Ирина еще раз набрала Павла.
Он долго не снимал трубку, потом все-таки поднял. Грубо спросил:
– Чего тебе?
Он отгораживался от нее этой грубостью.
– Когда ты сдохнешь, я приду и плюну на твою могилу, – внятно сказала Ирина.
– Что ты такое говоришь? У меня же воображение…
Видимо, он представил себе свою могилу и Ирину, плюющую на свежий холм.
Ирина спустилась в бар гостиницы (она жила в лучшем отеле Цюриха) и выпила шесть стаканов виски. Один за другим. Добивалась, чтобы отшибло память. И действительно отшибло. Она выпила последний, шестой, стакан и грохнулась возле барной стойки.
Бармен с брезгливостью смотрел на пьяную русскую. Он привык к тому, что русские напиваются как свиньи. Как правило, мужчины. Но вот, оказывается, и женщины.
Картина была ясная: алкогольное отравление. Проспится и воспрянет. Бармен не стал вызывать «скорую помощь». Женщина была хрупкая. Он вскинул ее на спину, как мешок с картошкой, и отнес в номер. Сгрузил на постель. Больше здесь делать было нечего.
Прошло много лет.
Жили-были старик со старухой. Но жили врозь. Каждый в своей жизни.
Павел – с Дюдюкиной. Ирина – с дочерью Габриэлой. Родила от Томаса, но в Германии не осталась. А Томас не захотел жить в России.
Ирина преподавала в консерватории, имела частных учеников. Не бедствовала. Даже помогала дочери. У Габи имелись уже свои дети, а мужа не было. Говорят, личная жизнь передается по наследству. У Ирины не сложилось. И у дочери не сложилось. Слава богу, имелись внуки (дети Габи), а это важно. Рядом текло детство, отрочество, юность – жизнь.
Павел тоже был окружен внуками, но чужими. У Дюдюкиной имелась дочь от первого брака. Дочь любила рожать, активно размножалась. Внуки постоянно толклись в доме бабки.
Дюдюкина не разрешала называть себя «бабушка». Велела звать по имени: Валя. Ей казалось, что быть бабушкой стыдно. Бабушка – старушка. А если Валя, то бабушка – подружка.
Павел имел свою комнату с трехслойной дверью, но звуки все равно проникали.
Дети – это дикари, люди на заре человечества. Они и разговаривают, как дикари: звуками, междометиями. Орут, визжат, пристают, лезут. Своих-то еле выносишь, а тут не свои. Павел перемогался, но терпел. Что тут скажешь?
Павел не пил и не пел. Врачи установили несмыкание связок. Заржавели связки, заржавели суставы. Все портится от времени. У этого явления есть даже научное название: энтропия.
Ирина была в курсе жизни Павла. Ничем не интересовалась, но все знала.
Они не общались. Полный разрыв отношений, а это тоже отношения. В полном разрыве есть напряжение.
Ирина часто перелистывала в памяти их десятилетний период.
Десять лет – много. Целая жизнь.
Почему же он на ней не женился? Тянул, изворачивался.
И вдруг всплыла догадка: мама не разрешала. Софья Петровна. Стояла, как Афганистан. Мама считала: любовь – это химия, химический процесс в мозгу. А ребенок – реальный, живой и теплый. Нельзя, чтобы он страдал от неполной семьи, нельзя делать Вову подранком.
Алкоголизм – это болезнь воли. Павел был внушаем, слушал маму. Мамсик и алкоголик. Сам ничего не решал. Он женился на Дюдюкиной после того, как умерла мама. Кажется, на третий день после похорон. Ему захотелось поступка. Захотелось почувствовать себя настоящим мужчиной и не мамсиком.
Дюдюкина возникла в нужное время, в благоприятный исторический период. Как Октябрьская революция.
Ирина в те поры была далеко, за семью морями. Она вырвалась из-за спины Павла на простор. Весь мир под ногами. Она поднималась из-за рояля, кланялась, и ей хлопали стоя. Ей, а не кому-то еще.
