Прошло десять минут, пятнадцать... Аэродром словно вымер - ни звука. Необычайная тишина воцарилась на командном пункте.
Минутная стрелка миновала еще одну цифру, и тут раздался телефонный звонок. Штаб дивизии запрашивал: куда полетели истребители?
- Отражать налет, - ответил Медведев.
- Сколько?
- Выясняем.
- Кто поднял?
- По данным постов ВНОС,- пробубнил Медведев и вытер взмокший лоб.
Прошло двадцать пять минут, а от летчиков никаких известий. Иванов начал волноваться. Штаб дивизии потребовал:
- Позовите командира полка.
В ответ на вопросительный взгляд Медведева майор приказал:
- Передай - я на старте.
- Начальника штаба, - не унимались в трубке.
- Матвеев на аэродроме.
Майора Иванова одолевали сомнения. Уж не подвох ли все это? Случаи дезинформации и провокации случались. Вдруг в этот момент фашисты летят на аэродром? Иванов приказал немедленно посадить всех оставшихся летчиков в первую готовность. А штаб дивизии все требовал, требовал объяснений. На тридцать пятой минуте сел, наконец, Викторов, следом за ним - я. Матвеев нетерпеливо вскочил на крыло и заглянул в кабину: летчик улыбался. От души отлегло.
- Запишите, товарищ майор, одного "юнкерса"! - крикнул оглохший после боя Викторов.
- Молодец, Витька, двести граммов тебе на ужин!- затряс его Матвеев.
- Маловато! - засмеялся летчик. - Про утреннего "мессершмитта" забыли? - Майор утвердительно кивнул и побежал ко мне.
- Ну, - крикнул он издали, - с чем тебя поздравить? С третьим сбитым?
Выражение моего лица, жалкий, побитый вид "чайки" озадачили его.
- Выходит, напрасно я к тебе скакал рысаком?
- Не досталось мне, товарищ майор...
- Ха-ха-ха! Как не досталось? Смотри... - Матвеев раскачал крыло, отчего вся полукоробка жалобно заскрипела, и помчался к телефону - звонить командиру полка, но тот уже и сам спешил ему навстречу.
- Победа, Виктор Петрович! - ликовал Матвеев.- Викторов и Речкалов видели, как наши орлы четырех бомберов пристукнули. Викторов и сам одного срубил!
- Значит, перехват состоялся? Был бой?
- Да еще какой! По одному - у Зибина, Ротанова, Светличного, а вот кто первого сбил - неизвестно.
Истребители поодиночке возвращались на аэродром. Зарулил на стоянку Мемедов.
- Один "юнкерс" капут, товарищ майор!
- Молодец, Яша, большой молодец! - командир тряхнул его потную руку. Запиши, Александр Никандрович.
Весь мокрый, вылез из кабины Барышников.
- Сбил, товарищ командир, широко улыбаясь, доложил он. - Грохнулся фашист севернее Котовска.
- Это уже седьмой, - пометил в тетради Матвеев и убежал к телефону.
Иванов вновь и вновь пытался выяснить имя героя бесстрашной атаки, решившей исход боя. Но кто это сделал, никто до сих пор не знал. Вернулся Матвеев. К телефону его вызывал Ивачев. Он сидел у Красных Окон на "пузе", с изрешеченным мотором. Один за другим приземлились Назаров и Дьяченко. Их жертвы оглушили своими взрывами окрестности Приднестровья. О двух сбитых "юнкерсах" доложил Тима Ротанов. Закончила пробег и зарулила последняя, пятнадцатая, "чайка". Ничего не знали только о седьмом "миге" - на нем вылетел Яковлев.
Матвеев сообщил в дивизию результаты вылета. Связь была плохая, и мы слышали, как он громко передразнивал кого-то:
- Сколько, сколько! Говорят тебе, десять "юнкерсов"{10}. Вот и ну! Не веришь? Сосчитай, около вас все валяются. Куда летели? Тебя, нукало, бомбить. Кто смеется? Я? Была охота мне над вами смеяться. "Юнкерсы" вас уже не тронут. От них рожки да ножки остались!
