- Да, я пристрастен к Мардохею более всех моих племянников, и вовсе не скрываю этого, - говорил Абихаил братьям, когда те говорили, что он слишком сильно морочит голову ребенку своими присказками. - Ну и что с того? Сам Господь не стесняется быть пристрастным и непоследовательным в своих милостях, и учит нас не только скромности и воздержанию, но и показывает, как далеко могут простираться его прихоти. Будем же и мы, братья, такими же свободными и пристрастными - разве не в этом наше счастье? И не смотрите на меня так строго, скоро я вам ещё и не то скажу. Совсем скоро вы узнаете от меня такие известия, что от изумления повскакиваете со своих мест и тоже будет вести себя с пристрастием...
- Ты снова говоришь загадками, Абихаил, - сказал Аминадав, поглаживая бороду - совсем уже редкую и седую, все более похожую на медленно пересыхающую реку. - Что ещё за новости ты для нас приготовил?
Но Абихаил только смеялся в ответ и прихлопывал в ладоши.
- Всему свое время, - говорил он. - Для начала нам всем нужно дожить, когда наступит...
4.
...время бурных ветров.
Наступил осенний месяц афаним, который называют также месяцем бурных ветров - это время приносит с собой обильные дожди, разливы рек и повсеместное бездорожье.
В девятый день афанима, когда все иудеи отмечают иом-кипур - день покаяния, Аминадав с самого утра проснулся с неприятным сердцебиением, пересохшей гортанью и сильным головокружением.
"Когда-нибудь все равно придется умирать, - спокойно подумал Аминадав. - И почему бы не сегодня, в праздник покаяния и отпущения грехов, когда все мои братья с женами и детьми, все веселые и нарядные, соберутся вместе в моем доме.? Можно ли придумать что-нибудь лучше для последнего дня жизни, когда и без того принято говорить друг другу покаянные слова и прощать друга?"
Аминадав омыл лицо, затем с чувством помолился и принялся поджидать у окна младшего своего брата, Абихаила вместе с Анной. Сегодня они непременно должны были приехать в Сузы, потому что, сколько Аминадав помнил себя, Абихаил ни разу не пропустил праздника отпущения, и часто называл его любимым своим праздником и самым лучшим днем в году, когда любой может при помощи очиститься словом от внутренней скверны.
Аминадав прождал до вечера, но Абихаил так и не появился - похоже, что его повозка где-то застряла на грязной дороге, или же он вообще не смог выехать из дома из-за разлившейся после дождя реки.
Старшие братья отметили со своими семьями праздник, а после вечерней трапезы и кубка вина Аминадав передумал умирать, не повидавшись младшим братом, который всегда был ему вместо сына и которому должен был сказать немало важных напутствий. Непривычно тихо и печально было почему-то в этот день за праздничным столом без Абихаила и Анны, хотя и детей, как всегда, собралось много, и немало выдалось для каждого и всевозможных хлопот, и задушевных признаний. Но перенести вечернюю трапезу было нельзя, потому что такое было дано для всех вечное постановление: в седьмой месяц, в девятый день месяца, всем вместе смирять души и с вечера до вечера не делать никаких дел, потому что в этот много трудится только Господь, делая людей чистыми от грехов, и даже старики вновь становятся невинными, как дети.
Но без говорливого Абихаила и тихой Анны все было как-то не то, не так...
А через пять дней начинался другой великий праздник - праздник кущей, который продожался целую неделю - и эти дня без Абихаила и вовсе никто не мог себе представить! Накануне "кущ" он всегда приезжал в Сузы на повозке, нагруженной большими пальмовыми ветвями, сухими колосьями и незнакомой душистой травой, и сразу же вместе с детьми принимался за строительство во дворе шалашей и очагов из камней. Семь дней, пока продолжалоась презднование кущ, всем желающим разрешалось жить в шалашах под открытым небом в память о том, как вывел когда-то Господь сынов Израилевых из Египта, из этой железной печи, и поселил в кущах.
