И Элий Сеян решительно протянул руку к жёлтому яблоку. А его мозг тем временем напряжённо работал, обдумывая, как доказать верность императору.
* * *От обильной еды и винных испарений Клавдий, племянник Тиберия, отяжелел и задремал за столом. Цезарь развеселился, наблюдая, как смешно посвистывает носом и вздрагивает во сне толстый заика. Раб Клавдия стоял позади господина, охраняя его сон так же, как и сандалии.
— Подойди ко мне, — подозвал его император. Раб, склонив голову и опустив взгляд, приблизился к Тиберию.
— Надень сандалии на руки Клавдия. Но не разбуди его! — улыбнувшись, повелел Тиберий.
Раб медлил, боязливо округлив глаза и вжав голову в плечи. Но стоило императору нахмуриться, как он повиновался. Поспешно пятясь, он вернулся к своему господину. Осторожно, стараясь не потревожить спящего Клавдия, раб пристроил сандалии на безвольно свисающие с ложа руки. Мясистые пальцы смешно выглядывали меж кожаных ремешков. Тиберий, хватаясь за живот, скорчился от неслышного хохота.
Выждав некоторое время, Тиберий удовлетворённо отметил, что приглашённые все чаще поглядывают на Клавдия. Предвкушая потеху, он крикнул:
— Проснись, племянник! Негоже засыпать за императорским столом!
Клавдий пробормотал что-то сквозь сон, но не открыл глаз. Тиберий усмехнулся. Жестом подозвал преторианца, стоявшего на страже у входа, и шёпотом отдал приказ.
Преторианец с невозмутимым лицом приблизился к Клавдию. Достал из ножен короткий меч и слегка кольнул спящего в живот. Клавдий испуганно вскинулся. Всеобщий хохот оглушил его. Желая протереть сонные глаза, Клавдий неосознанно поднёс к лицу руки. И проехал по щекам деревянными подошвами сандалий. Давно уже гости не потешались так на императорских празднествах!
— Ты с ума сошёл?! — накинулся Клавдий на раба, упавшего к изогнутым ножкам ложа. — Хочешь умереть на кресте?
— Император повелел мне… — испуганно выл раб.
Клавдий перевёл ошеломлённый взгляд на дядю. Тиберий беззастенчиво смеялся. И Клавдий тоже улыбнулся, глупо и смущённо. Неловко сбросил с ладоней сандалии и потянулся к вину. Болезненно саднило щеки, и Клавдий велел рабу смазать ссадины оливковым маслом. Стыдно было сознавать себя всеобщим посмешищем. И все же, Клавдий привычно промолчал: из врождённой застенчивости и из страха, возросшего после странной смерти Германика.
Вволю посмеявшись, Тиберий обернулся к Агриппине.
— Почему не кушаешь, дочь моя? — с надменной любезностью спросил он, заметив, что тарелка Агриппины все ещё полна.
— Я не голодна, — отрывисто ответила гордая матрона.
— Насколько мне известно, званые обеды, которые давали ты и Германик, никогда не отличались таким великолепием, — цезарь Тиберий насмешливо повёл рукою в сторону объедающихся гостей.
— Да, это правда. Кушанья у нас были куда скромнее, — Агриппина горько улыбнулась уголком рта. — Зато на наших праздниках гости ели то же самое, что и хозяева!
Тиберий окинул женщину холодным взглядом.
— У меня приглашённые вольны выбирать среди множества блюд те, которые им более по вкусу, — сухо заметил он.
— Неужели? — в голосе Агриппины звучал явный сарказм. — И некоторые предпочитают мелкую рыбку из Тибра павлинам и фазанам?
— Есть и такие, — раздражённо ответил император, сверля Агриппину косым взглядом. — А ты, вижу, раздосадована тем, что Германик умер, и никогда тебе не стать императрицей!
Услышав имя Германика, матрона болезненно передёрнулась и уставилась в тарелку, стараясь скрыть подступившие слезы.