Если разобраться: хорошо, что они не поженились. Не было бы дочки. Врачи не советовали рожать от алкоголика. Страшно. А какая жизнь без ребенка?.. Не было бы внуков, само собой. А какая старость без внуков?
Не было бы карьеры, так и просидела бы в тени Павла. Не было бы материального благополучия, а как тяжело зависеть в старости.
Ее имя уважаемо в музыкальных кругах, и дочь может смело сказать: «Я из хорошей семьи». Разве этого мало?
Значит, все хорошо и не надо плевать на его могилу. Наоборот. Положить цветочек. Сказать спасибо. Кому? Ангелу-хранителю. Кому же еще? А ведь Павел и был ее ангел-хранитель. Подарил сильные чувства и уберег от роковой ошибки.
Это не Павел тянул и переносил сроки. Это судьба хранила и оберегала. А судьба знает что делает.
Утром раздался звонок.
Ирина Николаевна взяла трубку. Услышала одно слово:
– Привет…
Она узнала этот голос, и сердце застучало в горле, в висках, в кончиках пальцев.
– Ты где? – спросила Ирина. А что еще спросить?
– Я из больницы тебе звоню.
– А что ты там делаешь?
– Умираю.
– Ну давай… А то я мемуары не могу опубликовать.
– Почему? – не понял он.
– Обидишься.
Он помолчал. Потом сказал обычным голосом:
– Я сегодня утром проснулся в своей постели и почувствовал, как меня оставили все силы – физические и духовные. Я стал молиться Богу, чтобы он послал мне легкую смерть. И вот я лежу и понимаю, что в этом доме я ни на фиг никому не нужен. И мне тоже не нужен никто.
Павел замолчал.
– Понятно, – отозвалась Ирина. А что еще сказать…
Ей было понятно: Павел нарушил многолетнее молчание, чтобы попрощаться и покаяться. Он предал свою любовь. И вот расплата – одиночество.
– Но ты же в больнице? – уточнила Ирина.
– Ну да, вызвали «скорую». Отволокли в больницу.
– А что врачи говорят? – спросила Ирина.
– Вирус какой-то…
– Вот и хорошо. Убьют вирус. Будешь жить.
– Буду, наверное. Только зачем?
Помолчали. Послушали тишину.
– Я не смотрю вперед, потому что впереди исход и безнадежность. Я смотрю только назад, где в золотом луче бьется наша любовь…
Покаяние в конце пути. Осознание своей ошибки. И что с этим делать? Жизнь прошла. Без него. А какая могла быть жизнь… Не надо ничего, ни денег, ни славы, только бы смотреть в его лицо и плыть над крышами, как на картинах Шагала.
– Помнишь, ты хотела прийти и плюнуть на мою могилу?
– Помню.
– Не придешь.
– Почему?
– Лень будет тащиться на кладбище.
– Я не приду потому, что ты не умрешь. Ты будешь всегда.
– И ты будешь всегда, – отозвался Павел.
Время разрушает все: дворцы, людей, целые государства. Даже великая Древняя Греция стала захолустьем. И только настоящие чувства неподвластны энтропии.
В комнату вошла Габриэла. Ирина молчала.
– Ты плачешь? – спросил Павел.
– Нет. Мне неудобно говорить.
Павел прервал связь.
В трубке забились короткие гудки. Ирина держала трубку у лица. Слушала гудки. Они были похожи на биение сердца – его и ее. Один ритм. Одинаковое наполнение. Общая музыка.
Искусственный пруд
Мой дом стоял возле искусственного пруда. Зимой вокруг него пролегала накатанная лыжня, летом – заасфальтированная прогулочная тропа. Очень удобно.
Дом, в котором я живу, – типовая, блочная башня. На Западе такие дома строят для арабской нищеты, а у нас для творческой интеллигенции. Свою квартиру я получила от киностудии «Мосфильм». В нашем доме живет много знаменитостей.
