– Эй, эй! – возмутилась я и попыталась отнять кашне.
Куда там, бульдожка не собирался отдавать добычу. Я, боясь разорвать нежную ткань, не рискнула потянуть шарф, а попыталась разжать зубы безобразника. Вот только челюсти его оказались стальными.
– Роки! А ну отдай телефон! – загремел за моей спиной Иван.
– Сумку потрошит Мози, – возразила я, – Роки жрет шарфик.
– Нет, – заспорил муж, – наоборот.
– Какая разница, кто из них кто? – пропыхтела я, делая бесплодные попытки вызволить из пасти щенка дорогое кашне Рины. – Надо же, не выпускает…
– Выплюнь ручку! – потребовал Иван, пытаясь отогнать Мози от мелочей, выпавших из моей сумки.
Сбоку раздался тяжелый вздох, я повернулась на звук. Ко мне приблизился Альберт Кузьмич.
– Вот только тебя тут не хватало! – в сердцах воскликнула я. – Ступай на кухню или еще куда-нибудь. Роки, отдай!
– Р-р-р, – нагло ответил щенок, решивший, что он в доме хозяин, – р-р-р!
Похоже, в переводе с собачьего языка на человеческий это означало: «Иди ты лесом».
– Оххххх, – издал вдруг странное шипение кот. И повторил: – Уххх.
Затем он поднял правую переднюю лапу и отвесил Роки смачную затрещину. Раздался звук, который получается, если ударить ложкой по пустой кастрюле, – бооом!
Роки от неожиданности разинул пасть, я не растерялась и вытянула шарф. А Альберт Кузьмич стал обходить меня сзади. Я быстро обернулась и успела увидеть, как лапа кота опустилась на пышную попу Мози. На сей раз послышался сочный шлепок. Щенок взвизгнул, подпрыгнул, выпустил авторучку, которую у него безуспешно отнимал Иван, и вжался в пол. Потом приподнялся и наклонил голову.
– Мози, – сказал мой муж, – не делай этого!
Но «француз» не собирался подчиняться Ивану. С громким заливистым лаем кабачок кинулся на обидчика. А справа на Альберта Кузьмича понесся оскорбленный Роки.
Я схватила тапочки.
– Не мешай, – остановил меня муж.
– Собаки сильнее кошек, – занервничала я, – сейчас они Бертика порвут.
Кот сидел, не шевелясь. Но в тот момент, когда щенки почти схватили его за бока, вдруг ловко отпрянул назад. Роки и Мози не смогли остановиться и врезались друг в друга лбами. Теперь по прихожей полетел звук, который издают две пустые кастрюли, если ударить их друг о друга.
– Один ноль! – воскликнул Иван.
Я онемела. Этот кот – великолепный стратег: подождал, пока противники сблизятся, и сделал так, чтобы они больно ударились и лишились возможности продолжать боевые действия.
А Альберт Кузьмич тем временем встал и отвесил лапой сочный шлепок Роки. Потом развернулся и вмазал хук Мози. Все это молча, не выпуская когтей. Применив физическое наказание, Альберт Кузьмич вздыбил шерсть, вот теперь став просто огромным, разинул пасть и… запел. Описать мелодию, вылетавшую из его пасти, я не в силах, но это была победная песня. Возможно, Альберт Кузьмич цитировал «Илиаду» Гомера: «Медью светилась равнина. Заполнили всю ее люди. Кони. Дрожала земля от топота дружно идущих в битву мужей». Французские бульдоги опустили уши, поджали хвосты и кинулись в коридор. Распевая свой зонг во все горло, Альберт Кузьмич величаво двинулся за ними.
Я попятилась.
– Ну и ну!
Иван потер затылок.
– Мда… Не знал, что котяра способен на подобные штуки. Думаю, мы еще много чего интересного про него выясним.
Глава 12
На следующий день во время завтрака я спросила у домработницы:
– Какой породы ваш любимец?
Надежда Михайловна смутилась.
