6
Для кого война началась в 41м, а для Боева - ещё с Хасана, в 38м. Потом и на финской. Так и потянулось сплошной войной вот уже седьмой год. Два раза перебывал на ранениях - так та ж война, а в родной край отпусков не бывает. В свою ишимскую степь с сотнями зеркальных озёр и густостайной дичью, ни к сестре в Петропавловск вот уж одиннадцатый год путь так и не лёг.
Да когда в армию попал - Павел Боев только и жизнь увидел. Что было на воле? Южная Сибирь долго не поднималась от гражданской войны, от подавленного ишимского восстания. В Петропавловске, там и здесь, - заборы, палисадники ещё разобраны, сожжены, а где целы - покривились. Стёкла окон подзаткнуты тряпками, подзатянуты бумагой. Войлок дверной обивки где клоками висит, где торчит солома или мочало. С жильём - хуже всего, жил у замужней сестры Прасковьи. Да и с обувью не лучше: уж подшиваешь, подшиваешь подошвы - а пальцы наружу лезут. А с едой ещё хуже: этого хлеба карточного здоровому мужику - ничто... И везде в очереди становятся: где - с пяти утра, а где набегают внезапной гурьбой, не спрашивая: а что будут давать? Раз люди становятся - значит, что-то узнали. И - нищих же сколько на улицах.
А в армии - наворотят в обед борща мясного, хлеба вдосыть. Обмундирование где не новенькое, так целенькое. Бойцы армии - любимые сыны народа. Петлицы малиновые пехотные, чёрные артиллерийские, голубые кавалерийские, и ещё разные (красные - ГПУ). Чёткий распорядок занятий, построений, приветствий, маршировок - и жизнь твоя осмыслена насквозь: жизнь - служба, и никто тут не лишний. Рвался в армию ещё до призыва.
Так - ни к чему, кроме армейского, не приладился, и не женился, - а позвала труба и на эту войну.
В армии понял Павел, что он - отродный солдат, что родная часть ему - вот и дом. Что боевые порядки, стрельбы, свёртывания, передвижки, смены карт, новые порядки - вот и жизнь. В 41м теряли стволы и тягу - но дальше такого не случалось, только если разворотит орудие прямым попаданием или на мине трактор подорвётся. Война - как просто работа, без выходных, без отпусков, глаза - в стереотрубу. Дивизион - семья, офицеры - братья, солдаты - сынки, и каждый своё сокровище. Привык к постоянной передряге быта, переменчивости счастья, уже никакой поворот событий не мог ни удивить, ни напугать. Нацело - забыл бояться. И если можно было напроситься на лишнюю задачу или задачу поопаснее всегда шёл. И под самой жестокой бомбёжкой и под густым обстрелом Боев не к смерти готовился, а только - как операцию заданную осмыслить и исполнить получше.
Глаза открыл (и не спал). Топлев вошёл. Лошади - притянули.
Боев сбросил ноги на пол.
Мальчик он ещё, Топлев, хлипок для начальника штаба. Но и комбата ни одного отпустить не хотелось на штаб, взял с начальника разведки.
Позови Боронца.
Крепок, смышлён старшина дивизиона Боронец, и глаза же какие приёмчивые. Уже сам догадался: из саней убирает лишнее - трофеи, барахло. Трое саней - под погрузку, на три наблюдательных - катушки с проводом, рации, стереотрубы, гранаты, чьё и оружие, чьи и мешки, из взводов управления, и продукты.
- После Либштадта - кого видел по дороге? Пехоту?
Боронец только чмокнул, покачал большекруглой головой.
- Ник-к-кого.
Да где ж она? Совсем её нет?
Вышел Боев наружу. Мутнела пасмурная ночь, прибеленная снегом. Висела отстоенная тишина. Полная. Сверху снежка больше не было.
Все трое комбатов - тут как тут. Ждут команды. Один всегда - при комдиве, это Мягков будет, как и часто. А Прощенков, Касьянов - по километру влево, вправо, на своих наблюдательных, и связь с комдивом только через огневые.
