— Дороговато что-то выходит. Ты там на Саломаре что, остров купил?
Юлий обиженно фыркнул и резко вывернул руль, решив сгоряча обогнать какую-то иномарку. Я больно впечатался плечом в дверцу.
— Слушай, не надо только вот этого, — заныл я, потирая ушибленную руку. — Я, между прочим, еще пару часов назад голову от подушки был не в силах оторвать. Потом ради твоей персоны перекидал тонну какой-то сугубо полезной ерунды. Держусь только силой воли да брючным ремнем…
— Шатов, ты что ж это… жалуешься?!
На симметричном лице Юла появилось такое надменно-высокомерное выражение, что я не смог сдержать улыбки. Это абсолютно свело на нет эффект от моей мастерски отыгранной тирады. Юлий облегченно рассмеялся и хлопнул меня по плечу, от чего по всему телу прокатилась неприятная волна, затихшая где-то в мозгу резким всплеском боли. Вцепившись пальцами в пуговицу пиджака, я заставил себя разжать челюсти и произнести: «Рассказывай». Юл мгновенно вывалил из карманов прямо мне на и без того не слишком чистые после разгрузки брюки какие-то тошнотворного вида мотки, усеянные ракушками и минеральными образованиями, которые язык не поворачивался назвать камнями.
— Вот! — торжественно заключил Юлий.
— Что «вот»? — переспросил я, косясь на лежащие на моих коленях связки ракушек.
— Книги, — с досадой объявил он. — Специально для тебя спер. Они там как раз на площади кого-то на костре жгли…
Видимо, от боли, общего переутомления и неприглядного вида саломарских летописей у меня разыгралась ксенофобия: перед глазами в мгновение ока предстали осьминогопауки, жарившие на огне мясо белых гуманоидных братьев. И без того не успевшая в достаточной степени развиться приязнь к саломарцам совершенно сошла на нет. Видимо, эти сложные чувства отчетливо отразились на моем бледном челе, так как Юлий поспешно заверил меня, что это было вовсе не то, о чем я подумал. И я в очередной раз удивился, как быстро не только людей, но и живущих рядом с ними остальных разумных существ поражает вирус непомерной самонадеянности, позволяющий им полагать, что они способны угадывать мысли других.
— Там просто очень, так скажем, своеобразное правосудие, — проговорил Юлий. — У них, если вина не доказана, применяется особая ритуальная процедура. У обвиняемого с шеи срезают какую-то штуковину, скорее всего, амулет, и бросают в огонь. И, если саломарец невиновен, должен явиться невидимый бог и погасить пламя. Или отсечь саломарцу что-нибудь лишнее, например голову, если обвиняемый этого самого невидимого бога разозлил.
— Ну и? — спросил я, чтоб не затягивать интригующую паузу.
— Потушил! — резюмировал Юл. — Н-да, в нашей системе правосудия их невидимый бог чувствовал бы себя крайне неуютно…
— И где ж ты все это выяснил? У саломарцев на площади спросил? — скептически заметил я, не слишком доверяя басням Юла, который, пользуясь тем, что проверить и опровергнуть его некому, мог и приукрасить свой рассказ до степени мистерии. Такая совершенно несвойственная андроидам бойкость фантазии за ним замечалась давно. Но в этот раз, видимо, Юл проявил недюжинную ответственность и передал все без преувеличений, поэтому обиделся.
— Так я ж тебе показываю. — Он снова тряхнул гроздью ракушек и сердито глянул на меня, не переставая краем глаза следить за дорогой, а левой рукой уверенно держать руль, так что машина с удивительным изяществом форелью скользила в автомобильном потоке. — Я это у них там прямо на площади и спер. Это вроде уголовного кодекса. На таком треножничке красиво висела. Они кинулись на невидимого бога смотреть, я подобрался и стащил.
— Надеюсь, у них эта штуковина не одна на всю их осьминожью цивилизацию. А то тебя совесть сожрет, — ответил я, но Юлий только усмехнулся и махнул рукой:
— Не-а, это она тебя сожрет, так как это ты мне карт-бланш дал. А я что, я андроид. Коррозия меня уже не берет, совесть — пока не берет. Так что и взятки гладки: я приказ начальства исполнял, — и он ухмыльнулся во всю ширину идеально спроектированного и выполненного на заказ рта.
