— А дэ та собака? — снова спросила Лидка с той же интонацией.
Было ясно, что в этом доме больше ничего не добьешься.
Тамара поднялась.
— А какую роль сыграла машина? — спросил Юра. Его как автомобилиста больше всего волновала машина. — Он ее выиграл?
— Ну а як же. У газети писалы. Газеты ж не брешуть. Це ж пресса.
— Продав та прогуляв, — отозвалась Христина. Видимо, не могла смолчать. Это была ее болевая точка.
— Вы хотите, чтобы его выпустили? — спросила Тамара.
Женщины промолчали. Они боялись: если Петька выпустят, он вернется и «дорубает» их обеих.
— Нэ знаю, — сказала Лидка. — Як суд порешит, хай так и будэ.
* * *Председатель колхоза оказался на месте. Он удивился, что журналистка приехала из самой Москвы по такому пустому и ясному делу.
— Как вы считаете, его правильно осудили? — спросила Тамара.
Абсолютно правильно. — Председатель говорил по-русски. — Его жена абсолютно довела до такого состояния, но страна у нас большая. Поезжай в любой конец и спокойно трудись. А если каждый начнет хвататься за топор, так это ж топоров не хватит.
— А что за история с машиной? — спросил Юра.
— Та он ее не выигрывал. В часть к ним пришел корреспондент, спросил: какие новости в боевой и политической подготовке? Петько возьми да и скажи, что он выиграл «Москвич». А сам ни Боже мой.
— Наврал? — удивился Юра.
— Ну да.
— Зачем?
— Дурак, — сказал председатель. — Теперь за дурость свою сидит.
— А корреспондент не перепроверил? — удивилась Тамара.
— Он не подумал, что Петько брешет. Хиба ж такое брешут? Вин поверив, та и всэ.
— А откуда вы знаете?
— Так суд же был выездной. Показательный. Весь поселок присутствовал, и корреспондент тот был. Как свидетель.
— Петько хороший был работник? — спросила Тамара.
— Сначала, как пришел из армии, то хорошо работал. А потом опустился, бриться перестал, спал в хлеву вместе со скотом. Я его спрашую: что с тобой? А он мне: не могу так больше жить. Помогите. Я вызвал их з Лидкою вместе, говорю: вы оба молодые, не поганые, чего вам не жить? А она: буду с ним жить, если отдаст деньги за полмашины, которые он прогулял. Я тоди ее выгнал, а ему говорю: ты мне за свою жену больше не разговаривай, а то обматерю. Та шо мы за них гутарим? Пойдемте, я покажу вам, яки у нас парники, яки у нас доярки. А який Вадим…
— Вадим — это кто? — спросила Тамара.
— Бык. Такого и в Испании немае. Его б в корриду, он бы всех тореадоров к такой матери пораскидал.
— В другой раз, — улыбнулась Тамара. — Нам еще надо в городской суд успеть. Дело просмотреть.
— Зачем? — удивился председатель. — Все ж ясно.
— Мы должны отреагировать на письмо, — объяснила Тамара.
— А кто писал? Петько.
— Надо ж, всю Москву взбулгачил. Сел за свою дурость и сиди. И не отрывай людей от дела.
* * *Во дворе правления колхоза околачивался мужик — правдолюбец. Или просто сплетник. Или то и другое, потому что бывает трудно провести грань между правдой и сплетней. Несмотря на жару, он был одет в черные суконные штаны и пиджак.
Сплетник подошел к Тамаре и, тыча ей в бок прямыми жесткими пальцами, торопясь, будто боялся, что его не дослушают, сообщил, что Лидка курва и Петька она не любила. Это знает весь поселок. Она вышла за Петька замуж назло Ваську, с которым гуляла «з самых лет».
— А самые — это сколько? — спросила Тамара.
Мужик не ответил. Он торопился довести мысль до конца. Видимо, привык, что его не дослушивают, и приспособился не останавливаться.
