К тому же и дома его не ждал отдых и законное расслабление.
Поселились они с родителями Глеба. Ему казалось, что это самый правильный вариант на первое время – квартира большая, просторная, у него с Ольгой отдельная комната, у Алиски своя отдельная детская, его дома практически не бывает, родители с внучкой помогут во всем. Но оказалось, что извечную историю про двух хозяек на одной кухне никто не отменял, к тому же у Ольги исчезла возможность нанять прислугу – свекровь была категорически против, чтобы в ее доме постоянно хозяйничал какой-то посторонний человек, к ним и так приходила раз в две недели домработница, вполне достаточно. Мать Глеба откровенно недоумевала, зачем двум здоровым женщинам, одна из которых не работает, нужны помощники по хозяйству каждый день. Она же привыкла всю жизнь справляться с домашними делами сама.
Ольга жаловалась Протасову, иногда театрально поплакивала и требовала что-то немедленно изменить, мама его оберегала и в их с невесткой женские разборки не посвящала, но недовольство нарастало с обеих сторон. И он дал добро жене на поиск квартиры в аренду. А сам попросил своего секретаря разузнать все о покупке недвижимости в Москве.
Пора было приобретать собственное жилье.
Они переехали в съемную квартиру, а через полгода Глеб купил в ипотеку новострой близко к центру, и все, как ему казалось, остались довольны.
За всеми этими стремительно разворачивающимися событиями Протасов как-то не анализировал и не обдумывал их с Ольгой жизнь и отношения. Сначала непростой переезд со всем скарбом и нажитым добром в Москву, потом эта жизнь с родителями, даже притереться не успели.
Хорошо хоть не разругались, но, как говорится: осадок-то остался. Родители Ольгу и так-то недолюбливали, не понравилась им невестка с самого начала, ни красотой не взяла, ни обаянием, хоть и старалась. А уж когда Глеб, как анекдот, как веселую историю, посмеиваясь, рассказал, не представляя последствий, что она его подловила у проходной, все рассчитав, так и вовсе последнего уважения к ней лишились. И бабушка старалась с его женой видеться как можно реже:
– Я уже в том возрасте и статусе, что могу себя позволить общаться только с приятными мне людьми, – объяснила она однажды ему свое отношение к его жене, когда попросила внука не приводить ее в гости к ней.
До их переезда в Москву Глеб как-то не замечал, а может, не отдавал себе отчета или просто не хотел замечать, что его родные не любят Ольгу. Зато они обожали Алиску, ужасно похожую на отца, – может, еще и поэтому не вступали в открытую конфронтацию с матерью внучки.
Не нравится, и все. Точка.
Она и ему самому уже давно не сильно нравилась. Но Ольга была его женой и матерью его ребенка, и пока еще вызывала в нем сексуальное желание. Он с ней спал в выходные, давал деньги на быт и устройство их жизни в новой квартире, практически любые суммы, что она просила, не делился с ней своими рабочими заботами и трудностями, а она никогда не спрашивала и не интересовалась, и приспосабливал их жизнь к своему рабочему графику. И менять что-то не собирался, не хотел, да и не смог бы – никакой физической и моральной возможности у него на это не имелось.
Он вставал в понедельник в полшестого утра, делал зарядку, принимал контрастный душ, одевался, складывал необходимые на пять рабочих дней вещи, завтракал, и в полседьмого его уже ждала машина у подъезда. Протасов уезжал на завод и целую неделю жил там на служебной квартире. Вернее, ночевал в квартире, спал не больше семи часов в сутки.
В пятницу он возвращался в Москву не раньше десяти вечера и практически сразу укладывался спать. Утром в субботу Глеб ехал на занятия в университет, возвращался около шести вечера и оставшееся до сна дочери время проводил с Алисой, а воскресенье, весь свой единственный выходной день, посвящал ей. Они ехали то в зоопарк, то в цирк, то в детский театр или просто гуляли в парке, ходили в кафе, возвращались домой, Алиска днем спала, а вечером они, как правило, ехали к Антонине Степановне, куда частенько подтягивались и родители Глеба, чтобы увидеться с ним и с внучкой. Ольга редко принимала участие в их воскресных делах – жизнь обеспеченной барышни в Москве весьма хлопотна: салоны, фитнес-клубы, тусовки, новые подруги по интересам и многое, многое другое, чего так долго жаждала и ждала ее душа.
Но неожиданно такой размеренный график их жизни разнообразился Ольгиными сценами ревности.
– Почему ты там остаешься на всю неделю? – однажды в воскресенье утром огорошила Глеба вопросом она.
– Наверное, потому, что я там работаю, – «предположил» Протасов.