По крайней мере, Абихаил всегда ночевал в шалаше вместе с детьми, и не было ничего веселее, когда он разводил во дворе костер, поджаривал для каждого на камнях пресные лепешки, пел песни, глядя на звездное небо. Даже если шли дожди, Абихаил никогда не изменял этому правилу и семь дней, подобно далеким предкам, жил в шалаше, снова и снова переживая счастья спасния и освобождения от рабской доли...
К счастью, пятнадцатого дня седьмого месяца, когда начинались кущи, дождевые тучи на небе рассеялись, и погода выдалась замечательная.
Но Абихаил и Анна не снова появились в Сузах, и от них не пришло никаких известий. Это было настолько странно, что старшие братья не знали, что и думать. Как всегда, Иаир по привычке сильно рассердился на Абихаила, который "не может оторваться от подушек, набитых утиными перьями", а Аминадав - опечалился и обеспокоился. Праздник кущей длился целую неделю, и все ожидали, что Абихаил вот-вот подъедет в город, тем более дороги успели подсохнуть и подъезды к реке, возле которого распологалось его село, перестали быть непроходимыми и в городе появились люди, которые это подтвердили.
В семнадцатый день афанима Аминадав не выдержал: проснувшись на рассвете, он почувствовал, что его сердце устало томиться в ожидании и так сильно, болезненно колотится в груди, что может долго не выдержать. Тогда Аминадав приказал запрячь повозку, взял с собой двух слуг, потому что сам уже с трудом удерживал вожжи, и спешно отправился за город. Он не стал ничего сообщать Иаиру, потому что побоялся, что тот начнет его отговаривать и даже вовсе не отпустит в путь, потому что ночью снова лил дождь, и наверняка мог размыть многие дороги.
"Я ещё вон, когда собрался умирать, - подумал Аминадав. - Но все мне что-то некогда, хотя голова с каждым днем кружится все сильнее. Медленно вытекает из меня душа, а по ночам сильно ноют мои кости, словно кто-то взялся грызть меня изнутри, не зная ни покоя, ни сна. Но разве могу я распрощаться с жизнью, пока не повидаю Абихаила? Ничего не поделать, значит, придется, мне теперь самому к нему ехать. Иаир ещё слишком молод, чтобы понять меня, и ему я уже сказал в день покаяния все, что лежеало у меня на душе, он хоть и поругает, но потом все равно простит меня..."
Но самое главное, что во время бессонной ночи, в сердце Аминадава прокралась одна страшная догадка, которой он ни с кем не мог поделиться, прежде чем не узнает, случилось ли это на самом деле или привидилось в болезненном сновидении.
Нынешней ночью Аминадаву вдруг пришло в голову, что Абихаил потому и не приехал в Сузы, что решился исполнить свое давнее намерение и, наконец-то накопив достаточно денег и имущества, отправился вместе с Анной в Иерусалим, на родину предков. То, что он выбрал для похода самый неудачный, дождливый месяц, было вполне в духе Абихила. И то, что Абихаил решил не прощаться со старшими братьями и лишь готовил всех к такому известию при помощи разнообразных присказок и загадок, тоже было на него весьма похоже. Увы, увы, все это было чересчур похоже на правду...
Ночью Аминадав припомнил, что в последнее время с каждым приездом в Сузы Абихаил казался братьям все более странным и непостижимым, а порой настолько непонятно выражал свои мысли, что доводил вспыльчивого Иаира до белого каления. Особенно два последних раза, когда он приезжал без Анны, занятой делами в лавке, которая обычно вс же смягчала своим присутствием встречи сильно несхожих по характеру братьев, как будто бы родившихся от разных матерей.
Например, Абихаил снова, как в прежние годы, несколько раз назвал себя Авраамом, а жену свою - Саррой, и опять с многозначительным видом сообщил, что вскоре братья узнают о нем нечто такое, чего никак не ожидают узнать, но он никак не может до поры, до времени раскрыть своей тайны.