— И не смотри с такой ненавистью на мясо! — издевательски продолжал Тиберий. — Если оно не по вкусу тебе — отведай фруктов. Эй, Антигон! Подай яблоко моей невестке! — крикнул он распорядителю. — Нет, не это! И не это. Вон то, крупное, с красным боком! Я хочу, чтобы Агриппина съела именно это яблоко.
Агриппина испугалась. «Почему именно это?» — растерянно подумала она, наблюдая, как смуглые пальцы Антигона ощупывают яблоки и выбирают то, на которое указал император. Распорядитель уложил плод на тарелку и поднёс матроне, почтительно склонившись перед нею. Словно безобразный Парис перед начавшей стареть Венерой.
Матрона протянула к яблоку руку. Тоненькие серебряные браслеты всколыхнулись и зазвенели, выдавая дрожь. Агриппина отдёрнула руку.
— Я не хочу яблока, — стараясь казаться спокойной, ответила она.
— Почему? — почти выкрикнул император. — Ты боишься? Думаешь, что я желаю отравить тебя?!
Зал притих. Тиберий грузно поднялся с ложа и подошёл к Агриппине. Теперь они смотрели в глаза друг другу. Закипая яростью, император рассматривал бледное лицо женщины, её запёкшиеся губы и глаз, уродливо налитый кровью.
— Ты смеешь подозревать меня? Обвинять перед всеми присутствующими в попытке отравления!? — с нескрываемой ненавистью проговорил он. — Да ведь это равносильно оскорблению величества! Вон из Рима! В ссылку! На остров Пандатерия, где недавно умерла твоя гулящая мамаша!
Преторианцы уже спешили на зов цезаря. Обнажив короткие мечи, они обступили Агриппину. Равнодушные лица солдат напоминали каменные изваяния.
Матрона поднялась с ложа, стараясь держаться как можно ровнее. Слезы повисли на длинных ресницах, но гордость и врождённое чувство достоинства перевесили. Рыдать и проклинать судьбу она ещё успеет. Сейчас главное — не показать Тиберию слабость и страх. И жить, жить! Чтобы научить сыновей Германика ненавидеть виновника смерти отца!
Стоя между рослыми сильными преторианцами, Агриппина обернулась к императору.
— Лучше жить и умереть на Пандатерии, чем в лупанаре, в который ты обращаешь Рим! — зазвучали под полукруглым сводом зала её прощальные слова. А преторианцы уже увлекали её к выходу…
— Почему мои гости молчат? — громко выкрикнул цезарь, делая попытку замять неловкое молчание. — Кушайте, веселитесь! Что так тихо? Пусть играет музыка!
Музыканты очнулись от оцепенения. Плавно изогнутые руки пробежались по струнам арф, вызывая к жизни пленительную мелодию.
IX
На рассвете Агриппина Старшая навсегда покидала Рим.
Для неё приготовили чёрные закрытые носилки, запряжённые четвёркой ленивых лопоухих мулов. Юлия Друзилла и Агриппина Младшая уже забрались в носилки, цепляясь друг за дружку, всхлипывая и размазывая слезы по щекам. Девочки должны были разделить с матерью изгнание. Рабыня-эфиопка держала на руках младшую дочь Агриппины, едва начавшую ходить. А сыновья оставались в Риме.
Агриппина порывисто обнимала сыновей, хватала их за плечи исхудавшими руками, всматривалась в открытые детские лица.
— Помните вашего отца, — шептала она, стараясь силою своего взгляда зажечь в мальчиках огонь мести.
— Мы никогда не забудем его, — тихим твёрдым голосом отвечал Нерон. Ему шёл четырнадцатый год. Ростом он уже сравнялся с матерью, плечи начинали раздаваться вширь. И Агриппина с горькой радостью замечала, что Нерон все более походит на отца.
— Как только станем совершеннолетними и избавимся от опеки императора, мы приедем к тебе! — обещал Друз, уткнувшись в материнское плечо.
