мест и радостно закричали: «Это море! Это наше море!» Ицхак стоял и смотрел. Это то самое море, что омывает Эрец Исраэль.
11Наступило утро, и поезд подошел к Триесту. Все вагоны поезда заполнились толстыми, мясистыми, мужеподобными женщинами с загорелыми лицами, нагруженными тяжелыми корзинами с птицей и яйцами, с фруктами и овощами. Вскочили пассажиры со своих мест и помогли им, этим женщинам, поставить корзины на свободные места, любуясь и наслаждаясь при этом урожаем своей земли, подобно сыновьям, которые возвращаются к себе домой и убеждаются, что дом их — полная чаша. Одни из них справлялись о здоровье своих сестер, другие расспрашивали об урожае их садов; одни интересовались, что делает такой-то и что делает такой-то, другие шутили с женщинами, и женщины шутили с ними; пока не подошел поезд к перрону вокзала и все пассажиры поезда не вышли. С тех пор как поднялся Ицхак в свой вагон, он не видел никого, кроме пассажиров своего вагона; теперь, когда он сошел с поезда, глаза его разбежались от множества людей. Поднял Ицхак свои вещи и спустился в город. Тот самый город, что был конечным пунктом его путешествия по суше и начальным пунктом его путешествия по морю.
Город — большой и шумный, и огромные дворцы тянутся кверху. Товары, которые Ицхак не видел ни разу в жизни, увидел он здесь, в Триесте. И все здесь необычное и странное. Вместо лошадей — ослы. Даже рыбы на рынке странные, даже овощи и фрукты. И какая-то теплая голубизна трепещет в городском воздухе, и разносится запах трав. Мчатся повозки, но грохот их поглощается их собственными колесами, колесами из резины. Тем не менее страшный шум исходит от города. Великое множество людей здесь, но среди всего множества народа никому нет дела до Ицхака.
Бродит Ицхак по рынкам города, в одной его руке мешок, в другой — саквояж. Ласковое солнце, которое оставил он три дня назад, состарилось раньше времени. Весна была, когда выехал Ицхак из своего города, а здесь — лето. Пот без конца течет со лба, и все его тело полно усталости. Куда ему пойти, и куда повернуть, и где покупают здесь билет на корабль в Эрец Исраэль? Поставил Ицхак свои вещи на землю и спросил об этом у прохожих. И на языке, совершенно непонятном ему, ответили они. Но то, что не понял он из их слов, понял из их жестов. Повернул Ицхак к морю. Корабли, без числа, стоят в порту Триеста. Одни прибыли из дальних стран, другие отправляются в дальние страны. Среди этих кораблей стоит корабль Ицхака. Завтра он отправляется в плавание, и каждый, купивший билет, получает место на корабле и может подняться на него тотчас же. Купил себе Ицхак билет на корабль и купил себе еды на дорогу. Поел немного, напился воды и поднялся на корабль.
12Поднялся Ицхак на корабль и занял свое место. Развязал мешок, открыл саквояж и сменил кое-что из одежды, потому что берег свою выходную одежду, дабы не помялась она в дороге и он смог бы прибыть в Эрец Исраэль в опрятном платье. Когда нашел он место для багажа, пошел осматривать корабль. Кроме моряков, не было на корабле ни души.
Стало темнеть, маленькие фонарики осветили корабль. Моряки пошли ужинать, и во время ужина пели на немецком и на итальянском языках баллады о море и разные другие песни. Вода почернела, и звезды засверкали на небе, и луна поднялась из темных вод, и тихо перекатывались черные волны. Мало-помалу затихла песня моряков и мертвая тишина воцарилась на море. Не слышно было ни звука — только голос волн, лизавших доски корабля. Достал Ицхак хлеб и сардины, ел свой ужин и смотрел на все вокруг, пока не ощутил он слабость во всем теле и не начали смыкаться у него глаза. Встал, завернул остатки ужина, приготовил себе постель и лег.
Лежал себе Ицхак, один-одинешенек на большом корабле при звездном свете и слушал гул морских волн. Никогда не спал Ицхак один и никогда не ночевал под открытым небом. Никогда не спал один, потому что в отцовском доме было только четыре кровати. На одной кровати спал отец с маленьким Вови, самым младшим в семье, а на другой кровати спал Ицхак со своим братом Юделе, а в остальных двух кроватях спали его сестры. И ни разу в жизни не ночевал Ицхак на свежем воздухе, снаружи, не то что дети из богатых семей, которые привыкли путешествовать, и иногда случалось, что они ночевали на свежем воздухе.
