Они приехали побродить среди эоловых столбов того, что Тони Кейдж считал самым невероятным памятником древности в мире. Да, пирамиды были старше и больше, но уже давным-давно выдали все свои тайны. Парфенон когда-то похвалялся красотой, но кислота времени вытравила ее до неузнаваемости. А Стоунхендж… Стоунхендж был уникальным. Первичным. Зеркалом, в котором каждая эпоха могла узреть своеобразие собственного воображения, в котором каждый человек мог увидеть свой размер.
Они встали в очередь. Жужжание толпы пронизывалось случайными вскриками синтезированной музыки; бесплатный фестиваль, проходивший на близлежащем поле, уже достиг пика безумия. Возможно, вскоре он предложит свои радости этой странной паре, но сейчас та уже добралась до входа в оболочку. Девочка засмеялась, когда они с хлопком просочились сквозь мембрану пузыря.
— Словно меня великан поцеловал, — сказала она.
Они очутились в пространстве между внешней и внутренней оболочками купола. В любой другой день еще ближе к каменному кругу их бы не подпустили. Купол сделали из укрепленного оптического пластика с низким коэффициентом отражения. Лестницы спиралями поднимались вверх; туристы, взбирающиеся по ним, могли увидеть весь Стоунхендж с высоты птичьего полета.
Они вошли во внутреннюю оболочку. Около Пяточного камня стоял репортер с микрокамерой, который принялся махать им рукой:
— Прошу прощения, сэр, извините!
Кейдж вытянул девушку из потока толпы и стал ждать. Ему не хотелось, чтобы этот идиот окликнул его по имени перед кучей народа.
— Вы — наркохудожник. — Журналист отвел их в сторону. Робкая улыбка расцвела на его обсидиановом лице. — Кейс, Кейн… Он постучал по черепному шунту, расположенному за ухом, словно хотел выбить информацию из мозга.
— Кейдж.
— А кто она? — Улыбка стала явно натянутой. — Ваша прелестная дочка?
Тони подумал, не стоит ли ему просто ударить этого человека. Или уйти. Девочка засмеялась.
— Меня зовут Уинн. — Она пожала репортеру руку.
— А меня Зомбой. Стрингер из Уилтшира, в основном работаю на «Соник». Вы раньше видели старые камни? Могу провести экскурсию. — Кейдж ждал, когда же загорится красный огонек микрокамеры, но журналист все медлил. — Слушайте, а у вас случайно свободных образцов нет? Для самого большого фаната?
Уинн закусила губу, давясь хохотом, и полезла в карман.
— Сомневаюсь, что вы сможете рассказать Тони что-то новое о Стоунхендже. Иногда мне кажется, он живет ради этого места. — Она вытащила пластиковую бутылочку, вытряхнула на ладонь несколько зеленых пилюль и предложила их репортеру.
Тот взял одну и внимательно осмотрел.
— На оболочке никаких названий. — Зомбой подозрительно уставился на Кейджа. — Вы уверены, что они безопасны?
— Естественно, нет, — ответила Уинн и забросила две таблетки в рот. — Экспериментальная вещь. Превращает мозг в кровавый пудинг. — Она предложила одну Кейджу, он взял, втайне желая, чтобы девушка прекратила играть в такие опасные игры, но та все не унималась. Мы их целый день едим. По нам скажешь?
Журналист с радостью положил капсулу на язык, и тут наконец загорелся красный огонек.
— Так вы большой поклонник Стоунхенджа, мистер Кейдж?
— О да, — разболталась Уинн. — Он частенько сюда приезжает. Дает лекции всем желающим. Говорит, в этом месте до сих пор сохранилась магия.
— Магия? — Линза камеры повернулась к Тони, впрочем, он уже давно привык жить под ее постоянным присмотром.
— Боюсь, мы сейчас говорим о разных видах магии. — Кейдж очень не любил, когда его снимали под кайфом. — Я имею в виду не колдунов, человеческие жертвоприношения или молнии из глаз, а более тонкую магию, единственно возможную в полностью объясненном мире. — Слова лились свободно, возможно, потому что он уже не раз произносил их прежде. — Это волшебство тайны, которая захватывает воображение и становится магией. Магия, существующая исключительно в разуме.
— И кто лучше сможет рассказать о магии разума, чем прославленный наркохудожник мистер Тони Кейдж. — Репортер уже говорил не с ними, а с невидимой аудиторией.
Кейдж улыбнулся в камеру.