– Я понимаю, что бывают дни, когда ты задерживаешься на предприятии допоздна, но ведь не каждый день! У тебя там что, женщина?
– Какая женщина, Оль, ты о чем? – оторопел он.
– Вот и я бы хотела знать, какая? – Ольга сама себя накручивала все больше и больше. – Не можешь же ты только раз или два в выходные заниматься сексом. Ты же здоровый, молодой мужик. Из чего я делаю естественный вывод, что у тебя есть там баба!
Они не ругались, на это у Глеба не хватало сил, да и не задевало его уже все, что она несла и брала в свою голову.
Самое смешное, что он ей никогда не изменял, вообще. Не потому, что праведник такой и не смотрел на других женщин, смотрел и хотел, как нормальный здоровый мужчина. Но для измены нужны силы, свободное время и пространство для ухаживания и маневра. Все свои силы, таланты, способности, энергию и любовь вот уже седьмой год он отдавал работе и дочери. Тратить что-то из этого набора на интрижку, на пустой «левак» он не мог, да и не хотел.
Но объяснять жене все это не считал нужным. А она постепенно заводилась все больше и практически каждый выходной теперь устраивала небольшой скандалец с выяснением и повадилась проверять его карманы, ноутбук, телефоны. Протасов потихоньку сатанел, возмущался, пытался ее вразумить, а чаще просто уходил.
Однажды, перепаханный бодрым очередным скандальцем, он с дочкой приехал к бабушке, где их уже ждали родители. Он сел в кресло, смотрел, как Алиска царит в этом доме, и чувствовал такую неимоверную усталость и пустоту внутри, словно древний старик, которому пришла пора умирать.
– Ты что, сынок? – обеспокоенно спросила мама, присаживаясь рядом с ним на маленькую детскую табуреточку. – Тебе плохо?
– Все нормально, мам, – улыбнулся он ей через силу. – Просто устал.
– А ты отдохни! – предложила она оптимистичным тоном. – С друзьями встреться, выпей немного для расслабления. Ты давно с ребятами встречался?
– Давно, – тяжко вздохнул Глеб, – на даче у Потапа. День рождения Лешки отмечали.
– Вот и позвони. И езжай прямо сейчас к ним, а Алису мы сами домой отвезем! – предложила твердо мама.
Глеб прикинул, как и сколько добираться до дачи Кирилла, если он туда с семьей на выходные укатил, понял, что при той накопившейся усталости, которая таки догнала и накрыла его, ехать ему туда нереально, но все же решил позвонить. Могли и не поехать, не сезон уже.
Когда Кирюха в восторженных тонах объяснил, на каком мероприятии они находятся, и принялся его зазывать, у Протасова сердечко-то застучало-застучало, разогнав кровь жарким воспоминанием.
Лиза. Лиза.
Конечно, не было такого, чтобы он думал о ней каждый божий день и вспоминал. Иногда она снилась ему в жарких эротических снах, и он не хотел просыпаться, но чаще о Лизе могло напомнить что-то мимолетное – музыка, запах, какие-то слова, что-нибудь из их прошлого, и становилось тепло на душе от простого понимания того, что она есть где-то на Земле. Разумеется, мощнее всего будоражили воспоминания и мысли о ней и о том, что и как могло бы у них случиться и произойти при других житейских обстоятельствах, когда Глеб встречался с Кириллом и ему нестерпимо хотелось расспросить Потапа про нее, узнать, как и чем живет… Не спрашивал, а зачем? У девочки своя жизнь. У него своя.
«Да к черту все! – вдруг подумалось ему. – Хочу ее видеть! Да и действительно надо переключиться и с мужиками встретиться!»
– Я приеду! – сказал он Кириллу, сообразив, что пропустил все, что тот говорил, погрузившись в свои размышления.
Он увидел Лизу от дверей, когда вошел в зал следом за Потаповым. Он видел, как они с Вадимом возвращаются за столик, и отметил, какой на ней чудесный танцевальный костюм, выгодно подчеркивающий все ее достоинства, видел, как Маня ей что-то говорит и Лизка хохочет до слез, запрокидывая голову, и как вдруг она, заметив его, сразу перестала смеяться.
Произвели какие-то манипуляции со стульями, и Глеб оказался рядом с Лизаветой. Он все смотрел на нее, что-то говорил ей, практически не вникая, что именно, и чувствуя, как доброе, успокаивающее тепло разливается внутри от ее голоса, запаха, от того, что она рядом. Как родная. И тут объявили танго.
Они должны его станцевать, неожиданно понял Протасов.