– Я говорю всем, что он британец. Но на самом деле четыре года назад я нашла его, совсем еще котенка, на бензоколонке. Зима стояла, мороз, котик маленький, без ошейника – определенно ничей. А у меня недавно кошка умерла, Клеопатра. Двадцать лет прожила, умнейшая девушка была. Стукнуло мне тогда в голову: возьми малыша, Надя, послала тебе Клепа утешение. Ну я его и подобрала. Стал он расти, получился громадный. И это не кот, а прямо существо из сказки – все понимает, разговаривает.
– Книги читает, – хихикнула я, – Пушкина.
– Нет, ему больше короткие рассказы нравятся, – без тени улыбки возразила хозяйка необыкновенного котяры. – А еще справочники и словари. Если разрешите ему в библиотеке рыться, он будет счастлив.
– Альберт Кузьмич, вы имеете полное право на чтение всей литературы, какую найдете в доме, – развеселилась я. – Только в кабинет Ивана Никифоровича вход для всех закрыт. Ну да он будет заперт.
Кот поднял голову, прищурился и громко сказал:
– Ма!
– Это «спасибо», – перевела Надежда Михайловна. – Он правда разговаривать умеет на своем кошачьем языке. Я его понимаю. Альберт Кузьмич, садитесь завтракать.
– Кот устроится за столом? – расхохоталась я.
Домработница смутилась.
– Вообще-то в самом деле он привык есть, сидя на стуле, вместе с людьми. Устрою Альберта Кузьмича на противоположном конце от вас. Он очень аккуратен. Но если вам это не нравится…
– Пусть позавтракает с нами, – остановил домработницу Иван.
– Не забудьте дать ему нож и вилку, – смеялась я. – А что у Бертика в меню?
– Омлет, как у вас.
– Я полагала, что кот ест корм, – заметила я.
– Альберт Кузьмич консервы на дух не переносит, – объяснила Бровкина. – Милый, пожалуйста.
Кот запрыгнул на стул, положил на стол передние лапы и стал изучать содержимое своей тарелки.
Я начала есть омлет, который оказался божественно вкусным. Мысли мои бежали своим чередом. Надежда Михайловна женщина одинокая, кот заменяет ей и семью, и детей, и мужа. Кот чистый, ничем противным не пахнет, явно умен, вчера ловко поставил на место обнаглевших щенков. Помощница по хозяйству вкусно готовит. В конце концов можно и позавтракать с кошаком за одним столом, подчас мне в интересах дела приходится пить чай с людьми, которые во сто крат противнее животных.
– Таня… – донесся до моего слуха шепот Ивана. – Тань!
Я повернулась к мужу и тоже тихо спросила:
– Что?
– На Альберта Кузьмича взгляни.
Я перевела взор на дальний край стола и уронила вилку. Кот сидел на стуле, как человек. Левая его лапа лежала на скатерти, правую он на моих глазах опустил в тарелку, выпустил когти, нанизал на них кусок омлета, поднес к морде, внимательно изучил его, но не стал запихивать в себя целиком. Альберт Кузьмич вернул омлет в тарелку. Потом обнажил острые коготки на левой лапе, поместил ее в тарелку, очень аккуратно разделил угощенье на небольшие части, снова подцепил кусок, который на сей раз стал значительно меньше, отправил его в пасть и принялся вдумчиво жевать.
– С ума сойти! – восхитился Иван. – Он пользуется лапами, как ножом и вилкой.
Мне стало неудобно. Похоже, котяра воспитан лучше меня – госпожа-то Сергеева сейчас и не подумала взять в руку нож, предусмотрительно положенный около ее тарелки. Нет, она запихнула в рот почти пол-омлета и чуть не подавилась. Слабым оправданием моему поведению служило лишь большое количество дел, которыми мне предстояло сегодня непременно заняться.
Альберт Кузьмич не спеша, очень аккуратно, не уронив ни крошки, вкушал омлет. А из зоны кухни слышалось фырканье, повизгивание, звяканье, рычание.