По другую сторону пруда разбросаны двухэтажные оштукатуренные коттеджи, как в Цюрихе. Здесь живут иностранцы, приехавшие работать в Россию. Городские власти сдают эти коттеджи в аренду.
Перед коттеджами стоят западные машины – длинные и сверкающие. Перед моим домом – отечественные «Лады», консервные банки из Тольятти. Разница бросается в глаза.
Вокруг пруда гуляют иностранные детишки с мамами, те и другие легко одеты: яркие курточки, шарфы. Наши дети, как правило, закутаны, мамаши в тяжелых шубах – двигаются, как пингвины.
Вокруг пруда образовался кусочек Европы.
В один прекрасный зимний день я решила пробежаться на лыжах, подвигаться и подышать чистым морозным воздухом.
Я вышла к пруду, надела пластиковые лыжи, оперлась на палки и – залюбовалась. Снег искрил, дети рассыпались, как разноцветные горошины. Небо синее, солнце желтое – все краски яркие и радостные, ничего серого и темного, кроме стайки бездомных собак. Собаки стояли и совещались: где реальнее достать еду, у своих или у иностранцев. Свои беднее, иностранцы жаднее.
Вокруг пруда летела на лыжах молодая женщина в розовом комбинезоне – стройная и стремительная, буквально фея Сирени. Ее светлые волосы летели за ней, опадали на спину и снова взлетали.
Она шла спортивным широким шагом, проезжая на одной ноге, потом на другой. Ноги – длинные, шея высокая, движение плавное – красота.
Кто это может быть? Жена богатого иностранца, модель журнала «Вог»… Живут же люди. Все у них красиво: лицо и одежда. А душу и мысли никто не видит. Моя жизнь не столь гламурная, однако лыжи у меня тоже хорошие и волосы неплохие, но они под шапкой. Их не видно. А то, что видно: лицо и фигура – вряд ли заинтересует журнал «Вог». Но к внешности своей я привыкла. Каждый человек сам себе красивый. Каждый сам себе звезда.
Я оттолкнулась палками и пошла спортивным шагом, подражая фее Сирени, но пере оценила свои спортивные возможности и грохнулась на мягкий снег.
Грохнуться у меня получилось, а вот подняться… Я стала перебирать ногами, как жук, упавший на спину. И вдруг увидела над собой собачьи морды. Шесть морд. Немало.
Бездомные голодные собаки – они немножко волки. Сейчас перекусят горло – и привет.
Я стала махать палками. Собаки отдалялись ненадолго и снова зависали надо мной. Это становилось по-настоящему опасно. Люди сновали мимо, не вмешиваясь. Я осталась одна против своры собак, при этом – лежачая. Удобный доступ к горлу.
Меня охватил настоящий страх, стало холодно под ложечкой. Я поняла: страх живет именно там, в солнечном сплетении. И вдруг я увидела над своим лицом прекрасный лик феи Сирени и услышала ее вопли на польском языке. Она разгоняла собак палками, ногами и угрожающим криком. Она ничего и никого не боялась.
Собаки почуяли в ней более сильного вожака и неохотно подчинились. Разбежались в разные стороны.
Фея протянула мне свою руку, помогла встать. Отряхнула от снега. Заботилась, как близкий человек, как старшая, хотя мы были примерно ровесницы. Скажем так, за тридцать.
Мы пошли рядом.
– Я Ханна, – сказала фея. – А ты кто?
– Виктория, – обозначилась я.
Ханна вырвалась вперед и помчалась своим роскошным спортивным шагом. Я волоклась, как умела. Расстояние между нами увеличивалось, но я все равно чувствовала, что я не одна, а в компании. И не с кем попало, а с бесстрашной красавицей.
Ханна пробежала несколько кругов и, видимо, устала. Снизила темп. Мы пошли рядом. Она спросила:
– Ты кто, вообще?
– В каком смысле?
– Где ты работаешь?
– Книги пишу.
– Про что?
– Про людей.
– А какая у тебя фамилия?