На аэродроме появился комиссар полка. О чем-то переговорил с командиром и, нахмурившись, отошел в сторону.
А Матвеев продолжал кричать в трубку:
- Потери? Один "миг" еще не вернулся. Нет, никто не видел, куда он делся. Минут с десяток подождем. В случае чего вы там помогите в организации поисков. Хорошо? Да, да, понял.
Отдуваясь и вытирая платком побагровевшее лицо, Матвеев подошел к Иванову.
- Генерал требует письменного донесения о бое.
Иванов посмотрел на часы, прислушался.
- Первые летчики взлетели в девятнадцать пятьдесят. Горючего Яковлеву еще на восемь-десять минут. Будем ждать.
По лицу Иванова было видно: он не очень верит в возвращение "мига".
Ребята полукругом расселись на земле, напряженно ждали. На исходе были последние минуты. Мы слышали, как под карандашом Матвеева похрустывают тетрадные листы.
- Все!- не выдержал Гичевский и вскочил с земли.
- Не все! - одернул его Матвеев. - Сидит, наверное, на вынужденной где-нибудь поблизости, а ты говоришь - "все"!
Снова вспыхнула надежда. Действительно, почему бы ему не сесть в поле? Сейчас он, возможно, добирается к селу, ищет телефон...
И вдруг резко задребезжал телефонный звонок.
- Аэродром?
- Да, аэродром.
- Возле Чубовки упал ваш самолет. У летчика найдены документы. Яковлев. Николай Васильевич Яковлев. Аэродром, аэродром!.. Вы слышите меня? Аэродром!..
* * *
На земле стынет мягкий сыроватый сумрак. Между двумя кучами бурой земли чернеет разверстая могила. На возвышении - Яковлев. На лице застыла недоуменная улыбка. Новая гимнастерка с чистым подворотничком, в голове груды цветов. Ветерок треплет белокурые волосы, багровый диск солнца бросает прощальные лучи на обострившиеся черты.
Если б только не глаза... Кажется, чуточку приоткрой он веки - и брызнут они, как всегда, смехом...
...В крышку гроба глухо ударяют первые комья. Вечернюю тишину разрывает нестройный залп прощального салюта, другой, третий. Вороньим криком наполняется воздух.
Комья земли громоздятся выше, выше. Звуки их ударов становятся глуше... И вот я стою у свежего холмика. На нем цветы, деревянный обелиск. Под стеклом - фотокарточка.
Таким я увидел тебя впервые, таким ты и останешься в памяти всех, кто тебя знал - девятнадцатилетним белобрысым пареньком, жизнерадостным и веселым, вечным юношей и комсомольцем-героем.
Пройдет время. Станут строчкой истории сегодняшние бои. Отстроятся деревни и города, поля превратятся в цветущие нивы. Земля снова будет приносить людям счастье.
И одно из самых сильных моих желаний: среди этой красоты, люди земли, помните о сыне своей Родины- Николае Яковлеве!
* * *
Человеческая память похожа на фотопленку; с годами - от времени, от небрежного обращения - она стирается. Отпечатки уже неконтрастны, четкие когда-то линии расплылись, а яркие, впечатляющие картины покрылись темной пеленой.
Я настойчиво допрашиваю свою память, пытаясь добиться от нее верных ответов, стараясь и в мелочах не отступать от правды.
Но время неумолимо. Даже архивные документы, призванные восполнить пробелы памяти, читать порой трудно. И все же иногда среди пожелтевших от времени страниц, словно выхваченные лучом прожектора, встают передо мной те, кого нет на земле уже многие годы. Я вижу их обветренные лица, слышу их голоса, вдыхаю запах трав, бензина, пороховой гари - вижу свою молодость.