Я обернулась, увидела Роки и Мози. Щенки ели паштет из мисок, которые находились в специальных подставках. Мози чавкал так, словно был не французским бульдогом, а стадом поросят. Роки хватал куски, не обращая внимания на то, что половина из них вываливается из его пасти на пол. Мози первым закончил завтрак и решил доесть с плитки то, что растерял брат. Роки сообразил: часть его завтрака исчезает в чужом желудке, взвыл и кинулся на брата, но по дороге налетел на плошку с водой и упал прямо в нее. Фонтан брызг разлетелся веером. А Мози, вместо того чтобы спокойно доесть то, что было перед ним, кинулся к посудине потерпевшего бедствие и начал быстро лопать порцию брата. Роки вскочил, завизжал, вцепился в хвост вора. Завязалась драка.
Надежда Михайловна, крикнув: «Немедленно прекратите!» – схватила посудное полотенце и стала шлепать бульдожек по толстым задницам.
Но парочка безобразников не обращала на это ни малейшего внимания.
– Эй, – закричала я, – перестаньте, вы друг у друга сейчас уши отгрызете!
– Надо на них водой побрызгать, – засуетилась помощница по хозяйству.
– Во дают, – пробормотал муж, наблюдая, как Роки гоняет Мози по кухне. – Мама точно не соскучится. Кстати, ее завтра можно домой забрать.
– Отлично, – обрадовалась я. – Кабачкам когда-нибудь надоест гоняться друг за другом?
– Похоже, нет, – засмеялся Иван.
Альберт Кузьмич спрыгнул со стула и безо всякой торопливости царской походкой прошествовал в кухонную зону. Постоял, посмотрел на выясняющих отношения бульдожек, дождался, пока Роки в очередной раз побежит мимо, и со всего размаха дал ему оплеуху. Щенок взвизгнул и сел. Мози, спешивший за братом, попытался притормозить, но сразу остановиться у него не получилось. Сила инерции потянула упитанное тельце вперед, и маленький толстяк влетел головой в нижнюю часть буфета. Послышался глухой удар. На верхних открытых полках закачались жестяные банки. Одна из них – самая большая с надписью «Крупа» – свалилась на пол, с нее слетела крышка, на плитку вывалилась гора пшеничной муки. Мози, ошалевший от случившегося, плюхнулся прямо в центр белой дисперсной массы. Стало тихо.
– Написано «Крупа», а внутри мука, – удивился муж.
– Ах ты, господи! – засуетилась Надежда Михайловна. – Ничего, сейчас все соберу. Вот же негодники!
Альберт Кузьмич медленно, стараясь не наступить лапами в муку, пошел к Мози. Кот приблизился почти вплотную к бульдожке, и тут безобразник от всей души чихнул. С пола поднялось белое облако, которое вмиг осело на Альберта Кузьмича. Кот замер, обозрел свои вконец испачканные лапы, издал стон, присел… Мози, сообразив, что сейчас получит знатную трепку, завизжал и ринулся в глубь квартиры. Роки последовал за братом. За щенками с громким воплем, который в переводе на человеческий язык, похоже, звучал как «Ну сейчас поймаю, убью», помчался Альберт Кузьмич, вслед за ним летели белые клубы муки.
– Они же сейчас всю квартиру испачкают! – возмутилась Надежда Михайловна.
Из глубины апартаментов послышались грохот, звон и негодующий вопль кота.
– Мебель сломают, посуду разобьют, – засмеялся Иван. – Мама благодаря подарку любимой подруги будет веселиться сутки напролет.
Домработница схватилась за голову.
– Боже! Что они превратили в осколки? Надеюсь, не красивую напольную голубую вазу, которая стоит возле гостевого санузла.
– Было бы хорошо, коли так, – обрадовался Иван, – давно мечтаю от этого фарфорового монстра избавиться, да мать не дает.
– Пойду посмотрю, – засуетилась Надежда Михайловна.