Я назвалась. Ханна остановилась резко, как будто ее толкнули в грудь.
– О! Я учу русский язык по твоей книге. Очень удобно. Короткие предложения. Все понятно, как для дураков. А у Льва Толстого одно предложение – семь строчек. Пока до конца дойдешь, забываешь, что было в начале. Очень тяжело.
«Как для дураков» – комплимент сомнительный. Но тот факт, что иностранцы учат по мне русский язык, – скорее приятно, чем наоборот.
– Хочешь, зайдем ко мне, – пригласила Ханна. – Кофе выпьем.
Она читала мои книги, а это значит – читала мою душу. И значит, мы знакомы. Если бы я вдруг встретила Чехова, я тоже позвала бы его пить кофе и смотрела бы на него с обожанием.
– А я не помешаю? – проверила я.
– Муж на работе, дети в школе, – успокоила Ханна. – Я одна.
Мы сняли лыжи и отправились в коттедж.
Это было двухэтажное жилище с круглой лестницей. На первом этаже большая кухня-столовая с круглым столом, окна от пола до потолка. За окном – круглый пруд, снег, небо, солнце.
Я сидела и буквально ощущала запах роскоши и богатства, которые человек получает взамен больших денег. В сравнении с моей квартирой… А впрочем, лучше не сравнивать. Мы все тогда жили хорошо, потому что не замечали, как тускло живем. И даже климат у нас – тусклый и серый.
На буфете стояли красивые рамки с фотографиями.
– Это мои дети, – с гордостью сказала Ханна и протянула мне фотографии двух мальчиков-подростков. Примерно восемь и двенадцать лет. Старший был похож на Ханну, но при этом некрасивый. Так бывает. А младший – законченный красавец. Принц.
Здесь же на буфете стоял портрет мужа Ханны с пивной кружкой в руке. Седовласый, немножко немолодой, за пятьдесят, очень приятный.
– Гюнтер, – обозначила Ханна.
– Ты давно замужем?
– Пятнадцать лет.
– А что ты закончила? Какое у тебя образование?
– Никакого. Я была фотомодель. У меня было очень много поклонников.
– А почему ты выбрала Гюнтера?
– Я решила: пусть будет… – неопределенно ответила Ханна.
Богатый, догадалась я. Скучный, богатый, возрастной. Зато никаких проблем, кроме одной: любовь. Но любовь проходит во всех случаях. А деньги остаются.
Гюнтер являлся не то владельцем, не то менеджером крупной немецкой фармацевтической компании. Ему принадлежал 51 % акций.
Мы с Ханной пили кофе и беседовали. Говорила в основном она. Монологировала. Видимо, ей не хватало общения. А может быть, она хотела исповедаться передо мной, поскольку я писатель. А писатель, как известно, учитель жизни.
Я – никакой не учитель. Я и сама не понимаю: что такое хорошо и что такое плохо. Иногда мне кажется, что в жизни все перемешано и отделять одно от другого не имеет смысла.
Ханна поделилась своим несчастьем: год назад ее старший мальчик заболел страшной болезнью крови. Она схватила ребенка и уехала с ним в Германию, в лучшую клинику.
Врач по фамилии Рашке назначил облучение в такой дозе, которая и сама способна искалечить. Буквально Хиросима. Мальчик принял эту оглушительную дозу. А потом выяснилось, что Рашке ошибся с диагнозом.
– Не рак? – с надеждой выкрикнула я.
– Рак, рак… Но другой. Другая форма, излечимая. Здесь, в Союзе, ее тоже хорошо лечат.
– Ужас… – сказала я.
– Да… Я до сих пор не понимаю, как Рашке мог ошибиться. Лучшая клиника…
– А этот Рашке хороший врач? – усомнилась я.
– Да. Хороший. Красивый. Он в меня влюбился. Он все для меня делал.
– Перестарался, – предположила я.
– Да. Я тоже так думаю. Если бы он не влюбился, был бы более осторожен.
– А ты влюбилась?