Лежал себе Ицхак и смотрел на небо. И поскольку те же самые звезды, что льют свой свет на море, льют свой свет на сушу, смотрел он и думал о своем городе; известно, что звезды уводят мысли человека за собой. В это самое время, что я лежу здесь, думал Ицхак, лежит брат мой Юделе один в маминой кровати. Ведь с тех пор, как умерла мама, мы с ним спали там вдвоем (а когда мама была жива, сооружали себе каждую ночь некое подобие кровати из досок, положенных на стулья, две с одной стороны и две с другой). Или, может, взял он к себе Вови, нашего маленького братика, чтобы было просторнее отцу? Что кладет себе Юделе под голову? Ведь подушку с маминой кровати отдал отец мне… Сейчас, когда я здесь, удивляются соседи, что не видят меня, спрашивают обо мне и поражаются, что я уехал в Эрец Исраэль. Одни завидуют мне, а другие жалеют, что я уехал; ведь пока я был в городе, я продавал шекели и марки Керен Каемет, теперь они должны заниматься этим. И дай Бог, чтобы дело не потерпело убытка.
Еще о многом другом думал Ицхак, но все его мысли были о своем городе. Уже зажгли там фонари, и старики города вышли посидеть и подышать свежим воздухом, и девушки прогуливаются между рынком и почтой, и студенты сопровождают их, и, возможно, что девушки вспоминают о нем, об Ицхаке, потому что уехал он в Эрец Исраэль. Никогда прежде Ицхак не обращал внимания на девушек, а тут перенесло его воображение в сады и виноградники Эрец Исраэль. Вот прибывает он в Эрец Исраэль и видит колодец в поле; стадо коз расположилось рядом, но на устье колодца лежит большой камень, и не в силах одного человека или двух человек отвалить его. Пришли девушки из селения, чтобы напоить свой скот. Отвалил Ицхак камень с устья колодца. Напоили они свой скот и вернулись в селение. Было все селение поражено, как это успели они вернуться так рано. Сказали девушки: «Послал нам Бог юношу из Польши, и отвалил он камень с устья колодца, как если бы вытащил он пробку из горлышка бутылки». Сказали им: «И где же он? Почему оставили вы его? Позовите его, и пусть он пообедает с нами». Пошли они ему навстречу, и привели его с большими почестями, и спустя некоторое время взял он одну из них в жены. Или, может, так было дело: арабы были там и не давали девушкам черпать воду из колодца. Повстречался им Ицхак и прогнал арабов, наполнили девушки свои кувшины и рассказали своим родителям: «Юноша из Польши спас нас от арабов». Сказали те им: «И где же он…» и т. д. и т. п.
Никогда прежде не замечал он девушек, но сейчас, когда лежал он один на огромном корабле и небесные создания приветливо глядели на него, а морские волны качали его, стало легко на душе его, и в голову стали приходить непривычные для него мысли. В конце концов отбросил Ицхак все эти мысли и принялся вспоминать, как он отдавал всю свою душу сионизму и как смеялись над ним. Сейчас, когда он совершает алию в Эрец Исраэль, он смеется над ними. Ведь что толку в сионистах и в их речах, если их слова не приводят к делу? И нет различия между ними и остальными жителями города: те заканчивают дни своей жизни в изгнании — и эти заканчивают свои дни в изгнании, ведь и те и эти не собираются уезжать до прихода Машиаха.
От общего он перешел к частностям и принялся разбирать поступки каждого по отдельности. Вот, к примеру: Реувен-Лейб Войсбиэр первым открывает каждый банкет и первым прочитывает все газеты, а когда пришел к нему Ицхак просить денег для крестьян Маханаима, не дал он ему ни гроша. Когда доходит дело до денег, кончается его сионизм. Такой же человек — Гирш-Вольф Этемнот, такие же — большинство сионистов в городе. Приводят свидетельства из Гемары о целительности природы Эрец Исраэль, а сами едут поправлять здоровье в Карлсбад и другие места, которые вовсе не в Эрец Исраэль. А сионистская молодежь, студенты, от которых ожидали, что они внесут свежую струю в сионизм? Ради прогулки с девушкой они готовы были пропустить сионистское собрание. И еще о многом размышлял Ицхак, вспоминая сионистов своего города и при этом частенько задерживаясь на событиях второстепенной важности.