— Вы — моя последняя надежда, — Агриппина прижала к груди сыновей, светловолосых, голубоглазых, удивительно похожих на Германика.
Калигула плакал. Рушился мир, привычный ему с младенчества. Сначала умер отец, теперь уезжала мать… Он был слишком мал, чтобы осознать случившееся. Но интуитивно чувствовал, что несчастья, свалившиеся на его семью, идут от императора. Того страшного, обрюзгшего старика, который хотел выдрать Гая за разбитую вазу.
Император может все. Может выгнать человека из Рима, побить его, даже казнить. Ах, если бы он, Калигула, был императором!.. Тогда он вернул бы мать в Рим, а на далёкий остров с трудным названием отправил бы деда Тиберия. А ещё лучше — бросить его в море, на поживу огромным спрутам и прочим морским бестиям! Но сейчас император — Тиберий, и это он может проделать с маленьким Гаем Калигулой все, что захочет: казнить, выгнать, побить, бросить спрутам… Мальчику стало страшно. Что делать, чтобы грозный дед Тиберий никогда не прогневался на него?
Агриппина насилу оторвалась от сыновей и села в носилки. Чёрные занавески плотно задвинулись. Так велел Тиберий: римляне не должны видеть, как отправляется в изгнание вдова Германика. Легионеры двумя рядами обступили носилки. Неужели император опасался побега? Далеко ли убежит измученная женщина с тремя маленькими дочерьми? Разве может она оставить заложниками троих сыновей?
Агриппина напоследок выглянула в узкую щёлку между занавесями. Носилки покачнулись, тронулись. Сыновья медленно отдалялись от неё. Вернее, она отдалялась от них. А Нерон, Друз и Гай продолжали неподвижно стоять на нижней ступени мраморной лестницы. Такие юные, такие беззащитные!.. Нерон, не отрывая взгляда от носилок, положил руку на плечо Друзу. И тот, отвечая пожатием, судорожно вцепился в пальцы старшего брата. Калигула отошёл в сторону и присел у колонны, прислонившись к ней спиной. Самый младший, он казался самым одиноким.
Агриппина напоследок выглянула в узкую щёлку между занавесями. Носилки покачнулись, тронулись. Сыновья медленно отдалялись от неё. Вернее, она отдалялась от них. А Нерон, Друз и Гай продолжали неподвижно стоять на нижней ступени мраморной лестницы. Такие юные, такие беззащитные!.. Нерон, не отрывая взгляда от носилок, положил руку на плечо Друзу. И тот, отвечая пожатием, судорожно вцепился в пальцы старшего брата. Калигула отошёл в сторону и присел у колонны, прислонившись к ней спиной. Самый младший, он казался самым одиноким.
Цезарь Тиберий стоял в глубине дверного проёма. Оставаясь незамеченным, он наблюдал за отъездом Агриппины. Когда носилки, плавно покачиваясь, исчезли в утренней толчее извилистых улиц, он облегчённо вздохнул. Выиграна ещё одна решающая битва в войне с Германиком. Сначала император избавился от самого Германика, теперь — от Агриппины. Остались только их сыновья.
Тиберий подошёл к мальчикам. Обнял их сзади, положив левую руку на плечо Нерону, а правую — Друзу.
— Мне жаль вашу мать, — сказал он, стараясь придать голосу убедительность. — Но она сама накликала на себя несчастье дерзостью и неразумием. Отныне я — ваш опекун, и приложу все усилия, чтобы воспитать вас достойными гражданами великого Рима.
Тиберий смолк в ожидании ответа. Но Друз и Нерон стояли, не двигаясь, и упрямо молчали. Тиберий видел, как напряглись мальчишеские скулы, ещё не ведавшие бритвы.
«Змеёныши! — подумал он. — Я заставлю вас уважать и бояться меня!» — и поспешно убрался во дворец, даже не обратив внимания на Калигулу, который испуганно скорчился за колонной.