Васько обещал жениться на Лидке, но передумал и уехал в город. В городе девушки с завивкой и маникюром. Что ему Лидка. Тогда Лидка вышла за Петька. Назло Ваську, который оказался не человек, а пройдысвит. Однако после свадьбы Васько снова возник. Старая любовь не ржавела. Петько ушел в армию и там ввел корреспондента в «оману».
— В заблуждение, — перевел Юра.
— Зачем? — спросила Тамара.
Сплетник торопливо объяснил, что Самусенки, то есть Лидка и теща, жадные до того, что за копейку зайца догонят. А тут целый «автомобиль». Петько рассчитывал купить Лидкину любовь. Петько с машиной — это уже совсем другое дело, чем один Петько. Когда же он вернулся без «автомобиля», теща спросила: «Зятю, а дэ ж твоя машина?» Они уже привыкли к своей мечте, а Петько их будто бы обокрал. Они его затравили, и Петько тещу порубал. Васько испугался и исчез. А сейчас, когда Петька посадили за решетку, он у Лидки живет. Стационарно.
— А сейчас он где? — удивилась Тамара.
— Та е, е… Петьку трэба було б его порубаты, а нэ тэщу. Що тэща? Вот и маешь… тэща жива-здорова, Лидка з Васьком, а Петько в тюрьми.
— Вам его жалко? — спросила Тамара.
— А як же. Одиннадцать самых кращих рокив собаци под хвист. З-за цией курвы, Господи прости.
К сплетнику подошла женщина в ситцевом сарафане, взяла его за шиворот и повела, как подростка. Он послушно заперебирал ногами. Видимо, эта коллизия была для него привычной.
Тамара догадалась, что, помимо восстановления истины, правдолюбец хотел немножко заработать. Но у него не получилось.
В Днепропетровск возвращались молча. Тамара устала. Хотелось есть. Юра задумчиво смотрел вперед. Они окунулись в чужую беду, и она, казалось, пристала к их коже, одежде. Невозможно было стряхнуть. В общем, картина выстраивалась: Васько, как поняла Тамара, был «пройдысвит», а по-русски — прохвост. Он пользовался оголтелой любовью соседской девочки, которая любила его с шестнадцати, а то и с пятнадцати лет. Но рассчитывал жениться на дочери Онассиса. В конце концов удалось же русскому парню жениться на молодой миллионерше, а он чем хуже. Но с миллионершами в Днепропетровске не густо, Васько вернулся в поселок. А возможно, старая любовь не ржавела, как сказал правдолюбец. Лидка попала в колесо. Она хотела выскочить из колеса, выбросив Петька. Но Петька не так легко оказалось выбросить. Он выложил на стол свои козыри: машина. Он ее сам выдумал. Но из неправды получается еще одна неправда. Петько тоже оказался в колесе и попытался выскочить из него, разрубив топором. И выскочил в тюрьму.
— И тут любовь, — сказала Тамара. — Ищите женщину.
— Ищите водку, — уточнил Юра.
— С чего вы взяли?
— Лидка ж не дала им закусить. Сказала: у меня не столовая. Они со Славиком выпили на голодный желудок. Он окосел и схватился за топор. Да и наследственность неважная.
— С чего вы взяли?
— Папаша умер от водки. Корову продали, два ящика купили. Сын алкоголика, сам пьяница. Что от него можно ждать?
— Не в этом дело, — возразила Тамара.
— Ив этом тоже. Девяносто пять процентов преступлений совершаются на пьяную голову.
Юра остановил «джорика» возле магазинчика. Вышел, скоро вернулся, держа в руках хлеб, брынзу и два пакета сливок.