Я держу в руках исторический формуляр полка. С волнением перелистываю страницы, читаю торопливые записи. Этот бесценный сейчас документ в свое время велся от случая к случаю, небрежно и бестолково. "29.6.41 года. Получено спецзадание на разведку аэродромов Бырлад и Роман. Это с честью выполнили капитан Атрашкевич с ведомыми Дьяченко и Макаровым. На аэродроме Бырлад уничтожено 4 ПЗЛ-24. ...Огнем ЗА{11} на разведке при атаке аэродрома Роман сбит капитан Атрашкевич Федор Васильевич..."
И вот негатив памяти восстановлен. Отпечатался четкий снимок событий.
...Предрассветный сумрак. По дороге медленно тащится старая трехтонка с потушенными фарами - развозит летчиков по эскадрильям. Скольким из нас она стала последним пристанищем! Петр Довбня, Гриша Рябов, Костя Миронов. Вчера на ней ехал Коля Яковлев.
Вспыхивают светлячки папирос. Невеселые раздумья внезапно прерваны криком, шумом, руганью. Летчики выскакивают из машины.
- Что случилось?
- На кого-то наехали.
- Как они очутились на дороге?
- Да здесь же щели и жнивье, - ругается кто-то спросонья, - а дорога правее.
Коротков замешательство и перебранка. Оказывается, машина наехала на спящих механиков. Не имея сил и времени добраться до своих землянок, они вповалку улеглись под шинелями прямо на земле.
К счастью, все обошлось благополучно. Только сержанту Бреусову не повезло: колесо придавило ему ногу.
- Садись на мое место, - скомандовал сержанту Атрашкевич и показал на раскрытую кабину.
- Зачем, товарищ капитан? - непонимающе спросил Бреусов.
- Чудак! В санчасть же отвезти надо.
- Что вы! Я здесь останусь. Не мирное время. Санчасть... - механик ухмыльнулся, накинул на плечи шинель. - Да и к самолету пора топать.
- Вот тебе и чудак! - восхищенно произнес капитан, глядя, как тот, прихрамывая, шагает в темноту. - А ну, пойдемте-ка и мы пешком, а то, чем черт не шутит, еще придушим кого-нибудь. Да и сон быстрее разгоним на воздухе.
На рассвете Атрашкевич с двумя своими летчиками смело и удачно штурмовал Бырладский аэроузел, потом обнаружил большое скопление авиации на аэродроме Роман и благополучно вернулся домой.
На рассвете Атрашкевич с двумя своими летчиками смело и удачно штурмовал Бырладский аэроузел, потом обнаружил большое скопление авиации на аэродроме Роман и благополучно вернулся домой.
К трем часам пополудни бесстрашная тройка поднялась с земли еще раз, а приблизительно через час на аэродром вернулись только двое...
Весть о гибели капитана моментально облетела весь аэродром. Только Гриша Чувашкин, бессменный техник Атрашкевича, не верил этому; он не уходил с поля и до боли в глазах всматривался в равнодушное, бледное небо. Я в этот день был "безлошадным". Меня вызвали на командный пункт полка.
Иванов сидел за школьным столом, еще недавно служившим старшеклассникам, устремив тяжелый неподвижный взгляд на почерневшую коптилку из гильзы. Бледные, с опущенными головами стояли у стола долговязый Дьяченко и хрупкий сероглазый Макаров. За ними столпились летчики.
- Как же это случилось? - спрашивал майор, не поднимая головы.
Летчики рассказывали вместе, дополняя один другого. Дьяченко, обычно разговорчивый, говорил сейчас с трудом.
- На малой высоте мы подошли к аэродрому Роман; местонахождение аэродрома и расположение стоянок самолетов хорошо помнили по утреннему вылету. Обошли город стороной и выскочили на западную окраину аэродрома.
- Перед этим Атрашкевич перестроил меня вправо, - уточнил Макаров, мы хотели бомбить южную стоянку - там скучилось много самолетов.
- Но зенитки уже были наготове, - дьяченковский кадык еще сильнее заострился на жилистой шее и при каждом его слове подскакивал вверх. - С первого залпа... прямо в капитана. Его самолет рухнул тут же, за леском.