* * *Гай Калигула страдал. Семилетнему мальчику больно расставаться с матерью. Ещё больнее — расставаться с сестрой Друзиллой.
Нахлынули воспоминания. Вот отец подарил ему маленький возок, запряжённый мохнатым чёрным пони. Мальчик без устали катался по усыпанным гравием аллеям, погоняя лошадку игрушечным хлыстиком. Иногда пытался править стоя, подражая то вознице с ипподрома, то триумфатору в роскошной колеснице. Иногда сажал рядом с собою Друзиллу. Девочка цепко хваталась за раскрашенные края возка и восторженно смеялась, подставляя ветру раскрасневшееся лицо. Старшие братья не разделяли забав Калигулы и даже посмеивались над ним. Ведь они считали себя почти взрослыми, учились езде на скаковых лошадях и увлечённо дрались деревянными мечами на лужайке среди кипарисов.
Агриппина Младшая тоже однажды прокатилась с братом. Когда Калигула нахлестнул пони, то девочка завизжала от страха и ухватилась за вожжи. Возок перевернулся, Агриппина неловко вывалилась на розовый гравий. Надрывно рыдая, она потирала ушибленные места и ругала Калигулу. Рабыни хлопотливо тащили девочку к вилле, а она продолжала выкрикивать обидные слова: «Нюхая хвост своего пони, ты уже сам пропах навозом!» Калигула, опустив руки и склонив голову, стоял у перевёрнутого возка. «Как смешно упала Агриппина! — неожиданно раздался рядом голос Друзиллы. — Гай, покатай меня».
Они вместе перевернули возок, накормили морковью испуганного пони. И катались до самого обеда, злорадно смеясь над незадачливой Агриппиной… Стоит ли удивляться тоске о Друзилле, если она была единственным другом Калигулы?
— Почему ты тут спрятался? — грубый голос прервал воспоминания мальчика. Калигула испуганно поднял глаза. Над ним возвышался цезарь, словно похожий на огромного телёнка иллирийский пёс над загнанной в угол добычей.
— Да ты плачешь? — неподдельно изумился Тиберий. — Идём со мной. Ты — мой внук, и я позабочусь о твоём будущем. Тебе уже семь лет. Пришло время познавать науки.
X
Дворец Тиберия не подавлял той чрезмерной пышностью, которой славились дворцы восточных правителей. Просторный и удобный дом Октавиана Августа, облицованный розовым мрамором и серо-голубой мозаикой, служил резиденцией его наследнику. Тишина и прохлада царили в полупустых залах. Пламя, горящее в масляных светильниках, выхватывало из полумрака неясные очертания статуй и мраморных ваз.
Жилые помещения располагались в задней части дома. Преторианцы бдительно охраняли вход, допуская туда лишь членов императорской семьи и тех, кого цезарь удостаивал особым приглашением. Комнаты-кубикулы выходили на галерею. Крытая галерея, украшенная коринфскими колоннами, окружала прямоугольный внутренний двор. Ещё Октавиан Август велел разбить здесь сад, засадив просторный двор лавровыми деревьями, пиниями, плющом и виноградом. По глади пруда плавали бледно-розовые и жёлтые кувшинки.
Император жил в правом крыле дворца. Тиберий обычно просыпался через два часа после рассвета. Омывал лицо и руки водой, настоянной на розовых лепестках — роскошь, пришедшая с востока на смену простым римским привычкам. А затем Тиберий спускался в сад.
Он часами мог бродить по дорожкам, разбегающимся от фонтана. Он любовался лилиями и базиликом, вдыхал запах жасмина и акации. Порою присаживался на мраморную скамью, в тень раскидистого платана. Пил воду из фонтана, украшенного позеленевшей от времени статуей Нептуна. То были самые отрадные мгновения в жизни Тиберия. И он ненадолго забывал о государственных заботах, о нелюбви римлян, о толпах просителей, осаждающих дворец.