Они стали есть молча. Тамара никогда в жизни не ела такого вкусного серого хлеба, такой свежей, пахнущей молоком брынзы. Вообще, брынза — ее любимая еда. Она крошила брынзу в супы, в овощи, в макароны. Было непостижимо, что Юра угадал. А с другой стороны — постижимо. Ему было не все равно. Он вникал в Тамару, все учитывал и предчувствовал. Если бы хоть кто-нибудь учитывал Петька, такого бы не случилось. Но он как таковой никому не был нужен. Сначала Лидка свела счеты с Вась-ком при помощи Петька. Потом равнодушный отчим, у которого своя семья. А может быть — сначала равнодушный отчим. Далее равнодушный корреспондент, которому плевать и на свою работу, и на газету. Он обязан был хотя бы посмотреть лотерейный билет. Но не посмотрел. Председатель колхоза, которому не хотелось копаться в жадности Самусенков, у него своих дел полно. Любила его только мать, но она не имела права голоса. И маленькая сестра. Петько попал в колесо равнодушия. Сколько их, невидимых соучастников преступления, но их не судят. Не дают срок. Они даже не догадываются, что они — соучастники.
— Дошел… — проговорил Юра. Видимо, Петько не выходил у него из головы.
— Довели, — поправила Тамара. — Один бы он до этого не дошел.
— Интеллигентские штучки.
— Что? — не поняла Тамара.
— Я их ненавижу, — тихо и определенно сказал Юра. — Недавно шел по мосту, а навстречу компания из Петьков и Славиков. Иду и не знаю: столкнут они меня или нет. А плавать я не умею.
Тамара мысленно представила себе хрупкого провинившегося Ангела на узком мосту. Внизу, как в пропасти, поблескивает вода. А навстречу — неуправляемые, расхристанные, безумные. Чтобы столкнуть, не надо особых усилий. Просто пройти, не сворачивая. Чуть двинуть плечом, как зачеркнуть человека.
Подъехали к зданию городского суда.
— Я в машине вас подожду, — сказал Юра. — Я устал. Надоел мне ваш солдат.
— Он скорее ваш, — возразила Тамара и вышла из «джорика».
Судья смотрел в стол. Его настораживал и оскорблял тот факт, что представитель печати перепроверяет его работу. Стало быть, не доверяет.
Тамара листала пухлое дело. В деле была заметка «Радость солдата». По поводу отравленной собаки — ни слова. Видимо, этот факт имел значение только для Петька. Да и где та собака? О Ваське тоже ни слова. Тамара прочитала приговор. Солдат был осужден по статье «за предумышленное убийство». Он действовал не в состоянии аффекта, а вполне обдуманно. Петько ушел от Лидки к себе домой. Там взял топор и вернулся обратно, неся его за пазухой. Дорога — через весь поселок. Петько мог и протрезветь и передумать. Но он туго замыслил убить Лидку. Однако, когда он вошел в дом, Лидка сидела в туалете, а на первый план вылезла теща, и удар пришелся по ее голове, а не по Лидкиной. Тещина голова оказалась крепкой, и она выжила. Вмешалась судьба. Не Петько, а судьба смилостивилась над тещей. Преступные Действия производились в присутствии дочери, которая осознавала действия подсудимого. Она визжала от ужаса, Петько засунул ее в шкаф. Преступление в присутствии малолетнего, но сознательного человека отягощало преступление.
Тамара отодвинула приговор. Ей все было ясно. Петько изобразил себя в письме жертвой недоразумения: пресса, опубликовав ошибочную статью, довела его до тюрьмы. Пусть теперь пресса и вытягивает обратно. А он, бедный раб любви, ни за что ни про что сидит в заключении и чистит бочку картошки в ледяной воде.
— Вы его помните? — спросила Тамара у судьи.
— Помню, — односложно ответил судья.
— Какое он произвел на вас впечатление?
— Неважное.
— А именно?
— Ограниченный человек.
— А он не производил на вас впечатление страдающей души?
— А они тут все страдающие души.
Судья, как и Лидка, не был расположен к беседе. Ему в этом деле все было ясно.
— А как вы считаете — одиннадцать лет не круто? Все же теща осталась жива.
— Круто, конечно. Там не сахар. Но такие люди — сорняки. Их надо выдирать.