Ну, уже многое видали, сами знают сынки. Сейчас самое важное - правильно выбрать места наблюдательных. Ещё раньше: на какую глубину можно и нужно внедриться. В такой темноте, тишине и без пехотной линии - как угадать? Мало продвинешься - будешь сидеть бесполезно, много продвинешься - и к немцам не чудо попасть.
- А всё ж таки понимай, ребята: вот такая тишина, и такая пустота - это может быть очень, очень серьёзно.
Топлеву:
- Ищи, Женя, пехоту, нащупывай всеми гонцами. Найдёшь - пусть командир полка меня ищет. Это уж... слишком такое... Из бригады - узнавай, узнавай обстановку. А я выберу НП - свяжусь с тобой.
И прыгнул в передние сани.
7
В отсутствие комбата старшим офицером 6й батареи был командир 1го взвода старший лейтенант Кандалинцев. А по годам он был и старше всех бригадных командиров взводов: под 40 лет. И росту изрядного, хотя без статной выправки, плечи не вразвёрт, голова прежде времени седая, и распорядительность разумная - его и другие комвзвода "батей" называли.
А Олег Гусев, хотя и вырос среди уличных городских сорванцов, - от Кандалинцева ещё много жизненного добирал, чего б ниоткуда не узнать.
Ещё раньше, чем поставили все четыре пушки в боевое положение, Кандалинцев распорядился выставить на 50 метров вперёд малым веером- охранение. А замолкли оттянутые от огневых трактора - разрешил расчётам чередоваться у орудий. Гусеву же показал на каменный сарайчик, близко позади:
- Пойдём пока, костям на покой.
Чуть сдвинув батарею, можно было поставить её и ближе к удобным домам, но отсюда стрелять будет лучше.
Да сменные в расчётах туда и побежали спать. Гусев тоже в два дома заходил и покрутил приёмники, надеясь, что попадётся на своём питании, заговорит, нет, молчали глухо. Приёмники в домах - это была заграничная новость, к которой привыкали боязно: по всему Советскому Союзу они на всю войну отобраны, не сдашь - в тюрьму. А тут вот...
Очень уж хотелось Олегу узнать что-нибудь о нашем прорыве, какие б ещё подробности. А батарейные рации ловили только одну нашу станцию на длинных - и никакой сводки о прорыве не было.
Кандалинцева призвали в 41м из запаса, два года он тяжко провоевал на Ленинградском фронте, а после ранения прислали сюда, в бригаду, уже скоро тоже два года.
Когда можно хоть чуть отдохнуть - Кандалинцев никогда такого не пропускал.
Пошли в сарайчик, легли рядом на сено.
А тишина-а-а.
- А может немцы в обмороке, Павел Петрович? Отрезаны, отброшены, к Кёнигсбергу жмутся? Может быть, вот так и война кончится?
Хотя Олег от войны совсем не устал, ещё можно и можно. Отличиться.
- О-ох, - протянул Кандалинцев.
И лежал молча. Но ещё не заснул же?
А Кандалинцев-то всё это знал-перезнал, он все партийные чистки на том прошёл. И - несупротивным, усталым голосом:
- Нет, Олег, ничего у нас не переменится. Смотри бы, хуже не стало. Колхозов? - никогда не отменят, они очень государству полезны. Не теряй время, поспим сколько.
8
Да, война - повседневное тяжкое бремя со вспышками тех дней, когда и голову легко сложить или кровью изойти неподобранному. Однако и на ней не бывает такого угнетённого сердца, как тихому интеллигенту работать в разоряемой деревне девятьсот тридцатого-тридцать первого года. Когда бушует вокруг злобно рассчитанная чума, видишь глаза гибнущих, слышишь бабий вой и детский плач - а сам, как будто, от этой чумы остережён, но и помочь никому не смеешь.