"Сегодня кто-то во сне позвал меня и жену в дальнюю дорогу, такую дальнюю, что она уходила в звездное небо", - даже так, совсем уж прямыми словами выскахзался во время последнего приезда Абихаил, но его снова словно бы никто не услышал, а точнее только сейчас до Аминадава стал доходить смысл его речей.
Теперь Аминадаву было яснее ясного, что произошло то, что должно было случиться - неотвратимая разлука, и он не успел проситься с братом перед дальней дорогой. Перед собственной дальней дорогой, - потому что он собрался в края ещё более дальние, чем Иерусалим.
"Кто, кроме Него знает: откуда берется в нас дыхание? И откуда вдруг появляются кости в беременной утробе? И куда Он двинет наши тяжелые стопы дальше, так что они вдруг побегут?" - сказал во время прощания с братьями Абихаил с таким лукавым видом, словно вопросы эти содержали подсказку к его тайне.
"Куда дальше двинет Он наши тяжелые стопы?"
Чем больше размышлял Аминадав по дороге про загадки Абихаила, тем настойчивее приказывал слугам торопить коней, хотя и догадывался, что все равно навряд ли сумеет остановить ход неизбежных событий. Только безумец, тот, кто вовсе потерял рассудок, отважится отправляться в дальний путь осенью, накануне зимних ливней и бурь, без покаяния и благословения старших братьев, и, в конце-концов, без приличных запасов серебра для откупа от грабителей и разбойников! На всякий случай Аминадав взял с собой все накопления, которые были у него в доме, - если Абихаил ещё только собирается в дорогу и укладывает поклажу, можно хотя бы облегчить его путь и дать в дорогу побольше денег. Кто же ещё ему поможет, если не старший и совсем уже старый брат, которому на том свете все равно ничего не понадобится, кроме чистой совести?
"Куда дальше двинет Он наши тяжелые стопы?"
Чем больше размышлял Аминадав по дороге про загадки Абихаила, тем настойчивее приказывал слугам торопить коней, хотя и догадывался, что все равно навряд ли сумеет остановить ход неизбежных событий. Только безумец, тот, кто вовсе потерял рассудок, отважится отправляться в дальний путь осенью, накануне зимних ливней и бурь, без покаяния и благословения старших братьев, и, в конце-концов, без приличных запасов серебра для откупа от грабителей и разбойников! На всякий случай Аминадав взял с собой все накопления, которые были у него в доме, - если Абихаил ещё только собирается в дорогу и укладывает поклажу, можно хотя бы облегчить его путь и дать в дорогу побольше денег. Кто же ещё ему поможет, если не старший и совсем уже старый брат, которому на том свете все равно ничего не понадобится, кроме чистой совести?
Повозка все время застревала в грязи, то и дело приходилось останавливаться, вытаскивать из колеи колеса, и, похоже, слуги впервые в жизни слышали от своего спокойного хозяина такие нетерпеливые окрики, вперемешку с молитвами и непонятными причитаниями, из которых получалось, что они ещё неделю назад должны были что есть мочи мчаться по этой дороге, а не дожидаться этого дня и такого дождя, который лил за шиворот.
Дом Абихаила Иудеянина стоял на самом краю селения, и Аминадаву не терпелось узнать у первого встречного, не покинул ли уже его брат с женой, в нагруженной добром повозке, эти места, или ещё только собирается в дальний путь. Но, как назло, из-за дождя улицы были пустынны, а возле домов не было видно ни детей, ни женщин, которые лучше других знали обычно знали в селах все главные новости.
Наконец, Аминадав добрался до нужного дома, постучал в ворота, но никто не отозвался на его громкий стук, и даже собака не залаяла в ответ.