Снова вернулся Ицхак к мыслям о девушках, но не из-за особой к ним любви, а в связи с сестрами, которые смотрят на своих подруг, прогуливающихся по центральной улице города, но сами не показываются в обществе, ведь нет у них летних шляп. Как радовалась маленькая Песеле, примеряя новую шляпу Ицхака! Танцевала и приговаривала: «Поглядите, поглядите, и я… есть шляпа у меня, и я… есть шляпа у меня».
Под конец отбросил он все эти мысли и стал думать о сне, который наверняка не придет, ведь лежит он в новом месте, и лежит под открытым небом, тогда как он привык спать в комнате с закрытыми окнами, и он замерзнет и конечно же заболеет. И здесь нет ни одного еврея, который вылечит его. Ицхак не был ипохондриком, который любую болезнь считает смертельной, но не был и оптимистом, которого ничто не беспокоит. Не успел он додумать все до конца, как навалился на него сон, и он заснул, ведь три дня не спал он в поезде, только прислонял голову к стене и время от времени задремывал.
Кто знает, сколько бы он проспал, если бы не поток воды, подмывший его ложе, так как уже наступило утро, драили матросы палубу, и попала вода на его постель. Проснулся он и вскочил с места. Заторопился, и свернул постель, и засунул ее в мешок, и поставил мешок на место. Вымыл лицо и руки, и возложил тфилин, и встал на утреннюю молитву, и молился дольше обычного, потому что всю дорогу в поезде не возлагал тфилин, кроме первого дня пути в Лемберг, когда он молился в миньяне вместе с пассажирами поезда. Исполнив свой долг перед Создателем, он достал хлеб и сардины и сел завтракать.
13Еще сидит он и завтракает, а идиллия на корабле уже кончилась. Матросы бегают по судну, как сумасшедшие. Одни тянут тяжелые цепи, а другие поднимают тяжести. Эти привязывают самые разные предметы, а те — приносят уголь. Корабль гудит со всех сторон. И среди всего этого шума и паники поднимаются на корабль мужчины и женщины, одетые по-господски, а спереди и сзади — носильщики, нагруженные сумками и сундуками. Не прошло много времени, как раздался гудок корабля. Отчалило судно и поплыло. И уже вышел корабль из портовых вод в воды обильные и могучие. Господа и дамы исчезли, суета прекратилась. Каждый матрос занял свое место, чтобы исполнять свои обязанности.
Остался Ицхак один на палубе. Господа и дамы отправились обедать, а матросы были заняты своим делом в котельной у огромных котлов и в других внутренних помещениях. Взглянул Ицхак на свои вещи, убедился, что они лежат на том же месте, и пошел прогуляться по судну. Гулял он вдоль и поперек по палубе, прикидывая на глаз толщину корпуса судна, и осматривал все, что попадало в поле его зрения. И погрузился мыслями в прошлое. На таком огромном и замечательном судне не плыл мой дед реб Юделе; во времена реб Юделе, хасида, еще не было кораблей, движимых силой пара, а были только корабли, идущие под парусами. Много бед перенес он, реб Юделе, на море. Простым умом не постигнуть, как смог он выстоять. Однако он выдержал все испытания, ведь принимал он их с любовью и считал, что милость оказывал ему Господь, Благословен Он, насылая на него мучения в море, дабы вошел он в Эрец Исраэль очищенным. Однажды разразилась сильная буря на море, и решили волны проглотить судно, хотя и знали, что по воле Благословенного хасид этот плывет. Стоял этот хасид, и не страшился, и повторял: все, что Господь, Благословен Он, ни делает, — все к добру, и если на то воля Благословенного, значит — это хорошо. И от ощущения этой силы он весь горел и светился от радости. Увидели волны сияние его лица, и устыдились, и отступили. Но когда отхлынули волны, стало ясно, что корабль очутился в самой середине моря; и возникла опасность, что застрянет он здесь и не сдвинется с места. Все на корабле пришли в ужас: они боялись, что появятся пираты и уведут их в рабство, или они умрут от голода и жажды и достанутся в пищу морским рыбам. Они плакали, и рыдали, и причитали; не только не достигнут они Эрец Исраэль, но даже еврейского погребения не удостоятся. И поднялся плач великий на море, будто уже пошли они ко дну и все твари морские явились терзать их плоть. А этот хасид радуется, ведь все деяния Господа, Благословен Он, хороши в его глазах, и не важно, сдвинутся они с места или нет. Встал он и запел чудный гимн «Бог — Властелин всех творений». Услышали ветры и явились, чтобы искупить перед ним свою вину. Подняли они корабль подобно носильщикам, поднимающим груз на свои плечи, и привели его в Эрец Исраэль. А обо всем том, что приключилось с реб Юделе, хасидом, уже в Эрец Исраэль, рассказывают в домах праведников в зимние вечера на исходе субботы, на трапезе, провожающей царицу-субботу, и бывает, что уже встают из-за стола, а все еще не подошли к концу истории обо всех его приключениях.