Командир молчал. Начальник штаба смотрел отчужденно, все еще не веря в то, что произошло.
- Аэродром проскочили на "бреющем", бомбы сбросили наугад. Стреляли в нас жутко, - виновато оправдывался Макаров.
- Нужно было мстить за командира, а не бросать бомбы куда попало, назидательно заметил Чупаков.
- Нужно было не посылать второй раз на штурмовку.
Иванов встал.
- Вы сделали все, что можно. Идите. Вам надо отдохнуть. А за командира вашего будем мстить все. Александр Никандрыч, - обратился он к начальнику штаба, - быстро посылайте за Соколовым.
Матвеев стряхнул оцепенение:
- Речкалов, карту захватил? Видишь аэродром вдоль железной дороги? Бери "У-2" и немедленно за Соколовым. Он там на "миге" переучивается.
Я кивнул и направился к выходу. Матвеев остановил меня:
- Передай Соколову - сегодня к вечеру вернуться. Ясно?- Он быстро окинул меня взглядом.- Сбросил бы свой комбинезон, грязноват уж очень, как-никак, летишь в тыл.
Я покраснел. Мне очень не хотелось ехать из-за этого в поселок, да и времени не было.
Через полчаса мой "У-2", мягко рокоча мотором, скользил двукрылой тенью над полями Прибужья. Упругий ветерок шуршал в обшивке, мягко ударяя в лицо, забирался под комбинезон.
Под крыльями - знакомый вид: живописные изгибы речушек, белые сельские хаты с бархатистыми садами, извилистые ленты дорог между ними. Сейчас все это казалось притихшим, обезлюдевшим.
С каждым оборотом винта самолет все дальше и дальше уносился оттуда, где, казалось, горела сама земля.
Но мысли мои были там, с товарищами.
Многого мы еще не понимали. Были первые крупицы дорого купленного боевого опыта, летчики по-прежнему горели неукротимым желанием драться и побеждать, но все это не компенсировало пробелов в организации и руководстве. Наш полк растащили по частям на разные аэродромы. Взаимодействия с другими видами авиации, с постами ВНОС не было. Не далее, как утром по ложному сигналу - "налет на Котовск" - подняли в воздух шестнадцать самолетов.
Почти каждый день приносил необоснованные потери самолетов, людей.
А гибель Атрашкевича? Командир полка убеждал штаб дивизии, что штурмовка не нужна, можно ограничиться повторной разведкой.
Капитан Атрашкевич... Он прибыл к нам в полк из авиационного училища. Опытнейший летчик, он сразу же завоевал у всех уважение. С одной стороны, Атрашкевич радовался, что вырвался, наконец, в строевую часть. С другой он остался на прежней должности командира звена. Недовольства капитан не проявлял, но... Командир полка, чуткий и внимательный человек, понимал его состояние и при первой же возможности, за несколько месяцев до войны, добился того, что Атрашкевича назначили командиром эскадрильи.
Большой опыт, организаторские способности капитана сразу же дали себя знать: его летчики первыми в полку освоили "миги", и эскадрилья Атрашкевича, подготовленная лучше других, сразу приняла на себя вражеские удары.
Имена его летчиков - темпераментного Дьяченко, ершистого Фигичева, тихих по натуре Семенова и Макарова, маленького, ноги колесом, Коськи Миронова, флегматичного Комлева - были в эти дни у всех на устах. ...Самолет слегка побалтывало. Впереди показался Южный Буг. Его воды отливали на солнце холодным блеском. А дальше, на горизонте, косой стеной встала грозовая облачность. Обойти грозу стороной? Но один ее край начинался где-то в море, а второй уходил далеко на север и накрыл темневший на холмах Вознесенск. Оставалось одно - пробиваться напрямик, под стрелами молний, полосовавших дождь. Сразу за Бугом порывы ветра стали швырять легкий самолет и трясти его, как на ухабах.