Я хотел напомнить ему о его собственных словах, что он не робот, а человек, но усталость снова взяла верх, и я решил не отвлекаться на перепалки. В принципе симптом был до крайности тревожный, поскольку я, как журналист, отлично усвоил правило, что истина, даже тщательно скрываемая, в спорах не только рождается, но и выявляется. И если уж Носферату Шатов отказывается от хорошей словесной драки, значит, ему пора на металлолом. Я попытался собраться с силами, но произнес только «ладно», и Юлий снова затараторил:
— Слушай, я немного попереводил по дороге. Тут все больше про убийства, так что если совсем тоскливо, я могу и помолчать. Но, если хочешь, я тебе почитаю? Есть такие перлы. Мне даже нравится. — Он тряхнул минералами и ракушками и, словно четки перебирая их одной рукой, принялся ощупывать пальцами, разбирая рисунки: — Я уж переключусь на официально-деловой. Так нагляднее будет, — добавил он.
Я кивнул.
— О, вот прикольно, — воскликнул Юл немного погодя, видимо, найдя уже знакомый ему отрывок. — В случае убийства одного из граждан империи убийца обязан, отказавшись от собственного имени, звания, должности, всех наград и отличий, занять место убитого и продолжать жить его жизнью до самой собственной смерти либо, при обстоятельствах, смягчающих его вину, восемь годичных циклов с момента оглашения обвинительного приговора. В случае, если доказано участие в убийстве нескольких граждан империи, наказание делится между ними поровну либо пропорционально вине каждого. Срок замещения убитого в земной жизни может варьироваться от двух до восьми годичных циклов. Первым убитого замещает ответственный за повреждения, повлекшие за собой смерть. Если же такового определить не удалось, очередность отбывания наказания задается жребием. Представляешь, — захихикал Юл. — Если вообразить, что мы с тобой два саломарца и я тебя паче чаяния отравлю или, может быть, задушу, я официально стану Ферро Шатовым. Выходит твоя редакция после выходных на работу, и тут я. «А где Шатов?» — «А я за него». — «А что так?». — «Да я его укокошил вчера». — «А, понятно…» Умора. А если мы с Хлоей тебя вдвоем порешим, так мы еще и монетку бросать станем, кто у нас будет Шатовым по четным, а кто по нечетным…
Я поморщился, поскольку, как и многие, плохо переношу разговоры о собственной кончине.
— А давай лучше представим, что это я убийца, — при этих словах Юлий насторожился, ожидая контрудара, и не ошибся. — И после суда прихожу я к тебе домой и говорю: «Хлоя, дорогая. Это я, твой муж», — закончил я.
— Даже не мечтай, — взвился мой напарник. — Ты на Земле. В городе Санкт-Петербурге. Так что прошу не делать насчет моей жены даже мысленных допущений. Какого бы то ни было толка.
Я примирительно похлопал его по руке. Но Юл только фыркнул и уставился на дорогу. Хлоя всегда оставалась его основным и, возможно, единственным уязвимым местом. Только возле дома Отто Юл немного отошел и даже улыбнулся мне, открывая дверь машины.
— Штаб, сэр, — браво отрапортовал он. — Дислокация фюрера. А ракушки я вам на русский переведу, наберу и даже распечатаю…
* * *Я не стал ввязываться в очередную словесную дуэль. Мой старый друг Отто Штоффе не дама, чтобы я защищал его честь от словоблудия Юла. Отто на данный момент был тем самым, «который может знать» — единственной ниточкой к тем, на чьи широкие плечи я собирался перевалить саломарское дело. Мне, даже с припусками на болезнь и самонадеянность, уже стало совершенно очевидно, что спустить саломарца в унитаз и самому выпутать дядю из паутины этого дела не получится. Настала пора сдаваться «соответствующим органам». Этот таинственный ливер залегал где-то глубоко в теле государства, и я всегда старался не делать резких движений и по возможности оставаться в стороне от засекреченной перистальтики страны. Увы, необходимость знакомства назрела, и ради спасения дяди придется навязать невидимым силам безопасности человечества отношения с одним носатым типом. И в помощники я планировал позвать Отто.
Нет, он не был секретным агентом, монстром шпионажа или еще кем-то из тех, кого не стоит называть вслух, особенно на ночь. Отто всю свою жизнь был умницей. Золотой головой, самородком, одним из невзрачных на вид вундеркиндов, которых, в какой бы стране они ни родились, быстро замечают опытные садовники и в специальных теплицах и оранжереях для умниц выращивают гениев.
С тех пор как мы окончили школу, Отто пополнил немногочисленные ряды тех, о ком все знают приблизительно одинаково и никто не знает толком ничего. Полтора десятка лет назад страна оценила математический, физический и прочие таланты моего школьного друга и теперь охраняла своего гения с перманентным рвением. Жучков, камер, прослушек и подглядок в его квартире не было только в санузле и кабинете, поскольку одни службы с традиционной взаимностью не слишком доверяли другим. За сантиметровый клочок бумаги с парой цифр, добытый из кабинета Отто, среднестатистический криминальный элемент мог заработать в любой на выбор валюте столько, что хватило бы на безбедную, а то и шикарную жизнь в течение трехсот восьмидесяти шести лет. Но за указанные полтора десятка лет ни одной из земных или внеземных разведок не удалось раздобыть даже обрывка использованной Штоффе туалетной бумаги, даже побывавшего в его руках трамвайного билета.