"Все, опоздал, все кончено," - прошептал Аминадав, прислонился спиной к забору и присел на корточки, потому что у него не стало сил держаться на ногах. Ничего не понимающие слуги молча глядели на него из повозки, а один из них даже не выпускал вожжи из рук, догадавшись, что сейчас сразу же придется отправляться в обратный путь, как только старый хозяин, по своему обыкновению, немного подкрепит себя молитвой.
"Нужно сказать Иаиру, чтобы тоже сюда поскорее приехал, - горестно размышлял тем временем Аминадав почему-то о самых обыденных вещах, как будто бы сейчас они могли принести му утешение. - Быть может, в доме ещё остались какие-нибудь ценные вещи, ведь Абихаил плохо разбирался в хозяйственных делах, потому что я сам плохо его этому научил...Он ведь и воробья всегда считал полезнее курицы, а лучшие ткани всем раздавал даром. Господи, почему ты все же не дал мне проститься с любимым братом, и сделал так, что он сбежал от нас с Иаиром, как убегают от разбойников!"
Вдруг Аминадав увидел, что кто-то идет издалека в сторону дома, похожий на приближающийся смерч, на облако из дыма и одновременно на горящий куст.
"Господи, не только ко мне Ты приходил в таком облике, я все от Тебя приму - и хорошее, и плохое," - прошептал Аминадав, опускаясь перед видением на колени.
Но когда облако приблизилось, стало видно, что это был простой человек, путник в рваной одежде и с чумазым от копоти лицом, который держал в руках большой просмоленный факел и махал им вокруг себя, окуриваясь со всех сторон дымом. Издалека человек и впрямь был сильно похож на дымный столп.
- Что вы здесь делаете, глупые люди, опомнитесь, пока живы! Неужто вы не слышали, что всех жителей в этом селении поразила заразная лихорадка, которую ещё называют "черной водой", и здесь за пять дней все умерли, даже собаки, козы свиньи и петухи, не говоря уже о людях, - крикнул путник страшным, рыбающим голосом. - Уходите скорее, а не то вы тоже скоро покроетесь черными пузырями, от которых никто не знает никакого снадобья, и тоже все умрете!
"Какое счастье, что Абихаил и Анна уехали, - первое, что подумал Аминадав, услышав эти слова. - А то бы они тоже не спаслись от черной заразы.
"А если они и не думали уезжать?" - прокралась следом вторая, ужасная мысль.
"Слава тебе, Господи, за то, что ты надоумил брата сняться из этого места и срочно отправиться в путь!" - постарался как можно скорее избавится от неё Аминадав.
Он даже не заметил, что молится и благословляет сейчас то, что всего минуту назад казалось ему величайшим из несчастий.
Не останавливаясь возле повозки, незнакомец быстро пробежал мимо, продолжая обмахивать себя дымом в надежде, что сквозь него к нему не пристанет страшная зараза.
"Но если Абихаил все же не уехал? - снова подумал Аминадав, и колени его от страха сильно ослабели. - И, значит, тогда..."
Только теперь ему стало ясно, почему во дворах и на улицах не было видно ни одной живой души, и не слышался ни лай собак, не блеяние коз в загонах. Даже лягушки, в изобилии водившиеся в здешней реке - и те почему-то сегодня не квакали, словно все до одной вымерли от "черной воды". И пахло в селении непривычно - дымом и копотью от пожарищ, запахами войны и смерти, приглушающими вонь от чумного гнойника.
Один из слуг Аминадава прильнул лицом к щели в заборе, но тут же в ужасе отпрянул и запрыгнул назад в повозку.
- Хозяин - там тоже все мертвы! - воскликнул он в сильном смятении. И ваш брат тоже мертв, и его хозяка мертвой лежит на пороге. Нужно скорее бежать отсюда - здесь везде "черная вода"! Лучше не прислоняйтесь к забору, хозяин! Давайте вы потом помолитесь разом за всех мертвецов, а то, как бы их на троих не стало больше!