Я снизился на малую высоту, решив упрямо пробиваться вперед. Внезапно все вокруг потемнело. Тучи поднятой пыли, низкие рваные облака смешались в урагане. Стихия яростно обрушилась на самолет, швырнула его вверх, вбок и закружила. Сердце сжалось как от непоправимого несчастья.
Я дал полный газ, обеими руками схватил ручку управления и с трудом развернул самолет назад. Короткие минуты полета в беспорядочном круговороте вихрей показались вечностью. Наконец, болтанка ослабла; я почувствовал, что машиной можно немного управлять.
О дальнейших попытках пробиться вперед нечего было и думать. При одной мысли об этом дух захватывало. Оторвавшись немного от урагана, я решил переждать его на земле. Вскоре попалась мало-мальски пригодная площадка. Неподалеку от нее, по обеим сторонам оврага, была разбросана деревня. Чтобы привлечь внимание жителей, я сделал над селом круг, еще раз осмотрел свою площадку с воздуха и спланировал. Подпрыгивая и переваливаясь с крыла на крыло, машина покатилась по земле.
Навстречу мне наперегонки неслись мальчишки. За ними бежал быстрый табунок девушек, позади всех торопились пожилые колхозники. С их помощью я прочно закрепил самолет веревками на земле с подветренной стороны рощицы, для гарантии расставил людей у крыльев и хвоста, а двух крепышей-мальчишек посадил в кабину и наказал крепко-накрепко держать ручку управления и педали. И не напрасно. Под шквальными порывами молодая рощица заскрипела. Тучи пыли, соломы, травы, листьев пронеслись у нас над головами. Самолет, точно в ознобе, вздрагивал крупной дрожью; "сторожа" повисли на нем, не давая опрокинуться. По обшивке ударили редкие крупные капли, потом забарабанили дробью и, наконец, обрушились ливнем. Ветер сменился дождем, и люди с шумом, гомоном, прибаутками втиснулись под широкие крылья. Мальчишки же не замечали ни ветра, ни дождя; надо было посмотреть, с какими счастливыми и серьезными лицами они выполняли порученное им дело: держались за настоящие рычаги управления! Какой восторг был на их загорелых веснушчатых физиономиях, когда после дождя мы покатили самолет от рощицы для взлета! В мыслях они, видно, бесстрашно "сражались" с фашистами.
Гроза уже ворчала далеко в стороне. Мы подкатили самолет к самому концу площадки и развернули его против ветра,
Нужно было запускать мотор. Без помощника не обойтись. Вызвался сам председатель колхоза - высокий, не старый еще человек в поношенном пиджаке.
Пока я обучал его, как проворачивать пропеллер, как "контачить" срывать с компрессии поршень, - любопытные, старые и малые, по очереди заглядывали в кабину, удивлялись обилию хитрых приборов.
И когда вновь испеченный механик постиг нехитрую премудрость обращения с пропеллером, а я собрался садиться в кабину, к нам подошла полногрудая черноволосая женщина.
- Откуда у тебя, летчик, кровь в кабине? - подозрительно спросила она.
- Какая кровь? - удивленно спросил я.
Все подошли поближе, насторожились, притихли.
- Мишка, - крикнула женщина сидевшему в задней кабине вихрастому "летчику",- побачь, есть на полу кровь?
- Есть, тетка Мотря, - помедлив, ответил тот. - И на боках, и вот впереди.
Должно быть, механик не успел хорошо вычистить кабину после гибели Шелоховича. Я объяснил это Мотре. И тут же страшно пожалел, что перед вылетом не прислушался к замечанию начальника штаба, когда тот критиковал мой "грязноватый" вид.
Заношенный комбинезон без воинских знаков отличия, покрытые рыжей щетиной щеки, кровь в кабине - все это навело тетку Мотрю на основательные подозрения.
- Документики-то, гражданин, или как там тебя величать, имеются? - уже совсем агрессивно спросила она.