– Лучше не надо, – остановила я ее, – а то и вам достанется. Пусть успокоятся, потом ущерб подсчитаем.
– Альберт Кузьмич, на кого ты похож! – ахнула Бровкина.
Возвратившийся в столовую кот и впрямь выглядел замечательно. Его иссиня-черная шерсть стала белой, на хвосте светились проплешины, глаза горели нехорошим огнем, а в зубах он нес ошейник Роки.
– Надеюсь, ваше величество не откусило в воспитательных целях щенку голову, – хихикнула я.
В Иване ожил начальник системы особых бригад.
– Крови не видно, похоже, никто не пострадал.
Я пошла в коридор, увидела на полу останки фарфоровых фигурок собачек, которые стояли на консоли, придвинутой к стене, и позвала исчезнувших из виду кабачков:
– Мози, Роки, вы куда подевались?
Из-под кресла, которое стояло в холле у вешалки, донеслось ворчание. Я наклонилась и обрадовалась.
– Вот вы где! Что, кот снова наподдавал безобразникам? Не одобряю насилие, но в данном случае целиком поддерживаю Альберта Кузьмича. Ох, зря вы его рассердили! Теперь их кошачье высокоблагородие с усердием примется за ваше воспитание. Через некоторое время будете реверансы делать, декламировать Пушкина и есть паштет с помощью палочек.
Мою речь прервал звонок мобильного. Я вынула трубку и взглянула на дисплей. Номер человека, который решил меня побеспокоить, оказался скрыт.
– Алло, – сказала я.
В ответ не донеслось ни звука.
– Слушаю вас, – продолжала я, – говорите.
В ухо полетели короткие гудки.
Я пошла в столовую. Наверное, кто-то ошибся, попал не туда. Нажал случайно не на ту цифру и решил не извиняться перед посторонним человеком.
Глава 13
– Значит, Тихон Матвеевич подарил Роману Наумовичу квартиру, потому что не знал, как поведет себя после его смерти Юрий? – уточнил Александр Викторович.
Я, сидевшая сбоку от психолога, кивнула.
– Да. Во всяком случае, Моисеенко именно так мне вчера объяснил. Он считал Ткачева своим другом, но никакие личные проблемы они никогда не обсуждали. И вдруг владелец музея попросил хирурга спешно приехать на Бронную и там подробно изложил, как ведет себя Юрий. Заодно сообщил: «Я в последнее время не очень хорошо себя чувствую. Пошел на обследование, и выяснилось, что мне надо срочно ставить в сосуды несколько стентов. Бог со мной, я смерти не боюсь, но что будет с музеем? Едва мой гроб опустят в могилу, как сын, понукаемый алчной женой, начнет распродавать коллекцию, а следом спустит и сами апартаменты, музей погибнет. Антонина прекрасная жена, но она не боец. Поэтому…» Поэтому Тихон Матвеевич попросил своего единственного друга, которого решил сделать юридическим обладателем квартиры на Бронной, не бросать Тоню, когда самого Ткачева не станет.
– Оригинальное решение, – пробормотал Крапивин.
– Не совсем обычное, – отметил Ватагин. – Хотя… По-разному случается.
– Моисеенко не очень обрадовался возложенной на него миссии, – продолжила я. – Он попытался отказаться от подарка, но владелец музея нашел нужные слова для убеждения приятеля. В конце концов они договорились так. Ткачев впервые в жизни поедет отдыхать. Как медик Роман Наумович велел ему подготовиться к операции – пожить недельку на свежем воздухе, поплавать в бассейне, не менее четырех раз в день питаться, ложиться спать не позже одиннадцати. Ну а потом Тихону поставят стенты, и если он благополучно переживет вмешательство, Роман Наумович вернет ему квартиру, в свою очередь подарит ее прежнему владельцу. Если же исход операции окажется печальным, то Моисеенко должен сохранить музей и выполнить все, что задумал Тихон Матвеевич. А планов у коллекционера была тьма. О том, как все началось, то есть появилась коллекция, лучше сами послушайте рассказ хирурга.