Так досталось Павлу Петровичу сразу после института, молоденькому агроному, принявшему овощную селекционную станцию в Воронежской области. Берёг ростки оранжерейной рассады, когда рядом ростки человеческие и двух лет, и трёх месяцев отправляли в лютый мороз санями - в дальний путь, умирать. Видишься и сам себе душителем. И втайне знаешь, ни с кем не делясь, как крестьяне против колхоза сами портят свой инвентарь. А то лучшие посевные семена перемалывают в муку на едево. А скот режут - так и не скрывают, и не остановить. Потом активисты сгребают последнее зерно из закромов, собирают "красный обоз", тянут в город: "деревня везёт свои излишки", а там, в городе, впереди обоза пойдёт духовой оркестр.
От тех месяцев-лет стал Павел Петрович всё окружающее воспринимать как-то не вполноту, недостоверно, будто омертвели кончики всех нервов, будто попригасли и зрение его, и смех, и обоняние и осязание - и уже навсегда, без возврата. Так и жил. В постоянном пригнёте, что райком разгневается за что - и погонят со службы неблагонадёжного беспартийца. (Хорошо если не арестуют.) И гневались не раз, и теми же омертвелыми пальцами подал заявление в партию, и с теми же омертвелыми ушами сиживал на партийных собраниях. Да какая безалаберность не перелопачивала людям мозги и душу? - от одной отмены недели, понедельник-среда-пятница-воскресенье, навсегда, чтоб и счёту такого не было, "непрерывка"-пятидневка, все работают-учатся в разные дни, и ни в какой день не собраться вместе с женой и с ребятишками. Так и погремела безразрывная гусеница жизни, как косые лопатки траков врезаются в землю.
И с этими навсегда притупленными чувствами Павел Петрович не вполноту ощутил и отправку на войну в августе сорок первого, младшим лейтенантом от прежних призывов. И с тем же неполночувствием, как чужой и самому себе, и своему телу, воевал вот уже четвёртый год, и на поле лежал под Ленинградом, тяжело, пока в медсанбат да в госпиталь. И как до войны любой райкомовский хам мог давать Кандалинцеву указания по селекции, так и на войне уже никогда не удивлялся он никаким глупым распоряжениям.
Вот и война кончилась. Как будто пережил? Но и тут малочувствен оставался Павел Петрович: может ещё и убьют, время осталось. Кому-то ж и в последние месяцы умирать.
Неомертвелое - одно чувство сохранилось: молодая жена, Алла. Тосковал.
Ну, как Бог пошлёт.
9
Сани шли без скрипа, по теплу. Чуть кони фыркнут.
Ночь становилась посветлей: за облаками - луна, а облака подрастянуло. Видны - где, вроде, лесочки, где поле чистое.
Прикрывая снопик ручного фонарика рукавом полушубка, Боев поглядывал на карту - по изгибам их заметенной полевой дороги определяя, где расставаться с комбатами и каждый на свой НП, по снежной целине.
Кажется, вот тут.
Касьянов и Прощенков соскочили с саней, подошли.
- Так не очень от меня удаляйтесь, не больше километра. Работать вряд ли придётся, наверно с утра передвинут. Ну всё же, на разный случай, покопайте.
И - разъехались. Лошади брали уверенно. Местность - мало волнистая, тут и высотку не сразу выберешь. Если до утра не свернут - надо будет подыскать получше.
И всё так же - ни звука. Ни - передвинется какая чернота в поле.
Кого любишь, того и гонишь. Позвал сметливого Останина:
- Ванечка, возьми бойца, сходи вперёд на километр - какой рельеф? И не найдёшь ли кого? Да гранаты прихватите.
Останин с вятским причмоком:
- Щас в поле кого издали увидишь - не окликнешь. "Кто это?" - а тебя из автомата. Или, с нарошки "Wer ist da?", а тебя - свои же, от пуза.
Ушли.
А тут - вытащили кирки и лопаты, помахивали. Верхний слой уковало, как и на могилах сегодня. Лошадей отвели за кустики. Радист, с рацией на санях, вызывает:
- Балхаш, Балхаш, говорит Омск. Дай Двенадцатого, Десятый спрашивает.
Двенадцатый - Топлев - отзывается.