Произвели какие-то манипуляции со стульями, и Глеб оказался рядом с Лизаветой. Он все смотрел на нее, что-то говорил ей, практически не вникая, что именно, и чувствуя, как доброе, успокаивающее тепло разливается внутри от ее голоса, запаха, от того, что она рядом. Как родная. И тут объявили танго.
Они должны его станцевать, неожиданно понял Протасов.
Все это время, после того незабываемого танца, он, оказывается, мечтал станцевать с ней еще раз! Еще раз почувствовать всю силу и мощь захлестнувшего его тогда чувства, еще раз испытать, что такое держать настоящий живой огонь в руках, пережить те чувства и эмоции. Он не думал и предположить не мог, что в нем есть такая сильная тяга к этой девочке.
Как тайное, запретное и непреодолимое желание еще раз принять наркотическое средство, от которого в первый раз испытал сильнейший кайф. Как последнее желание на эшафоте.
И он позвал ее. Она почему-то испугалась. И, пресекая все ее сомнения и страхи, он позвал настойчивее:
– Пусть еще раз, наверное, последний в этой жизни, мы станцуем с тобой! Давай, Лиза!
И они станцевали!
И повторилось чудо! И снова он плавился в огне их обоюдной страсти и любви, и восхищенно поражался их идеальному совпадению, и укрощал этот живой огонь, который бережно, но надежно держал в руках!
И все повторилось, но добавилось жгучей грусти от невозможности продлить это в жизни, соединиться им двоим.
Рояль утверждал, скрипки рыдали вместе с их сердцами, а хриплый аккордеон объяснял, что все проходит… кроме «большой любви», как сказала ему когда-то Флоренсия.
Глеб не ожидал, что ему вдруг станет так больно и тошно.
Он тут же предложил мужикам уйти куда-нибудь с этого культурного мероприятия и посидеть чисто мужской компанией менее культурно и более алкогольно.
В этот раз сбегал он.
И сидя в спортивном баре, потягивая довольно неплохое пиво, слушая вполуха разговоры друзей, он думал, что никогда не узнает, каково это – быть с ней, заниматься любовью, жить. И самое поганое, что никто не запрещает и таких уж непреодолимых преград между ними нет, но жизнь все устроила и распорядилась так, что если бы он вдруг решился ее изменить и соединиться с Лизой, то больше всех и в первую очередь пострадал бы его ребенок. А это перечеркивает любые порывы и тайные желания, ведь любовниками они стать не могут по простым и понятным причинам.
Все. Точка. Больше никаких случайных встреч и танцев.
Зима для Глеба выдалась сложной и какой-то безрадостной. Алиска постоянно болела, то простуда, то грипп непонятно где подхватит, домашний же ребенок, в садик не ходит, с няньками сидит, а из взрослых дома никто не болел. Врачи говорят, сейчас все детки с ослабленным иммунитетом, и прописывают витамины в профилактических целях. Ребенок вроде поправится, а смотришь – через пару дней снова квелая и заболела. Как-то в субботу вечером, играя с дочкой, Глеб заметил, что она какая-то уставшая, вялая, невеселая, потрогал ее лобик – вроде горячий, но не очень.
– Оль, у нее, по-моему, снова температура? – позвал он жену.
– Да знаю я, – пришла к ним в комнату и присела рядом на пол с Глебом жена. – Всю неделю температурит, тридцать семь и чуть выше. Думала, опять простуда, но ни насморка, ни кашля нет.
– Алис, – обратился Протасов к дочери, – у тебя что-нибудь болит?
– Ножки, папочка, – залезла к нему на колени она и прижалась головкой к его груди, – я сегодня топала, топала, целый день топала, вот и болят, и лежать все время хочется, а не бегать.
– Где ж ты топала? – улыбнулся он и поцеловал дочь в макушку.
– С Катей и Соней в хоровод играла.
Протасов улыбнулся. Катя и Соня – это любимые куклы Алисы, он привез ей их из Германии, где был в командировке в прошлом году. Она с ними не то что в хоровод – во всякую взрослую жизнь играет.
Всю неделю он названивал по нескольку раз Ольге, узнавал, как дочь, испереживался весь – что-то ведь не так, сколько можно болеть! Вернулся в пятницу домой около одиннадцати ночи, помыл руки, прошел сразу в комнату дочки, постоял рядом с ее кроваткой, посмотрел, погладил по головке, поцеловал в лобик и почувствовал губами температуру.
– Оля, у нее так и не прошла температура! – встревоженно сказал он жене, войдя в кухню, где она накрывала для него стол к чаю.
– Да, – вздохнула она нерадостно, – держится и держится. Врачи ничего пока не находят. Анализы показывают, что где-то есть очаг воспаления, а с чего бы ему не быть. Только-только грипп вылечили, не долечили, значит. А ведь антибиотики сильные пропили.