Однако, по всей видимости, Отто такая любовь Отчизны не задевала, а прослушивающе-подглядывающая аппаратура не доставляла особенных неудобств. Ребята из различных спецотрядов и особых групп со временем стали закадычными друзьями, что, несомненно, говорило о том, что мой друг продолжал оставаться кристальной души человеком, который, как говорят у них, не только «не был», но и «не замечен».
Я решил подняться к Отто один. Заявиться в эту напичканную электроникой и подозрительностью оранжерею рука об руку с новейшим грианским андроидом было слишком вызывающе и рискованно. Юлия я мог и отпустить, но какой-то мстительный червячок подсказывал, что мне совершенно некуда пристроить Экзи, Юл способен еще пригодиться, а Хлое не повредит еще немного подумать о своем поведении и трудностях семейной жизни.
— Слушай, — начал я. Юлий, ожесточенно чистивший щеткой перепачканный пиджак, замер. — Подожди меня минут пять, хорошо?
— Если ты намерен переодеваться в моей машине — шиш, — огрызнулся он, чуя подвох. — Хочешь изгваздать мне этой черной дрянью еще и заднее сиденье?
— Нет, дружище, переоденусь я у Отто, пока он… будет думать над решением моей проблемы. Так что не беспокойся о чехлах. Тебя я хотел попросить… приглядеть за собакой. — Я сделал жалостливые и печальные глаза, и соперничать со мной в науке вселенской скорби мог лишь болезный Экзи, свесивший голову из корзинки.
— Э, нет, — отозвался Юл. — Пардон, начальник, никаких собак. Забирай лохматого. Я домой.
— Юлий, ну посмотри, как ему фигово. Ты же добрый, — вкрадчиво продолжил я, доставая из-под заднего сиденья сумку со сменной одеждой, чтобы сразу после капитуляции Юла рвануть в подъезд, — ты же… человечный.
Запрещенный прием доказал свою эффективность. Юлий посмотрел на собаку, и на его лице отразилось что-то вроде жалости. Видимо, Марь не зря нахваливала свою новую разработку. Юл так стремился очеловечиться, что уже понемногу становился уязвимым для человеческих манипуляций, в частности банального морального шантажа.
— А если его стошнит? — подозрительно спросил Юлий, видя, что я приготовился дать деру. — Или сдохнет, пока ты по гостям ходишь?
— А вот чтобы не сдох. — Я вынул из сумки новую пачку, вытащил пяток сигарет и запихнул Юлу в нагрудный карман. — Заставь его пока выкурить парочку. Вон в тот проулок машину загони, чтоб добрые люди в психушку не отвезли, и покурите.
Я резво припустил к двери подъезда. Юл принялся ругаться мне вслед, но я пообещал ему еще модуль памяти и новый сустав, и он успокоился. Я злорадно подумал, что, если лечение сработает, после Отто я отправлюсь прямиком домой, и курить с Экзи до полного выздоровления будет шантажистка Марта.
Резво, насколько позволял постоянный шум в ушах и ненавязчивое кружение цветных пятен перед глазами, поднялся по лестнице. Но не успел прикоснуться к кнопке звонка, как Отто сам распахнул дверь и буквально втащил меня в комнату.
— Ферро, где ты пропадаешь?! — взволнованно прошептал он. — Мне позарез нужна твоя помощь.
— Какая удача, — едва слышно, но с изрядной долей сарказма воскликнул я, — мне твоя тоже. А почему шепотом?
— Потому что он в кабинете, — заговорщически произнес Отто.
— Кто он? Папа римский? Что ты тайны мадридского двора разводишь? Хватит интриговать. Давай в двух словах, а то у меня очень важное дело.
Штоффе оттащил меня к стене, в нишу между зеркалом и гардеробом. По всей видимости, там стояла изобретенная им на досуге защита от прослушивания.
— Ферро, я искал тебя два дня в надежде, что ты мне поможешь. Сейчас у меня в кабинете сидит человек, который хочет, просто-таки горит желанием купить мои риммианские гобелены.