Тиберий бросал хлебные крошки в водоём. Рыбки, вилявшие хвостами и хватавшие угощение круглыми ртами, забавляли его. Император сравнивал их с плебеями, жаждущими дармового хлеба и зрелищ, и с сенаторами, жаждущими золота и почестей.
Чеканя шаг и размахивая правой рукой подошёл Макрон, которому Тиберий доверил охрану своей драгоценной особы.
— Луций Элий Сеян просит цезаря о встрече, — слегка запыхавшись, доложил он.
— Пусть подождёт, — нахмурился Тиберий. — Впрочем, нет! Я поговорю с Сеяном. Проводи его в сад.
Император продолжал кормить рыбок и не обернулся, даже услышав приветствие Сеяна.
— Ты гневаешься на меня, цезарь? — осмелился спросить сенатор, так и не дождавшись ответа на приветствие.
Тиберий замер. Избегая смотреть на сенатора, он внимательно разглядывал, как колышутся на дне водоёма темно-зеленые водоросли. .
— Ты был другом моего сына! — с неподдельной горечью воскликнул он. — Что изменилось? Почему ты стал на сторону сыновей Германика?
Элий Сеян опешил.
— Дело не в сыновьях Германика, а в соблюдении закона, — оправдываясь, пробормотал он.
Тиберий выбросил рыбам остатки хлеба. Заложил руки за спину и неспешно направился в глубину сада. Сеян поплёлся за ним. Со стороны зверинца доносился вой львов и сиплые крики голодных павлинов.
— Эти мальчики — кровные правнуки Августа. Кроме того, народ перенёс на них горячую любовь, которую питал к Германику. Усынови их, цезарь, и плебс восславит тебя! — поспешно заговорил Сеян, стараясь, чтобы слова звучали как можно убедительнее.
— Усыновить мальчишек Германика в угоду плебсу, ради минутной популярности? А как же мой внук?! — выкрикнул Тиберий, внезапно остановившись. — У тебя есть дети, Сеян! Что ты сделаешь, если от тебя потребуют оставить наследство дальним родственникам, а не родным детям и внукам?!
Сеян обескураженно молчал. Он мог бы возразить, сказать, что Октавиан Август сделал Тиберия наследником при условии, что тот усыновит Германика. Но Сеян понимал, что цезарь обозлится ещё больше, услышав это. Неожиданно сенатору пришла в голову мысль: «Август заботился о правах Германика, женатого на его внучке, потому что думал о правнуках. Можно ли осуждать Тиберия? Ведь, беспокоясь о внуке, он поступает подобно Августу».
Тиберий, придав голосу горестную дрожь, продолжал:
— Меня часто обвиняют в скупости. Неразумные! Неужели они думают, что казна империи создана лишь для того, чтобы любой желающий запускал в неё руку? Не в этом ли причина твоей неверности, Сеян?! Сколько сестерциев ты хочешь за то, чтобы склонить сенаторов в пользу моего внука?
Тиберий натужно покраснел, шея по-бычьи вздулась. Императора душила злоба. Сеян испугался.
— Прости, цезарь! Я поступил необдуманно! — взмолился он. — Но заклинаю — не говори о сестерциях! Я буду верно служить не за жалкие монеты, а потому что почитаю тебя!
— Могу ли я верить твоей речи? Слова — как ветер! — усмехнулся цезарь.
— Да покарает меня Юпитер-Громовержец, если я нарушу слово! — исступлённо поклялся Сеян. Чтобы придать больше убедительности словам, он упал к ногам Тиберия и поцеловал край императорской тоги. А затем, подавляя нахлынувшее отвращение, приложился губами к кожаным ремешкам сандалий.
Тиберий удовлетворённо улыбнулся.
— Я скоро покину Рим. Пребывание здесь угнетает меня. Риму нужен префект, распоряжающийся всем во время отсутствия императора. Даже преторианские когорты — единственные войска, которым разрешено постоянное пребывание в Риме — будут беспрекословно подчиняться префекту, которому я доверюсь. На эту должность я решил назначить тебя, Элий Сеян!