- Из палочек нашли кого?
- Нету палочек, никого, - очень озабоченный голос.
Вот так так. Если и вкруг Адлига пехоты до сих пор нет - и у нас её нет. Где ж она?
- А что Урал?
- Урал говорит: ищите, плохо ищете.
- А кто именно?
- Ноль пятый.
Начальник разведки бригады. Ему б самому тут и искать, а не в штабе бригады сидеть, за тридцать вёрст. Да что ж они с места не сдвинулись? Когда ж - тут будут?
Копали трудно.
Ну, да окопчика три, не в полный профиль. Перекрывать всё равно нечем.
Проворный Останин вернулся даже раньше, чем ждался.
- Товарищ майор. С полкилометра - запад в лощину. И она, кажись, обхватом справа от нас идёт. А я налево сходил, наискосок. Вижу, фигуры копошатся. Еле опознались: заматерился один, катушка у него заела, - так и услышал: свои.
- Кто же?
- Правый звукопост. Тут до них одной катушки нам хватит и будет прямая связь с центральной. Хорошо.
- Ну что ж, тогда тянем. Пусть твой напарник ведёт.
Да - по кому пристреливаться? И с какой привязкой, все координаты на глазок.
- А больше никого? Пехоты нет?
- И следов по снегу нет.
- Да-а-а. Двенадцатый, двенадцатый, ищи палочки! Разошли людей во все стороны!
10
Теперь стало повидней малость: и лесок, что от Адлига слева вперёд. И справа прочернел лес пораскидистей - но это уже, очевидно, за большой тут лощиной.
А штаб бригады перестал отзываться по рации. Хорошо, наверно уже поехали. Но не предупредили.
Топлев очень нервничал. Он и часто нервничал. Он-то был старателен, чтобы всё у него в порядке, никто б не мог упрекнуть. Он - малой вмятинки, малой прогрызинки в своей службе не допускал, ещё прежде, чем начальство заметит и разнесёт. Да часто не знаешь, что правильно делать.
И сейчас места не находил. То - цепочку охранения проверить. То - к пушкам 4й-5й батареи. Из каждого расчёта дежурят человека по два. А остальные растянулись по домам. Ужинают? - есть чем в домах. Прибарахливаются? - тоже есть, а в батарейном прицепе всё уложится. (Осталось в деревне несколько стариков-старух, ничего возразить не смеют.)
Это просто - несчастье, что разрешили из Германии посылки слать. Теперь у каждого солдата набухает вещмешок. Да не знает, на чём остановиться: одного наберёт, потом выбрасывает, лучшего нашёл на свои пять килограмм. Топлеву было это всё - хоть и понятно, но неприятно, потому что делу мешало.
То - уходил к дивизионной штабной машине, на окраину Кляйн Швенкиттена. Там рядом, в домике, и кровать с пуховой периной, растянись да поспи, ведь уже за полночь. Да разве тут уснёшь?
За облаками всё светлело. Мирно и тихо, как не на войне.
А вот: поползи сейчас что с востока - как быть? Наши снаряды по сорок килограмм весу, с подноской-перезарядкой, от выстрела до выстрела- никогда меньше минуты. И убраться не успеешь - 8 тонн пушка-гаубица. Хоть бы какие другие стволы промелькнули - дивизионная, противотанковая, - никого.
В машину, к рации опять. Доложил майору: связь с Уралом прекратилась. И палочек нет, ищем, разослал искать.
И тут же - один посланный сержант сработал. По дороге, по какой сюда приехали, - лёгкий шум. Виллис. До последней минуты не различишь, кто да что.
Из виллиса выскочил молодо. Майор Балуев.
Топлев доложил: огневые позиции тяжёлого пушечного дивизиона.
У майора - и голос очень молодой, а твёрдый. И завеселился:
- Да что вы, что вы! Тяжёлого? Вот бы никак не ждал!
Вошли в дом, к свету. Майор - худощавый, чисто выбрит. А, видно, примучен.
- Даже слишком замечательно! Нам бы - чего полегче.