– Ужасно влюбилась. Он был для меня как бог. Все в его руках. И как мужчина… Очень большой мужчина.
Ханна мечтательно покачала головой.
Я поняла: «большой мужчина» – это не размер, а статус. То же самое, что «большой художник».
Ханна встала и принесла бутылку вина, сделанного из изюма. Я первый раз в жизни пила такое вино – сухое и слегка сладкое, очень ароматное.
– Ты любишь любовь? – спросила Ханна.
– Я мужу не изменяю.
– Почему? – Ханна удивленно подняла брови.
– Хлопотно очень. И врать не люблю.
– Я не про измену, а про любовь.
– К мужу? – уточнила я.
– Да при чем тут муж? Муж – это работа.
– Тогда я не понимаю.
– Я вижу, что ты в этом ничего не понимаешь. Я обожаю, когда меня любят и я люблю. Это совершенно особое состояние: кровь горит, ноги летят, хочется жить…
– Вот и люби мужа. Никуда не надо бегать, торопиться, опасаться…
– О чем ты говоришь? Муж – это родственник. Это кошелек. Это отец. А любовь – совсем другое. Когда я люблю – я живу. А без любви меня нет.
– А как сейчас твой мальчик?
– Мы его лечим от облучения. Все остальное в порядке.
– Слава богу…
– Да. Мы справимся. Но он отстает, конечно.
– А Рашке существует?
– Почти нет. У меня сейчас Сережа.
– Кто это?
– Это мужчина моей жизни.
– А где ты его взяла?
– Тебе интересно?
– Еще бы…
Если не иметь самой, то хотя бы послушать.
Ханна стала рассказывать. История – типичная для того времени. Ханна решила заняться бизнесом, зарабатывать сама, независимо от мужа. Это очень сексуально – зарабатывать самой. Ханна любила деньги всей душой. На первом месте – деньги, на втором – любовь, а на третьем все остальное.
Ханна решила открыть в России сеть магазинчиков секонд-хенд – продавать всякий немецкий хлам. В Германии она все скупала на килограммы и за копейки. Здесь, в Москве, это проходило через чистку и глажку, а потом продавалось поштучно и за хорошие деньги. Прибыль – пятьсот процентов. Даже муж удивился и одобрил бизнес.
Ханна открыла сеть магазинов в Москве и Петербурге. А потом решила освоить Липецк и Ижевск.
Сережу она встретила в Ижевске. Он состоял в охранной фирме, крышевал магазины, и не только.
По некоторым приметам я догадалась, что Сережа был бандит. Ханна думала, что он – спортсмен. Одно не противоречит другому.
Короче, она встретила его на своих коммерческих путях. Это был молодой, красивый, накачанный, молчаливый, сдержанный блондин, похожий на поляка. Ее сексуальный тип. Ханна обожала молодых и красивых, просто они ей не попадались. В молодости встречались, конечно, но молодые и красивые, как правило, бедные. Что делать бедной с бедным? А сейчас она сама богата и знатна и может позволить себе то, что ей нравится, а именно – двадцатипятилетнего Сережу.
Ханна втюрилась в Сережу с первого взгляда и не скрывала своего интереса. А Сережа просто остолбенел при виде Ханны. У них в Ижевске таких не бывает. Только в кино, и то не в наших фильмах, а в иностранных. Голливуд. Он никогда не посмел бы посягнуть на такую звезду, но Ханна первая проявила инициативу.
Сережа смущался, как девушка. Ханна сама расстегнула на нем ремень. О! Как красиво он носил ремень – большая пряжка на плоском животе. Его руки смелые, губы сладкие, пенис красивый, как ракета, устремленная в небо.
– А ты что, пенис рассматривала? – удивилась я.
– Если красиво, то почему нет? – в свою очередь удивилась Ханна. – Все, что создал Бог, красиво и разумно.
Первый раз получился немножко скомканным, Сережа стеснялся, но зато потом… Приключения! Что было потом… Они любили друг друга, как боги на Олимпе.