14Прогуливается себе Ицхак по палубе и смотрит то туда, то сюда. Высокое небо раскинулось над его головой, и безбрежное море простерлось под его ногами, а между небом и морем движется себе корабль этот, на котором мы плывем в Эрец Исраэль. И небо наверху, и море внизу, все — сплошная синева невероятной силы, и синева эта разверзается под килем корабля; и поднимаются белоснежные волны, и белые волны эти извиваются, темнеют, чернеют и исчезают. Иногда с небес спускается белая птица и парит над судном, и снова взвивается в небо и исчезает в голубом тумане, а иногда матрос проходит мимо Ицхака и роняет несколько непонятных слов. Пару раз выходил господин, из тех господ, что расположились в каютах первого класса, подходил вместе со своей спутницей к Ицхаку и заговаривал с ним. Убедившись, что беседа с ним не поможет им скоротать время, оставили они его в покое. Снова был он один между небом и морем. И не знал он, что на этом же судне есть еще евреи, которые тоже плывут в Эрец Исраэль.
Как-то раз стоит он — и вдруг оказались перед ним двое, старик и старушка. Взглянул на них Ицхак пораженный: он был уверен, что нет здесь ни единого еврея, только он один. И те тоже удивились, они были уверены, что нет тут евреев, только они одни.
Вынул старик трубку изо рта и поздоровался с Ицхаком, а старушка приветливо кивнула головой. Спросил старик Ицхака: «Что ты делаешь тут?» Сказал ему Ицхак: «Плыву я в Эрец Исраэль». Старик удивился, разве принято, чтобы молодые отправлялись в Эрец Исраэль? Сказал ему Ицхак: «Обрабатывать ее землю я еду». Старик удивился еще больше. Разве Эрец Исраэль не состоит вся целиком из синагог и ешив? Разве Эрец Исраэль не предназначена для молитвы? Разве труд на ее земле важнее служения Всевышнему? Понял он, что этот юноша из секты сионистов, которые хотят лишить Святую Землю ее святости и превратить ее в обычную страну. Обозлился он на Ицхака подобно всем старцам того поколения, убежденным, что мы явились, упаси Бог, чтобы принести в мир неверие. Начал спорить с Ицхаком. Хотел Ицхак ответить ему, как умел. Подумал и решил: к чему мне спорить со старцем, едущим добавить еще одну могилу в Эрец Исраэль. Но так как тот начал выговаривать ему, стал Ицхак приводить в свою очередь доводы из Торы, которые нашел в работах защитников сионизма. Рассердился старик и сказал: «Ты используешь Тору для обмана». Разошлись они уже врагами.
Люди, плывущие на одном корабле, уже оттого, что собрал их Всевышний в одном месте, уступают один другому и относятся друг к другу по-братски. Так и этот старец — когда вновь увидел он Ицхака, то выбросил происшедшее между ними из своего сердца. И чтобы не прийти к разладу, избегал касаться тем, по поводу которых были у них разногласия, и беседовал с ним по-дружески.
Спросил старец Ицхака: «Есть у тебя родные в Эрец Исраэль?» Сказал ему Ицхак: «Кому они нужны? Все евреи — братья, тем более в Эрец Исраэль». Улыбнулся старик и сказал: «В субботу, во время благословения ты скажешь так и мы ответим — амен, в остальные дни трудно без родных, тем более на новом месте, где мы ни в чем не разбираемся». Спросил Ицхак старца: «А вы? У вас есть кто-то в Эрец Исраэль?» Ответила старушка: «Дочь есть у нас в Иерусалиме, замужем она за одним из уважаемых жителей Иерусалима, и у них тоже… есть у них, слава Богу, дочь». И как только упомянула старушка своих родных, тут же принялась расхваливать их.