В 1130 году епископ поручил Генриху Хантингдонскому, архидьякону Линкольна, написать историю Англии. Она стала первым зафиксированным рассказом о месте «Станенгес, где камни невероятных размеров воздвигнуты в форме дверей; и кажется, что одна дверь громоздится над другой; и никто не может сказать, как подняли стоймя настолько большие глыбы и для чего это сделали». Название его произошло от двух староанглийских слов: «стан» — камень и «хенген» — виселица. Средневековые виселицы состояли из двух столбов и перекладины. Свидетельств о казнях, проводимых в Стоунхендже, не существовало, хотя Гальфрид Монмутский, писавший через шесть лет после Генриха, рассказывал о резне, в которой подлые саксы убили четыреста шестьдесят британских вождей. Он заявлял, что в память о мертвых Утер Пендрагон и Мерлин силой магии и оружия украли у ирландцев священные мегалиты, известные как Хоровод Великанов, и установили их на уилтширской равнине. Хотя «мерлинская теория» происхождения Стоунхенджа полностью соответствовала духу англо-ирландских взаимоотношений, она была лишь часть артурианского гобелена Гальфрида, воинственной патриотической сказки.
— Проснись.
Кейджу снились овцы. Огромное пастбище без деревьев, зеленые волны, катящиеся до самого горизонта. Сбившись с пути, он бродил среди стада, но животные отбегали прочь.
— Тони.
Криогеники утверждают, что «ледышки» снов не видят. Строго говоря, они не лгут — капсула уже запустила процесс разморозки, и синапсы ожили. Вот тогда и пришли грезы.
— Проснись, Тони.
Его веки затрепетали.
— Уйди.
Он чувствовал себя подушечкой для иголок. Открыл глаза и уставился на девушку. На какую-то секунду он даже подумал, что по-прежнему спит. Уинн сбрила все волосы, кроме шипастого многоцветного веера, идущего от уха до уха. Да к тому же придала коже новый оттенок. Голубой.
— Я уезжаю, Тони. Только хочу убедиться, что ты нормально оттаял. Я уже все упаковала в дорогу.
Он промямлил нечто саркастическое. Даже сам не понял, что сказал, но тон голоса выбрал правильный. Кейдж знал: она не настолько сильная, как считает. Иначе бы не стала выкладывать новости, пока он не пришел в себя. Тони сел в криокапсуле и сказал:
— Тогда уходи. Только помоги мне отсюда выбраться.
Он съежился на кушетке в гостиной, стараясь прогнать ощущение холода и глядя на туман, висящий на заливе Голуэй. Горизонт исчез: небо и вода были одинакового цвета старой соломы. В точно такой же день Тони забрался в капсулу. Он не любил Ирландию, но, когда республика распространила налоговые льготы и на наркохудожников, бухгалтеры срочно обеспечили ему гражданство.
Уинн разожгла огонь, комнату наполнил горький запах пылающего торфа. Принесла ему чашку кофе. На блюдце лежали две пилюли: красная и зеленая.
— Что это? — спросил он, взяв одну.
— Новье. Серентол. Поможет тебе расслабиться.
— Уинн, я в заморозке лежал шесть месяцев. Расслабился дальше некуда.
Она пожала плечами, забрала таблетки и проглотила:
— Тогда нет смысла тратить их зря.
— Куда ты поедешь?
Девушка, казалось, ждала ссоры и удивилась, что он так спокойно спросил.
— Для начала в Англию. Потом — не знаю.
— Хорошо, — кивнул Тони. — Бессмысленно оставаться здесь дольше, чем тебе нужно. Но ты же вернешься, когда снова придет время заморозки?
Она покачала головой. Гребень затрепетал. Кейдж решил, что сможет к нему привыкнуть.
— Сколько тебе заплатить за перемену мнения?
Уинн улыбнулась:
— У тебя столько нет.
Он улыбнулся в ответ и посадил ее к себе на колени:
— Тогда поцелуй меня.
Уинн исполнилось двадцать два, она была очень красивой. Тони понимал, что думать так нескромно, ведь, смотря на нее, он видел себя. Из-за регулярных воскрешений он замечал, как девушка догоняет его по возрасту, и это было самое приятное в зимах, проведенных в гибернационной капсуле, необходимых для обеспечения положенного количества времени, прожитого в Ирландии, и получения гражданства и налоговых льгот. Через тридцать с чем-то лет им обоим будет по пятьдесят.
— Я люблю тебя.
— Естественно, — невнятно ответила Уинн. — Папочка любит свою маленькую девочку.
Кейджу стало почти больно. Никогда раньше она так с ним не говорила. Пока он лежал в капсуле, что-то произошло. Но потом Уинн захихикала и положила руку ему на бедро.
— Можешь поехать с нами, если хочешь.
— С вами? — Тони провел пальцами по ее гладкому черепу и задумался, сколько серентола она уже приняла.