— Что значит выдирать? — удивилась Тамара.
— А зачем они?
— Все люди — люди. Каждый человек — человек.
— Это — не человек. И они — не люди.
— Не хотела бы я к вам попасть, — созналась Тамара.
— А вы и не попадайте.
Он улыбнулся. У него были хорошие зубы и довольно хорошие манеры. Узким лицом, белесостью, промытостью он походил на немца. «Нацист», — подумала Тамара, и ей захотелось на улицу, к «джорику», с которым она сроднилась. И время, протянувшееся в кабинете, показалось бесконечным. Не имеющим точки.
Тамара попрощалась и вышла из кабинета. Она торопливо пошла, потом побежала. Она сбегала с лестницы, как абитуриентка, поступившая в институт, только что увидевшая свою фамилию в списках принятых. Ее несла молодость, беспричинная радость и надежда. Казалось, еще немного — и будет найден выход из колеса. Она бежала к своему выходу.
С Петьком все было ясно. Определенность тоже высвобождала. Петько остался позади, как и его поселок.
Юра стоял возле «джорика», разговаривал с девушкой. Девушка вся была засыпана светлыми кудряшками, как тонкорунная овечка.
Тамара остановилась. Беспричинная радость деликатно отошла в сторонку, уступила место усталости. Оказывается, Юра жил до сегодняшнего дня целую жизнь, и эта девушка из его вчерашнего дня. А Тамара решила почему-то, что до нее он вроде и не жил. Оказывается, жил. Был любим. И сейчас любим вот этой овечкой, и она ему очень идет: легкая, ясная, без отягчающего прошлого. А Тамара — на что она рассчитывала, жена алкоголика, белка в колесе.
Юра увидел Тамару. Попрощался с овечкой, и она зацокала копытцами через дорогу, платьице коротенькое, ножки ровные, как макароны.
Тамаре показалось, что из нее, как из резиновой игрушки, вытащили затычку. Ушел весь воздух. Захотелось сесть на асфальт.
— Ну, что? — озабоченно спросил Юра, подходя.
— Ничего. Все в порядке.
— Что в порядке?
— Отвезите меня в гостиницу, — попросила Тамара. Сели в машину. Тамара была чужая, и больше чем чужая. Вернее, меньше. Она была враждебна.
— Что с вами? — Юра взял ее за руку.
— Ничего. Я устала.
— И это все?
— Все.
— Вы считаете, что усталость достаточная причина для…
— Для чего?
— Ну хорошо. Я отвезу вас в гостиницу.
Теперь обиделся он. Ехали отчужденные.
* * *Днепропетровск праздновал юбилей ВЛКСМ, и все гостиницы оказались забиты комсомольцами двадцатых годов, тридцатых и так далее, вплоть до семидесятых. Мест не было. Ночевать было негде. Уехать тоже было нельзя, Тамара наметила на завтра встречу с корреспондентом, автором заметки «Радость солдата». Знакомых в Днепропетровске у нее не было. Оставалось идти на вокзал и сидеть до утра В зале ожидания.
— Я могу пригласить вас к себе, — сказал Юра несколько официально. — У меня есть раскладушка.
Тамара молчала.
— Что все-таки происходит? — тихо потребовал Юpa, обегая ее лицо своими дымными глазами.
Что она ему скажет? Он для нее — и этот Юра, и тот. Первый. Она не могла себе представить, что тот Юра кем-то ее заменил. Прижизненная замена. Это все равно что увидеть себя в гробу. Как об этом скажешь?
Тамара промолчала.
* * *Юра жил на краю города в деревянном доме. Дом был длинный, два сруба, придвинутых один к другому. Это была частная постройка, принадлежащая Юриным родителям. Видимо, когда-то, в плохие времена, половину дома продали, и сейчас в этой половине жил тот самый сосед, к которому слетались все птицы и ушла жена. Каждая половина имела свой вход, но, должно быть, Юра часто встречался с женой на приусадебном участке.