Я положила на стол крохотный диктофон. Из него зазвучал голос моего вчерашнего собеседника.
«…Принято считать, что люди в древности только работали, добывали себе пропитание и постоянно дрались с врагами. На отдых, всякие развлечения и глупости, вроде написания картин, у них не было времени, да и желания. Но это неверно, наши предки занимались творчеством, они оставили наскальные рисунки. И на многих из них запечатлены игры с мячом, который является самым древним спортивным инвентарем. Тихон Матвеевич начал собирать свою коллекцию случайно. Его, маленького мальчика, повели на футбольный матч. Места оказались в первом ряду, и как-то так получилось, что кожаный мяч, отбитый головой игрока, полетел в публику и попал прямо в руки ребенка. Подобные казусы иногда случаются, и добыча всегда остается у счастливчика. Но Тише повезло больше других – на воротах в тот день стоял знаменитый вратарь Лев Яшин. Он увидел, кто заполучил трофей, и сделал знак судье. Через пару секунд к маленькому Ткачеву подбежал мужчина в спортивной форме, спросил, как его зовут, взял у мальчика мяч, отнес его вратарю и вскоре вернул назад с автографом: «Тихон, всегда стремись к Победе. Лев Яшин». Конечно, Тиша рассказал о своей удаче всем ребятам во дворе, смотреть на подарок бросились и их отцы, взрослые мужики. Мальчик взял несколько своих мячиков, которыми играл, поставил их на полку, а презент вратаря водрузил в центр. Вот так и началась коллекция.
Невинное детское увлечение с годами превратилось во всепоглощающую страсть. Тихон завел знакомства на многих стадионах, приплачивал разным людям, которые отдавали ему мячи после знаковых соревнований или впускали в раздевалки, где Ткачев просил у спортсменов автографы. К собирателю мячей привыкли все, спортивное начальство выдало ему особый пропуск, позволявший беспрепятственно общаться с игроками и тренерами. Пару раз разные общества приглашали Ткачева читать лекции спортсменам о мячах. О коллекции несколько раз написали в газетах, ее даже показывали по телевизору. Главной мечтой Тихона Матвеевича было создать музей, показать все собранные им автографы, рассказать о том, как прекрасны игры с мячом. Но в советские годы это было невозможно. Однако Ткачев не сдавался. Слова, которые когда-то великий Яшин написал для мальчика, – «Тихон, всегда стремись к Победе» – он считал своим девизом и упорно обивал пороги разных инстанций, доказывая, что экспозиция, рассказывающая о спортивных мячах, крайне необходима столице.
Коллекция на тот момент давно уже хранилась в квартире на Бронной, и владелец показывал свое сокровище всем, кто изъявлял желание его увидеть. За музеем Тихон ухаживал сам, даже убирал там самостоятельно, Антонина Ивановна к работе не допускалась. Почему? Когда мячи перебрались из маленькой квартирки в Тушине на новое просторное место, Тихон попросил жену следить за порядком. Тонечка, обожавшая мужа, рьяно взялась за дело. Хорошо, что коллекционер решил посмотреть, не надо ли помочь супруге, приехал на Бронную и увидел, что та, хорошенько намочив тряпку какой-то вонючей жидкостью, натирает один из его драгоценных экспонатов. С воплем: «Что ты делаешь?» – муж отнял у нее мяч и увидел: автограф спортсмена исчез.
– Прости, Тиша, – залепетала жена, – но мяч был такой замурзанный. Да и у остальных вид тоже не ахти. Вот я и решила их почистить. Подписи не видела, ее грязь закрывала.
После того случая Тонечке было запрещено даже приближаться к дому на Бронной.
Когда экспозиция наконец получила официальный статус частного музея, Тихон создал Общество любителей мячей и его руководящий орган, президиум…»
Выключив диктофон, я улыбнулась и дальше стала рассказывать сама: