— Я сейчас распоряжусь насчет материалов, — сообщил заместитель Мартынова, и по его лицу снова пробежала искорка какого-то счастья, неуловимая невооруженным глазом. — Это все, или будут еще указания?
— Нет, это не все, — пожевав губами, пробормотал Лисин. — Я заметил на втором этаже актовый зал.
— Есть такой, — подтвердил Горбунов.
— Через два часа там должны быть все родственники убитых, живущие в этом городе.
Искра не добежала и до середины пути, потухла, словно наткнулась на ручеек пота. Лицо заместителя стало грустным и озабоченным. Его щеки обвисли, глаза сделались бездонными.
— Я прослежу, — прохрипел Мартынов.
— Нет, этим займется ваш заместитель. У нас сейчас будет много работы, как я и обещал. Теперь я хочу, чтобы все входы в прокуратуру были блокированы. Любой человек, проникший в здание, должен быть незамедлительно задержан. Видео— и аудиоаппаратура изымается, кассеты и цифровые диктофоны сдаются капитану полиции Юштину.
Лисин остался один и направился к чайнику. Он вдруг подумал о том, что за двадцать лет службы ему ни разу не приходилось расследовать преступления, где жертвами были бы сразу три сотрудника прокуратуры, которые погибли на рабочих местах. Обычно прокуроров убивают по дороге домой или прямо в квартире, вне служебной обстановки. Из мести, в результате выяснения отношений, отягощенного нетрезвым состоянием сторон, не зная, что этот человек — сотрудник прокуратуры. Лисин пытался настроить память на ассоциативную волну, но она не предоставляла ему ни единого случая, когда в здание прокуратуры вошел бы человек и выборочно, следуя только ему одному известным галсом, расстрелял бы троих тамошних сотрудников и ранил еще одного.
Версия о сумасшествии фигуранта место, конечно, имела. Ее нельзя отбрасывать до тех пор, пока не будет доказано другое. Не исключено, что психически неуравновешенный человек, претерпевший какие-то неудобства от надзирающего органа, забрел на рынок, купил «ТТ» со спиленным номером, вошел в прокуратуру и начал стрелять. Но тронутый умом вряд ли стал бы разбираться, кто виновен в его проблемах, а кто нет. Для таких штат прокуратуры — единое целое, а потому какая разница, с какого конца начать?
Служащая, выдающая на входе пропуска, уверяла, что мужчина был трезв и в своем уме. Он ссылался на какого-то следователя Кириллова. Да, таковой есть в прокуратуре города Старооскольска. Но установлено и другое. Он уже четыре года работал в двадцать седьмом кабинете на втором этаже и никогда оттуда не переезжал. Самое главное состояло вот в чем: Кириллов уже через десять минут после прибытия Лисина сообщил ему, что никого в это солнечное утро для допроса не ждал. Тем более для повторного. У него в производстве шесть дел. Два из них связаны с изнасилованием и четыре — с убийством. Все преступления носят статус висяков, и перспектив для раскрытия оных, как стыдливо заметил юрист первого класса Кириллов, не намечается.
Из всего этого следует сделать вывод о том, что человек, прибывший в здание в качестве палача, знаком со штатной структурой прокуратуры Старооскольска. Ему известно, в каких случаях на входе может быть выписан пропуск. Лицо, не разбирающееся в режиме службы прокуратуры, никогда не повело бы себя так, как этот убийца.
Ожидая, пока к нему доставят Гасилова, выжившего в кровавой переделке, Лисин вышел из кабинета и направился на первый этаж. В коридоре он встретил Сидельникова, за которым, сгибаясь под тяжестью груза, спешили две девушки в гражданских платьях. Они несли по несколько десятков серых папок, видимо, из числа тех, что следователь велел передать Сидельникову.
На втором этаже он обратил внимание на одну деталь. Окно, такое же, как то, через которое покинул прокуратуру убийца, здесь было загорожено металлической решеткой.
Почесав подбородок пальцем, он свернул с лестницы и, следуя по коридору, стал по очереди распахивать двери кабинетов. Вот красивое, милое личико следователя прокуратуры. Женщина белее мела. Она сидит за столом и пытается погасить ледяной озноб чашкой дымящегося кофе. Ее трясет словно шизофреника, которому для растормаживания вогнали под кожу лошадиную дозу транквилизатора. А на окне вот она — решеточка.
Следующий кабинет, напротив. Прокурорский работник в форме младшего советника юстиции смолит сигарету. По всему видно, что она у него не первая в это утро. Окурков одинаковой длины в пепельнице уже с десяток. А на окне — решетка. Точная копия тех, что в коридоре и там, где сидит красавица в короткой юбочке и погонах юриста второго класса.
Лисин уже не открывал все двери подряд. Он прошел до конца коридора, проверил еще два кабинета — по одному с каждой стороны — и везде обнаружил решетки.
Вот так и рождаются новые идеи. Самые неожиданные и маловероятные. Но любая версия имеет право на жизнь, пока не установлена ее бессмысленность.
Достигнув наконец первого этажа, он прошелся вдоль ряда посетителей, сидящих на стульях. Они были выпровожены из кабинетов и оставлены здесь для выяснения обстоятельств. Все они на момент атаки на прокуратуру имели неосторожность находиться в ней, теперь терпели муки плена и даже не пытались высказать по этому поводу своих возмущений. Видимо, шок от случившегося поразил не только руководителей надзирающего органа города Старооскольска, но и тех людей, которые пришли в здание по личным мотивам.
— М-да, — выговорил Лисин, вглядевшись в серые лица присутствующих, и двинулся к вахте, где убийца получил пропуск.
Служащая, своею рукою выписавшая «прокурорскому палачу» разрешение на аутодафе, четвертый час находилась под контролем медиков. Везти ее в больницу, в отличие от прокурора Гасилова, не было необходимости. Валерьянки, валокордина и нашатырного спирта было достаточно и в мобильных кофрах врачей. Женщина иногда успокаивалась, пыталась воссоздать подробности обращения к ней убийцы, которого она в этом состоянии никак не могла вспомнить. Потом бедняжка вдруг начинала биться в истерике, крича о том, что знает каждую морщину на его «гладко выбритом, голубоглазом лице».
— Вы его видели хотя бы раз в жизни? — спросил Лисин, подсаживаясь на соседний стул.
— Никогда! — горячо запротестовала она.
— Вы ходите сюда на работу каждый день в течение последних восьми лет, не так ли? — Важняк был настойчив, потому что точно видел вину женщины, хотя и косвенную, но, в его представлении, не малозначимую.
Если тебя посадили выписывать пропуска в прокуратуру города, то к этому занятию нужно относиться куда внимательнее, нежели к той же работе, но на проходной завода, выпускающего пылесосы.
— Человек сказал вам, что его снова вызывают для допроса, а сие означает, что он здесь не впервой. Он знает фамилию следователя, и вы даете ему право зайти внутрь, даже не поставив в известность этого следователя.
— Давайте! — закричала служащая, требуя новую порцию успокоительного. — Давайте! Я так и знала, что вы быстро найдете виновного! Из Москвы оно, конечно, виднее!
— Тихо, — попросил Лисин, вынимая из пачки сигарету. — Обойдемся без истерик, мадам. Я хоть и из Москвы, но мне пока ничего не видно. Теперь идите-ка сюда!..
Полицейские подошли, чувствуя неизгладимую вину за свою никудышную стрелковую подготовку.
— Arbeit macht frei. Что я сказал?
С немецким у старооскольских полицейских было еще хуже, чем со стрельбой.
— «Работа делает свободным». Это было написано на воротах Освенцима, — объяснил Лисин. — Вы вот-вот освободитесь от каторжного труда, связанного с исполнением своих служебных обязанностей.
— В чем мы виновны? — буркнул старшина.
— Вас ждет народное хозяйство, — не обращая внимания на реплику «от коллектива», пообещал Лисин. — Токарю или фрезеровщику не нужно обладать способностями фейсконтролера и видеть оружие под чужой одеждой. — Важняк поднялся, сразу стал на голову выше полицейских и вознес свой толстый палец над головой одного из них. — Даже в самых зачумленных пабах Москвы, в позорных гей-клубах и рюмочных есть люди, которые способны в глазах и жестах всякого приходящего читать угрозу учреждению. Они не пускают таких людей в свои заведения и получают за это заработную плату. Зачем здесь стоите вы? Пугать посетителей своей хрустящей зевотой и помятой формой?
— Нам что, каждого обыскивать? — затараторил, понимая свою правоту, младший сержант. — На нас же заявления писать будут!
— Ты — в этот угол, — велел Лисин, с визгом расстегивая свою папку. — Ты — в противоположный конец коридора. Два листа бумаги. Мне нужно подробное описание лица, устроившего здесь маленькую Боснию. Граждане!
От этого хриплого простуженного призыва люди, сидящие в коридоре словно в плену, вздрогнули и вогнали головы в плечи.
— Сейчас эти полицейские разойдутся по разным сторонам коридора. Если за время моего отсутствия они вдруг перебросятся хотя бы словом, то я должен буду об этом знать.
— Нам что, каждого обыскивать? — затараторил, понимая свою правоту, младший сержант. — На нас же заявления писать будут!
— Ты — в этот угол, — велел Лисин, с визгом расстегивая свою папку. — Ты — в противоположный конец коридора. Два листа бумаги. Мне нужно подробное описание лица, устроившего здесь маленькую Боснию. Граждане!
От этого хриплого простуженного призыва люди, сидящие в коридоре словно в плену, вздрогнули и вогнали головы в плечи.
— Сейчас эти полицейские разойдутся по разным сторонам коридора. Если за время моего отсутствия они вдруг перебросятся хотя бы словом, то я должен буду об этом знать.
Горбунов стоял неподалеку от эпицентра событий и разговаривал по мобильному телефону. Он бросил в сторону московского важняка пустой взгляд и почесал пальцем ямочку на подбородке. Ему, как и многим в этом здании, не были до конца понятны поступки этого москвича. Однако, увидев в дверях молодого человека с перевязанной правой рукой, он оживился и развернулся в сторону Лисина.
— Иван Дмитриевич! — Горбунов дал при крике петушка, чем немного расслабил «арестованных» посетителей, прокашлялся и уже деловитым голосом проговорил: — Это Артем Андреевич Гасилов, которого вы искали.
— Не искал, а просил его сюда доставить. Как рука, прокурор?
Не зная, как отвечать человеку, который шутя ставил его начальника в неудобные позы в родном ведомстве, Гасилов вяло пожал руку следователю и обернулся к Горбунову.
— Да вы не обращайте на него внимания, — совсем уж дерзко посоветовал Гасилову огромный незнакомый мужчина. — Ему сейчас не до нас. Я — Лисин. Пойдемте, наверху заварился отличный чай… Сидельников! — заметив в конце коридора знакомое лицо, прокричал он. — Взять книгу регистрации материалов и лично вывернуть архив во второй раз!
— Вы кто? — очень медленно и членораздельно поинтересовался Гасилов.
— Мне кажется, я самая большая неприятность города Старооскольска за всю историю его существования. Так я не услышал — как рука?
— Ноет.
— Это хорошо.
— Что же в этом хорошего? — Гасилов фыркнул и недружелюбно посмотрел на человека, статус которого до сих пор не уяснил.
— Хорошо в том смысле, что вот, к примеру, у Журова с Хотынцевым уже ничего не ноет. — Следователь подтолкнул Гасилова к лестнице и после этого стал нравиться ему еще меньше.
Вкуса чая, предложенного московским следователем, раненый прокурор не ощущал. Больничные анестетики и бета-блокаторы, коими молодой человек был напичкан, как апельсин водкой, стояли в горле и на языке неприятной горечью, мешали адекватно воспринимать даже запах табака. Тем не менее чай он пил старательно, уже знал должность и полномочия собеседника, поэтому старался понимать его и быть при этом понятным ему.
— Два месяца до пенсии, и тут это дело, — говорил Лисин. — Вы понимаете, что это значит?
— Нет.
— Это значит, что имя мое пронесется сквозь века или я с позором отвалю в Балашиху удить карасей. Так вы видели лицо убегающего мужчины?
— Я видел его со спины. — Гасилов утвердительно качал головой, однако его ответ только частично совпадал с этими движениями. — Когда он бежал на меня, я какое-то мгновение держал взгляд на его лице. Но этого недостаточно, чтобы я смог сейчас нарисовать словесный портрет. Когда я увидел пистолет…
— Ты испугался.
— Нет, не успел. Скорее я растерялся. В противном случае мне удалось бы заскочить в кабинет — время для этого было.
— Но ты продолжал стоять и видел не лицо мужчины, а лишь его абрис и пистолет?
— Вы умеете правильно отвечать на свои собственные вопросы, — начал ерничать Гасилов.
После расслабляющих препаратов он ощущал душевную раскрепощенность и верил в то, что неуязвим ни для пули, ни для сабли.
— При этом сохраняю надежду на то, что ты тоже примешь участие в нашем разговоре.
— Я разглядел его позже, но опять-таки со спины. Он навел на меня «ТТ», вхолостую сработал пальцем, и я понял, что пистолет разряжен. Убийца к тому времени уже почти выбил оконную раму. Все, что ему оставалось, это бросить в меня ствол.
— Почему убийца? — помолчав, спросил Лисин. — Ты видел, как он убивал Журова, Хотынцева и Голощекину?
— Нет, — ответил прокурор, чуть подумав.
— То-то. — Следователь распустил под кадыком узел галстука, развалился в кресле и вдруг спросил: — Давно в прокуратуре?
— В этой или вообще?
— Вообще, — уточнил следователь после очередной паузы.
С первой минуты разговора с Гасиловым Лисин вдруг предался мыслям, препятствующим скоропалительным командам и поступкам, привычным для многих здешних работников.
— Шестой год. После армии заочно закончил юрфак в Томске и подался на службу в «око государево».
— А через шесть лет едва не оказался в его заднице, — подытожил Лисин. — На этот раз уже очно.
Гасилову разговор не нравился. Этот важняк из Москвы совершенно не вписывался в светлый образ следователя, вдалбливаемый в голову Гасилова на протяжении пяти лет учебы и шести — службы. От большого во всех отношениях московского гостя всерьез пахло неприятностями, несло пошловатым душком и неуважением к традициям. Быть может, если бы речь шла об убийстве кого-то другого, но не коллег, тела которых до сих пор оставались в кабинетах, испачканных застывшей кровью, Гасилов был бы более сдержан в эмоциях и выводах. Но когда на этаже, где лежат убитые товарищи, сидит московский следователь, хохмит, богохульствует, пьет чай да еще заставляет хлебать его и самого Гасилова!..
Прокурор отодвинул от себя чашку так резко, что в ней звякнула ложка, и спрятал взгляд, чтобы не выдавать его стального блеска. Но тут же выяснилось, что Лисину не было никакого дела не только до этого, но и до всего прочего, что не имело отношения к интересующему его вопросу. Важняка не волновали ни щебетанье за окном воробьев, отогревшихся на солнце, ни бередящий душу запах смерти на третьем этаже, ни прокурор города Мартынов, то входящий в собственный кабинет, то из него выходящий.
Гасилову такое положение вещей не нравилось. Чем дольше в кабинетах лежали трупы его коллег, тем сильнее становилось это навязчивое чувство неприятия.
— Нервничаете, Гасилов?
Прокурор присмотрелся и увидел в глазах следователя по особо важным делам злые желтые огоньки.
— Не нравится моя манера хозяйничать в чужой усадьбе, хлопать по плечу и шее руководство при подчиненных, пленять граждан и мучить полицейских?
— Не нравится, — робко произнес прокурор.
— Я так и знал. — Лисин довольно откинулся в кресле, поднес к губам чашку с остывшим чаем и сделал шумный глоток, показавшийся прокурору похожим на работу помпы, втягивающей в себя воду вместе с воздухом.
Важняк оставил в покое пустую чашку, по-хозяйски развалился за столом и стал играть огоньками. Над колесиком «Зиппо» поднимался огонек и отражался в его глазах. Крышка зажигалки щелкала, огонек затухал, но зрачки московского гостя продолжали отсвечивать преисподней.
Гасилову не нравилось все, чего он не понимал. Он боялся подобных вещей и вдруг понял, что ему страшно сидеть рядом с Лисиным.
Сегодняшнее утро началось необычно, не так, как всегда. Сначала в него стреляли. Потом хотели добить. Он уже побывал в больнице, а теперь следователь пытался склонить его к казуистическим рассуждениям. Вопрос, прозвучавший последним, лишний раз убедил Гасилова в собственной правоте.
— Вам сколько лет? — руководствуясь одному ему известными соображениями, Лисин обращался к молодому сотруднику то на «вы», то просто и фамильярно.
— Двадцать семь. Полных.
— Вы уже не в больнице. Что значит «полных»? Итак, двадцать семь. Из них в прокуратуре вы трудитесь, выражаясь вашим же языком, полных пять лет. — Лисин покачал головой и со стуком сбросил с ладони никелированную зажигалку. — А мне сорок семь. Из них я двадцать пять работаю следователем.
Для Гасилова это было сроком, не поддающимся восприятию. Он плохо представлял себя за два месяца до пенсии и никак не мог увидеть собственную персону в роли важняка из Следственного комитета.
— Прежде чем сказать главное, я поставлю тебя в известность об одном факте, о котором ты еще не догадываешься.
— У меня в Шотландии померла бабушка и оставила мне замок и тридцать три коровы?
— Круче, — не моргнув глазом, пообещал Лисин.
— Тридцать… четыре коровы?
— Я прав, — ухмыльнувшись, подытожил Лисин. — Ты мне подойдешь. С этой минуты ты член моей группы.
— Но…
— Почему ты не открывал рта таким вот манером, когда речь шла о замке в Шотландии? — Следователь подобрал зажигалку и стал осторожно постукивать ею по столешнице, выделяя ударения в произносимых словах: — Распоряжение о введении тебя в группу я подготовлю. Следственный комитет согласует это с Генпрокуратурой. Приказ придет Мартынову по факсу завтра утром, но это уже ничего не значит. Ты в моем подчинении.