Но Аминадав не поднимался на ноги и продолжал сидеть, прислонившись спиной к забору и безучастно глядя вдаль.
Он никак не мог до конца поверить в такую несправедливость, что он, почти что дряхлый старик, до предела насыщенный жизнью, все ещё почему-то был жив, а молодые Абихаил и Анна - лежали мертвыми за этим забором, среди гноящихся трупов животных. Теперь на коленях перед Амнадавом стояли двое слуг - двое молодых, дрожащих от страха мужчин, которые умоляли как можно скорее бежать прочь из проклятого места и больше не медлить ни минуты, и оба они все время чесались и в страхе ощупывали свои лица и шеи, проверяя, не начинают ли на них уже ненароком вздуваться черные пузыри.
Аминадав посмотрел на них с сочувствием и кротко сказал:
- Благословен ты, Ягве, боже наш, все создавший через слово свое и все назад отнимающий. Вот что - возвращайтесь скорее домой, поспешите в дом моего брата, Иаира, и скажите, чтобы он убирал со столов праздничные кушанья, а приготовил поминальную чечевичную похлебку по двум своим братьям. Приемлем мы от Него добро, неужели не приемлим от Него зло?
- По младшему из братьев, - поправил Аминадава слуга.
- Нет, по двум братьям и Анне, - повторил Аминадав, и лицо его сделалось строгим и торжественным. - Мне тоже придется отсаться здесь, чтобы предать земле тела брата и его жены, а не оставлять их валяться на растерзание бродячим собакам и воронью. А если мне самому суждено умереть от черных гнойников, то я все равно уже стар и давно приготовился в мыслях к концу. Может, для того только я и остался жив до сих пор, чтобы достойно похоронить любимого брата с его женой? А вы не медлите - скорее уезжайте, и не вспоминайте обо мне дурного...
- Мы будем вспоминать о тебе, Аминадав, как о лучшем из людей, сказал слуга, поспешно усаживаясь в повозку, а второй в это время уже натягивал вожжи и понукал лошадей.
"Они ещё так молоды и так хотят жить! - без всякого осуждения подумал Аминадав, глядя им вслед. - Да храни их Господь от всякой напасти!"
Если бы в Амнидаве было больше молодой силы, то он бы закричал теперь в голос по брату и Анне, потому что тоже увидел через отверстие в заборе, что оба они лежат на крыльце без верхнего платья, по всей видимости, до последней минуты пытаясь таким образом спастись от нестерпимого жара и зуда, а над их телами кружится рой черных мух.
Но у Аминадава не было сил ни кричать, ни плакать, ни разрывать в знак скорби на себе одежду или до крови раздирать грудь - в великом горе он просто лег на мокрую землю, в тихо чавкнувшую глину, свернулся детским калачиком и тихо застонал по умершему брату.
Он снова думал о великой несправедливости: почему именно Абихаил и Анна должны были ответить за его грехи и грехи всех родных? Почему именно они?
А потом также длинно и путанно Аминадав, наоборот, думал о великой справедливости Того, кто давно предупрждал через Моисея, что всех без исключения, кто будет ходить кривыми путями и не соблюдать заповедей, Он когда-нибудь будет поражать чахлостью, лихорадкой, горячкой, воспалением, засухой и палящим гибельным ветром.
И вот они, все здесь, наказания Божии - и воспаления, и горячка, и язвы... Но, может быть, старческую чахлость тоже можно считать таким же наказанием, только более скрытым, растянутым на много мучительных лет? А ещё сказал Господь, что рассеет всех маловерных по разным народам, от края до края земли, и даст им трепещущее сердце и постоянное изнывание души, так что никто не будет уверен в своей жизни. Утром будут говорить: "О, скорее бы пришел вечер!", а вечером стонать: "О, если бы наступило утро!" - и такая постоянная маята будет ещё одним наказаним за неверие...