Иаков I был очарован Стоунхенджем настолько, что поручил прославленному архитектору Иниго Джонсу составить план камней и выяснить их назначение. Результаты работы Джонса после его смерти опубликовал зять в 1655 году. Архитектор отверг возможность того, что подобное сооружение могло построить коренное население острова, ибо «древние бритты были невежественным народом, умеющим только воевать, ничего не смыслившим в искусствах и никогда не утруждавшим себя мыслями о Возвышенном». Вместо этого Джонс, последователь классической архитектуры, изучавший ремесло в Италии эпохи Возрождения, счел Стоунхендж римским храмом, построенном в тосканском и коринфском стилях, возможно во времена правления Флавиев.
— Можешь поехать с нами, если хочешь.
— С вами? — Тони провел пальцами по ее гладкому черепу и задумался, сколько серентола она уже приняла.
Иаков I был очарован Стоунхенджем настолько, что поручил прославленному архитектору Иниго Джонсу составить план камней и выяснить их назначение. Результаты работы Джонса после его смерти опубликовал зять в 1655 году. Архитектор отверг возможность того, что подобное сооружение могло построить коренное население острова, ибо «древние бритты были невежественным народом, умеющим только воевать, ничего не смыслившим в искусствах и никогда не утруждавшим себя мыслями о Возвышенном». Вместо этого Джонс, последователь классической архитектуры, изучавший ремесло в Италии эпохи Возрождения, счел Стоунхендж римским храмом, построенном в тосканском и коринфском стилях, возможно во времена правления Флавиев.
В 1663 году доктор Уолтер Чарлтон, лекарь Карла II, оспорил теорию Джонса, утверждая, что Стоунхендж соорудили датчане как «королевскую палату или место для выбора и инаугурации своих правителей». Поэт Драйден аплодировал выводам Чарлтона в стихах:
На самом деле многие указывали на форму Стоунхенджа, чем-то сходную с короной, видя в том доказательство этой теории. Конечно, подобные измышления, появившиеся столь быстро после того, как Карл вернулся на трон из долгой ссылки, были политически удобны. Наиболее проницательные придворные не жалели усилий, стараясь дискредитировать республику Кромвеля и находя все новые доказательства древности божественного права королей.
Уинн была самой странной причудой Кейджа. За деньгами он никогда особо не гнался; мультинациональные корпорации развлечений чуть ли не насильно продолжали обеспечивать его ими. Как только он приобрел картины Рафаэля, Констебля и Кли в личную коллекцию, отдохнул во впадине Минданао, в Третьей жилой зоне и в Диснейленде на Луне, то выяснил, что на свете существует очень мало вещей, которые ему действительно хочется купить.
Люди завидовали Тони, состоятельному знаменитому наркохудожнику. Но когда он впервые сделал хит для «Вестерн Эмьюзмента», то чуть не задохнулся от неожиданного богатства, так как деньги не могли просто сидеть на месте и помалкивать. Они кричали, привлекая к себе внимание. Их собирала и расходовала, ими управляла бесконечная процессия людей с натянутыми улыбками и твердыми рукопожатиями, которые упорно давали Тони советы, пусть тот и платил им только за то, чтобы его оставили в покое. Для них он сразу стал «Тони Кейдж, Инкорпорейтед».
Создавая «Фокус», Тони решил, что кто-то должен помочь ему тратить деньги. Жениться он не хотел. Женщины, с которыми Кейдж спал, ничего для него не значили. Он прекрасно понимал, что их привлекает непреодолимый феромон, запах успеха, и хотел разделить жизнь с человеком, связанным с ним такими узами, которые ни одному адвокату в мире не под силу будет разрушить. С человеком, который станет принадлежать только ему. Навсегда. Или, по крайней мере, так ему это представлялось. Возможно, никакой романтики во всей затее не содержалось. Возможно, социобиологи были правы и тут просто сработал инстинкт, вбитый в подкорку всех позвоночных еще в девонском периоде: воспроизводиться всегда и везде.
Уинн выносили в искусственной матке. Так было чище и с медицинской точки зрения, и с юридической. Понадобился лишь образец клеток кишечного эпителия да генная инженерия, поменявшая Y-хромосому на X- и внесшая еще парочку улучшений. Всего-то, а также крохотный вопрос в 1,2 миллиона новых долларов — и Уинн стала его.
Тони сказал себе, что не станет навешивать на нее ярлыки. Он отказался считать ее своей дочерью, но и полностью клоном она тоже не была. Уинн больше походила на его близнеца, только выносили их разные утробы, родилась она на двадцать шесть лет позже, а все воздействия агрессивной окружающей среды, навредившие ему, совсем не коснулись ее. И потому она была чем-то кардинально новым, бесконечно ценным, а не просто сестрой-двойником. Правил поведения для нее не существовало, пределов возможностей тоже. Тони любил хвастаться, что получил все, как заказывал. «Она симпатичнее меня, умнее и лучше играет в теннис, — шутил он. — Стоит каждого потраченного цента».