Вошли в дом. В доме было две комнаты и кухня. Юра тотчас отправился на кухню и поставил чайник. Тамара обошла комнаты. В одной стоял стол и стул, в другой — раскладушка.
— Просторно у вас, — заметила Тамара.
— Жена всю мебель забрала. И всю посуду, — просто объяснил Юра.
— А на чем вы едите? На газете?
— Почему? Одна тарелка у меня есть. И одна вилка. Сейчас будем ужинать.
Юра достал из маленького висячего холодильника домашнюю колбасу, малосольные огурцы величиной с мизинец, помидоры — крупные, громадные, как маленькие дыни. И бутылку вина.
— Откуда это у вас? — поразилась Тамара.
— Мама вчера принесла.
— А где мама?
— Она в центре живет. Замуж вышла год назад, к мужу переехала.
— А сколько ей лет?
— Пятьдесят. Она на семнадцать лет старше меня. Так приятно видеть ее счастливой.
Значит, Юре — тридцать три, — посчитала Тамара. На пять лет моложе.
— Они вместе учились в институте. Первая любовь. Потом жизнь развела, а теперь соединила, — пояснил Юра историю своей мамы.
Тамара подумала: у любви не так уж много вариантов. Поэтому варианты часто повторяются, только г разными людьми.
Чайник тем временем вскипел. Юра взял таз, налил туда горячую воду, разбавил холодной.
Тамара сидела на табуретке, молча следила за ним. Юра поднес таз к ее ногам, встал на колени, снял с Тамары туфли и поместил ее ноги в таз. Вода была прохладной.
— Вы что, собираетесь ноги мыть и воду пить? — спросила Тамара.
— Воду пить не буду. Но усталость как рукой снимет. Вот увидите. А завтра я оболью вас водой из колодца.
— Мне нельзя. У меня радикулит.
— Радикулит лечат холодом.
Он стал растирать ее ступни сильными осторожными руками. Тамара не смущалась, ей было совершенно спокойно в его доме. Овечка разъединила их, создала дистанцию, и эта дистанция была уместна и удобна.
— А теперь пройдитесь! — скомандовал Юра.
Она пошла босая по кухне, оставляя темные мокрые следы. Ноги казались легкими. Если прыгнуть — зависнешь. Так, наверное, чувствуют себя космонавты в состоянии невесомости.
Юра разлил вино по стаканам. Выпили. Легкость пошла от ног вверх. У Тамары слегка закружилась голова, именно от этой легкости. Колбаса была свежей, пахла чесноком. Помидоры не резали, а ломали, и на разломе они искрились белым, как арбузы.
Петько уплыл куда-то в ирреальность, будто ничего этого «николы не було». Как та собака, которую то ли отравили, то ли нет. Всегда была ясность, чистота, деревянная изба, арбузные помидоры, заботливый ангел с правильным лицом.
— Ас кем вы разговаривали? — спросила Тамара.
— Где? — Он перестал жевать.
— Возле машины.
— Когда?
— Возле суда.
— А-а… — вспомнил Юра. — Это Римка. Жена Рудика.
— А Рудик кто?
— Мой институтский товарищ. Он сейчас барменом работает.
— Почему? — спросила Тамара, хотя ее совершенно не интересовала судьба Рудика.
— Надо жену кормить и трех детей.
— У этой девочки трое детей? — поразилась Тамара.
— Да. А что? Ей тридцать пять лет.
— Она вам нравится?
— Кто?
— Римка.
— Так она жена моего приятеля, — повторил Юра, и Тамара поняла, что жен приятелей он не рассматривает. И не видит. Это прикладное к приятелю и самостоятельного значения не имеет.
Тамара как бы поднялась из собственного гроба. Впереди — целая жизнь, по которой можно идти легкими чистыми ногами. Как будто темя ее не заросло в младенчестве. Надежда хлынула прямо в голову. Это было невыносимо. Тамара опустила лицо и заплакала.