И оказался он - командир полка, того самого, из той дивизии, что искали. Тут Топлев обрадовался:
- Ну, как славно! Теперь всё будет в порядке!
Не совсем-то. Пока первый батальон сюда дошагает - ещё полночи пройдёт.
Присели к керосиновой лампе карту смотреть.
Топлев показал, где будут наши наблюдательные. Ещё вон там, в Дитрихсдорфе, - звукобатарея. А больше - ни одной пока части не обнаружено.
Майор, шапка сбилась на льняных волосах, впивчивым взглядом вонзился в карту.
Да нисколько он не был весел.
Смотрел, смотрел карту. Не карандашом - пальцем провёл предположительную линию - там где-то, впереди наблюдательных. Где пехоту ставить.
Раскрыл планшетку, написал распоряжение. Протянул старшему сержанту, какой с ним:
- Отдашь начальнику штаба. Забирай машину. Если где по дороге какое средство на колёсах - старайся прихватить. Хотя б одну роту подвезти вперёд.
А двух разведчиков при себе оставил.
- Пойду к вашему комдиву.
Топлев предупредительно повёл майора в Адлиг. И к исходу пути:
- Вот прямо по этой санной колее.
Она хорошо видна была под ногами.
Всё светлело. Луна пробивается.
11
После лёгочного ранения на Соже - майора Балуева послали на годичные курсы в Академию Фрунзе. Грозило так и войну пропустить - но вот успел, и прибыл в штаб Второго Белорусского - как раз в январское наступление.
Оттуда - в штаб армии. Оттуда - в штаб корпуса. Оттуда - в штаб дивизии.
И нашёл его только сегодня днём - нет, уже считай вчера это.
А у них как раз за день раньше - убило командира полка, и уже третьего с этой осени. Так вот - вместо него, приказ подпишем потом.
С командиром дивизии досталось поговорить пять минут. Но и того хватило для опытного офицера: топографической карты почти не читает, видно по двум оговоркам, и по движениям пальцев над картой. И - выше ли того понимает всю обстановку? Мутновато мямлит. Да кого, бывает, у нас в генералы не возвысят? А тут ещё - и по обязательной квоте национальных кадров? равномерное представительство нацменьшинств.
После академической слаженности теоретической войны - вот так сразу плюхнуться, немного обалдеваешь. А отвык - бодрись.
Да кое-что из обстановки Балуев успел охватить ещё в оперотделе штабарма. За сорок четвёртый год вояки наши сколько прокатились вперёд, неудержимо! как не обнаглеть. Наглостью отличной, красивой, победительной. С нею - и врезались в Пруссию. Уже отстали тылы, отстала пехота - но катит, катит Пятая танковая, катит - и аж до Балтики. Эффект- захватывающий, восхитительный!
Однако же - и размах такого швырка: на одну дивизию приходится вместо обычных трёх-пяти километров фронта - да сразу сорок!
Вот - и растяни свой полк. Вот и проси хоть пару пушек семидесяти-шести.
Но это и есть - армия в движении: переменчивая конструкция, то ли через сутки окаменеет во мраморе, то ли через два часа начнёт рассыпаться как призрак. На то ты - и кадровый офицер, на то и академический курс прошёл.
И в этой бурной неожиданности, колкости, остроте - сладость воина.
12
Всё светлело - а к часу ночи разорвало. И луна - ещё предполная, на всю ночь её не станет. С нехваткой по левому обрезу, и уже сдвинутая к западу, стала картинно проплывать за облаками, то ясней, то затуманенно.
Светлей-то светлей, но и в бинокль не многое можно рассмотреть на снежном поле впереди - только то, что оно, кажется, пусто - посверх лощины. Да ведь и перелесками там-сям перегорожено, могут накапливаться.
Луна имела над Павлом Боевым ещё с юных лет особую власть, и навсегда. Уже подростка - она заставляла остановиться или сесть, или прилечь - и смотреть, смотреть. Думать - о жизни, какая будет у него. И о девушке - какая будет?