На мгновение я забыл о мертвом саломарце. Уже несколько недель газеты и журналы ждали новостей по делу о гобеленах мастера Суо. «Маньяк уничтожает работы великого Суо», «Трагедия в мире искусства: работы Мастера гибнут от рук неизвестного сумасшедшего» и т.д., и т.п. Такими заголовками были украшены первые полосы весь последний год. Сорок одна работа покончившего с собой риммианского мастера не подлежит восстановлению — кислота, нож, бензин. Маньяк уничтожил полотна Суо на шести планетах, в том числе в хранилище государственного музея в Риммии на Большой Нереиде. Преступника обвиняли не только в порче полотен, но и в том, что неизвестный довел Мастера до суицида. Суо несколько раз пытался покончить с собой тем же способом, каким преследователь уничтожал его творения. В конце концов он преуспел. Мучительная смерть риммианского гения в ванне с кислотой прекратила его страдания и череду покушений на гобелены. Уже около месяца по делу не было никаких известий. Следствие зашло в тупик. В составе специальной группы экспертов, занимающихся поимкой любителя гобеленов Суо, на данный момент числилось пять землян, двое из них жили и работали в Питере. При этом ни один не торопился общаться с прессой и не давал никаких конкретных данных о том, как развивается дело.
И тут прямо мне в руки шел флэш-рояль. До недавнего времени предполагалось, что маньяк после зверского уничтожения гобеленов в музее не покинет Большую Нереиду. И затишье в деле о гобеленах только подтверждало это предположение. Однако, похоже, он объявился здесь, на Земле.
От удивления мне даже не показалось странным, что незнакомец хочет купить гобелены.
Семь гобеленов Отто на данный момент оставались самой большой и самой неблагодарно помещенной коллекцией работ Суо, поскольку Штоффе, большой знаток в области всего остального, ни бельмеса не понимал в искусстве, тем более в неземном. Свои гобелены он получил в дар за совместный проект с Риммианской академией. Сам мастер Суо присутствовал при лабораторных опытах Отто и, вдохновленный, создал эти семь полотен. Отто увез их домой и развесил у себя в кабинете. Правда, к чести моего друга стоит заметить, что раз в году он позволял снимать бесценные творения со стены и на неделю-другую выставлять в Эрмитаже. Однако из странных патриотических соображений уже который год отказывал Лувру и Прадо. С одной из ежегодных выставок гобелены вернулись всего две недели назад: видимо, дирекция Эрмитажа решила, что для музея будет значительно лучше, если маньяк придет не на официальную выставку, а нанесет Отто частный визит.
Похоже, меня угораздило стать свидетелем этого визита. Я понял, что надо брать быка за все, что можно удержать двумя руками: дохлый саломарец плавает себе в аквариуме и от меня точно не уйдет, а здесь — настоящий, свеженький, румяный живой маньяк. Я почувствовал мощный подъем репортерских сил, но прежде надо было сделать дело.
— Так, Отто. Давай по порядку. Твоя задача веселее, поэтому начнем с моей. Мне очень нужно, чтобы ты позвонил сейчас ребятам из отдела межпланетной разведки и передал трубочку мне. Я буду корректен и краток, обещаю. А потом, когда они мне ответят согласием, пойдем вязать твоего маньяка.
Отто нервно кивнул, взял с тумбочки мобильный и набрал номер.
— Санек, это Отто, — стараясь казаться бодрым и спокойным, заговорил он, — у меня тут человечек, очень хороший, просит помощи. Может, поговорите, решите там… Естественно… Ради меня. Нет, надежный… Всю жизнь знаю… Ладно… договорились, передаю трубку.
Я в двух словах поведал невидимому Саньку и его группе суть дела. Убит инопланетный дипломат. Убийца сидит по такому-то адресу, нервничает и хочет к журналистам, а через два дня визит делегации. Ребята на том конце провода только настороженно хмыкали, кто-то постукивал пальцами по аппарату.
— В общем, — подытожил я, — прошу вас: первое, сейчас поехать, взять моего Раскольникова и осьминожье тело. Убийца нервный, к журналистам не пускать, по возможности вообще сделать так, чтобы о его аресте никто не знал хотя бы до конца дипломатической встречи. Второе: дядю моего, ценного и изрядно нездорового свидетеля Брута Шатова, прошу оставить мне, на нужды журналистского расследования. Естественно, что накопаю, сразу принесу вам в клюве. Я человек честный, положительный и с вами хочу дружить.
Санек еще раз хмыкнул в трубку, уточнил адрес и обещал сделать все возможное. По голосу моего собеседника я понял, что настроение у него явно улучшилось. Несмотря на то что я повесил им на шею свежего «глухаря», мой новый знакомец испытывал заметное даже по хмыканью облегчение от того, что я задушил в себе журналиста и решил сотрудничать. Эти ребята могли себе позволить верить на слово, поскольку каждый, кто с ними общался, чтобы не замолчать навсегда, старался говорить только чистейшую правду. И мне не хотелось стать исключением.
Я положил трубку на тумбочку, поставил на пол сумку с одеждой и обернулся к Отто.
— Ну что, пошли маньяка колоть?!
Не успел я закончить фразу, как заверещал дверной звонок. Отто вздрогнул и бросился к двери.