– Оль, что надо сделать, давай подумаем, – нервничал все больше Глеб. – Может, поликлинику сменить, в какую-то крутую попробовать, или давай я маму с отцом напрягу, они всех знакомых докторов поднимут. Надо серьезное обследование пройти, а не одним анализом крови обходиться.
– Я все это уже сделала, – успокоила его она. – И клинику, и твоих родителей напрягла. Вот как раз в понедельник и пойдем к их знакомому детскому доктору.
Но и новый, рекомендованный друзьями родителей доктор ничего особенного у ребенка не нашел – ослабленный иммунитет на фоне нескольких подряд вирусных заболеваний, выписал дорогостоящие иммунные препараты, посоветовал обычный набор: больше свежих овощей и фруктов, витамины, свежий воздух, прогулки.
А ребенок таял на глазах. Вялая, постоянно спать хочет, бледненькая стала, температура так и держится, какие-то непонятные синяки стали появляться, говорит, не билась и не падала.
В одну из пятниц Протасов специально приехал пораньше, освободив полдня, чтобы самому сходить с ребенком к следующему врачу, которого им порекомендовали, и подробно его расспросить. Но когда он поднялся за Алисой в квартиру, то обнаружил страшный переполох в доме – Ольга кричала что-то неразборчивое, няня пыталась сунуть ей в руки стакан с водой, а Алиса лежала на диване, прижимая к носику полотенце.
– Оля, замолчи! – приказал жестко Протасов. Жена тут же перестала причитать. – Что случилось?
– Ее вдруг закачало, она равновесие потеряла, а потом у нее пошла кровь из носа, и мы никак ее остановить не могли! – расплакалась Ольга.
– Так. Ясно! – резюмировал Протасов и тут же набрал телефон Ивана Константиновича.
Через час дежурный водитель министерства привез Глебу домой направление на обследование из клиники Минпромторга в Центральную детскую клиническую больницу. А еще через час Алису с Ольгой уже оформили в стационар.
Через неделю им сообщили диагноз – острая хроническая лейкемия! Быстротечный острый лейкоз. И объяснили, что у их дочери болезнь развивалась стремительно, почему – никто не знает!
Алису перевели в детский онкоцентр, и началась страшная гонка в борьбе со смертью. Они предпринимали все, что могли – все препараты, химиотерапию, лучевую терапию. Алиса лежала в лучшем Центре страны, и ею занимались лучшие врачи страны, но…
Протасов практически жил в двух местах – на заводе и в онкоцентре рядом с дочерью, мотаясь между городами и большую часть работы делая, сидя на заднем сиденье машины.
Они с Ольгой настроили ребенка на операцию по трансплантации костного мозга, и донора для Алисы нашли, операция прошла успешно, но… но ожидаемой ремиссии не наступило.
Глеб не сдавался! Рассматривал любые варианты – снова курс лечения и новая операция, хоть в Израиле, хоть в Германии, где угодно, любые новые препараты и методики…
– Бесполезно, – качал головой лечащий врач ребенка, глядя на родителей бездонными от горя и боли глазами. – Это только мучить ее. Мы будем поддерживать Алису на препаратах до…
– Вы должны попробовать еще что-нибудь! – требовал Протасов.
Он договорился в израильской клинике и слетал туда сам, привезя для консультации все данные истории болезни дочери, но и там врачи скорбно покачали головами и развели руками. Потом была Германия, но и там ему подтвердили выводы коллег…
Как правило, доктора оберегали родителей от присутствия при смерти их детей, но Протасов категорически отмел все доводы и резоны и находился рядом с доченькой до самого конца. Ольга вынести этого не могла, у нее случилась тяжелейшая истерика.
Маленькая совсем, его пятилетняя доченька, иссушенная и замученная болезнью, лежала на кровати, подключенная к аппаратам, с иглой капельницы в ручке, в красивом платочке, прикрывавшем облысевшую головку, и прижимала к себе кукол Катю и Соню. Она почти все время спала или теряла сознание, двигаться у нее не осталось никаких силенок.
Глеб сидел рядом, держал ее за ручку и, не отрываясь, смотрел на нее. Она вдруг открыла глаза и посмотрела прямо на него ясным, осмысленным и чистым взглядом, из которого исчезла куда-то боль, ставшая привычной за эти страшные месяцы.
– Солнце встает над Аргентиной, – тихо по-испански сказала она, вспомнив цитату из одной книжки, что он часто читал ей.
– И блистает под ним бриллиантом она, – продолжил Протасов цитату, придвинувшись к ней совсем близко, погладил по головке и поцеловал в лобик.