Когда Уинн была маленькой, Кейдж не слишком часто проводил с ней время. В те дни он еще ставил опыты на себе и частенько возвращался домой нетвердой походкой под серьезным кайфом. Нашел ей английскую няню — самую лучшую, но никогда не приплачивал миссис Детлинг за любовь к малышке. Уинн завоевала ее сама. Суровая старуха кучами тратила деньги Кейджа на девочку; они считали ее чистым диском, на который надо записать только самую важную информацию. Ради Уинн они путешествовали тогда, когда Тони удавалось вырваться из лаборатории. Детлинг учила воспитанницу в классическом духе Старого мира: девочка говорила по-английски, по-русски и по-испански, немного знала японский и читала Вергилия в подлиннике. В третьем классе она показала рекорд для своего возраста, набрав девяносто девять процентов по Женевскому культуронезависимому тесту на интеллект.
Только когда ей исполнилось семь, Кейдж начал беседовать с ней по-настоящему и получать от этого удовольствие, очарованный невероятным сочетанием зрелости и ребячества.
Однажды он пришел домой из лаборатории и увидел, что Уинн играет по Сети.
— А я думал, ты хотела навестить подругу. Как ее зовут?
— Хайди? Не, я решила остаться, когда няня сказала, что ты сегодня рано вернешься.
— Да я только переодеться зашел. — Тогда он работал над «хохотунами» и до сих пор чувствовал кайф от утренней дозы. Тони не хотелось по-идиотски захихикать перед ребенком, потому пришлось открыть бар и вколоть шприц с нейролептиком, чтобы держать себя в руках. — У меня свидание. Надо выйти в шесть.
Уинн вышла из игры.
— С этой новенькой? Джослин?
— Да, Джослин. — Он взял пульт управления телесвязью. — Не возражаешь, если я почту проверю?
— Я скучаю по тебе, когда ты на работе, Тони.
Он это уже слышал.
— Я тоже. — Кейдж вывел меню на экран и принялся сортировать письма.
Уинн свернулась калачиком рядом, какое-то время молча наблюдала за ним, но в конце концов задала вопрос:
— Тони, а взрослые когда-нибудь плачут?
— Ммм… — «Вестерн» угрожал задержать премию с «полета» из-за проволочек с «хохотунами». — Бывает иногда.
— Правда? — Это ее явно потрясло. — Когда упадут и оцарапают коленку?
— Обычно они плачут, когда случается что-нибудь грустное.
— Например?
— Ну, грустное… — Последовала долгая пауза. — Ты знаешь… — Он хотел, чтобы девочка сменила тему.
— Я видела, как плачет Джослин.
Тони тут же заинтересовался.
— Вчерашней ночью. Она пришла и села на диван. Тебя ждала. А я играла в домик за креслом, она не знала, что я здесь. Джослин такая страшная, когда плачет. Эта штука у нее под глазами делает слезы черными. А потом она встала и пошла в ванную. Увидела меня и посмотрела так, будто это я виновата в том, что она плакала. Но не остановилась и ничего не сказала. А когда вышла, то снова была радостной. Ну, не рыдала, по крайней мере. Это ты сделал ее грустной?
— Не знаю, Уинни. — Тони чувствовал себя так, словно должен был рассердиться, только не знал на кого. — Может, и я.
— Я считаю, это какой-то не слишком взрослый поступок. Мне вообще Джослин не очень-то нравится. — Уинн посмотрела на него, проверяя, не слишком ли далеко зашла. — И с чего бы ей грустить? Она тебя видит чаще, чем я. А я вот не плачу.
Кейдж обнял ее и решил сегодня с Джослин не встречаться.
— Ты хорошая девочка, Уинн. Я тебя люблю.
Множество людей стараются разделить работу и повседневность. До появления Уинн Тони всегда чувствовал себя одиноким, с кем бы ни проводил время. Он ненавидел пустоту, угнездившуюся в его личной жизни; женщины на разок, вроде Джослин, только подпитывали это чувство. Кейдж ходил на работу, чтобы спрятаться от вакуума, и потому добился такого успеха. Но Уинн росла, и все изменилось. Постепенно ему пришлось создать для нее пространство в собственной душе, пока она не заполнила Тони целиком.
Уильям Стьюкли принадлежал к благородной традиции английских чудаков. С 1719 по 1724 годы этот впечатлительный молодой антиквар проводил лета, исследуя Стоунхендж. Его скрупулезную работу никто не мог превзойти до самых викторианских времен. Стьюкли точно подсчитал расстояния между камнями, исследовал окружающую область и выяснил, что круг является частью огромного неолитического комплекса. Он первым указал на ориентацию оси Стоунхенджа на летнее солнцестояние, вот только не публиковал свои записи еще десять лет. В это время Стьюкли принял сан, женился, переехал из Лондона в сельский Линкольншир, а также понял, что он — друид.