Роберт Силверберг Не такие, как все
Лучшего дня ранним летом в Сараево и не пожелаешь: воздух искрится, крепкий ветер с гор насыщен пряными ароматами, белоснежные фасады особняков сияют в лучах утреннего солнца. Очарованный красотой города, Рейхенбах бодро шагал по булыжной мостовой в сторону набережной. До десяти часов тридцати минут оставалось совсем немного.
На набережной стояла толпа горожан-боснийцев, молчаливая и угрюмая. На каждом фонарном столбе и на каждом балконе развевались черно-желтые знамена империи Габсбургов. Очень скоро эрцгерцог Франц-Фердинанд, племянник и наследник царствующего императора, проедет здесь в открытом автомобиле со своей супругой. Нехорошо, опасно ему появляться здесь среди недовольных граждан.
Толпа вяло зашевелилась и заворчала. Как жаркое в духовке, подумал Рейхенбах. Ждут своего будущего монарха — безрадостно, по обязанности. И кипят при этом революционными страстями.
Рейхенбах внимательно высматривал темноволосых юношей с горящими глазами убийц, но поблизости таких не было. Заскучав, он отвлекся на великолепный вид: подножия холмов, густо поросших кипарисами, старые деревянные дома и турецкие мечети в окружении стройных минаретов. Вновь глянул на реку и народ, рассеянно…
«Кто эта женщина?»
В десяти метрах слева, прямо у фасада Австро-Венгерского банка. Он заметил ее только сейчас.
Каштановые волосы, высокий рост, поразительная внешность и сила духа, взгляд, светящий подобно маяку над толпой простолюдинов. О, она того же сорта, что и он! Нет никаких сомнений. Рейхенбах пришел сюда в одиночку, не сомневаясь, что подходящий спутник обязательно найдется. Так и вышло.
Он подошел поближе.
Узнав своего, женщина встретила Рейхенбаха кивком и улыбкой.
— Только что прибыли? — спросил он по-немецки.
— Три дня назад, — ответила незнакомка по-сербски.
— Как же я вас раньше мог не заметить? — Рейхенбах без заминки перешел на другой язык.
— Не туда смотрели. Я вас сразу увидела. С утра здесь?
— Да, пятнадцать минут уже.
— И как, нравится?
— Очень. Такое живописное место! Прямо средневековая фантазия. Время тут не движется.
— Время нигде не движется. — С озорным блеском в глазах она перешла на английский.
Улыбнувшись, Рейхенбах ответил на том же языке:
— Понимаю. Кажется, и вы меня понимаете. Прелестная архитектура, красивая река, народные костюмы… С такого дивного места начнется такая ужасная война.
— Да, ирония судьбы. Путешествуя, мы гоняемся за этой иронией, n’est се pas?[1]
— Vraiment[2].
Они уже стояли вплотную друг к другу. Рейхенбах чувствовал, как между ними пульсирует почти осязаемый поток энергии.
— Выпьем чего-нибудь вместе… потом?
— Само собой. Меня зовут Ильзабет.
— Рейхенбах.
Ему страшно хотелось спросить, в каком времени живет Ильзабет. Но нельзя, разумеется. Табу.
— Смотри, — сказала Ильзабет, — Эрцгерцог и герцогиня.
Автомобиль медленно катился мимо. Надутый и краснолицый Франц-Фердинанд в дурацком опереточном мундире вяло помахивал рукой, встречая мутные взгляды из толпы. Некрасивая толстая София в роскошном платье натужно улыбалась рядом. Они были похожи друг на друга: мясистые, краснолицые, неловкие и сильно нервничающие. Того и гляди, прижмутся друг к другу…
— Сейчас начнется, — сказал Рейхенбах.
— Прелюдия. — Ильзабет кивнула и взяла его под руку.
Высокий молодой человек с нездоровым цветом лица появился на мостовой словно ниоткуда. Выпученные глаза, прыгающий кадык — явный террорист. Брошенный им предмет упал позади автомобиля эрцгерцога; мгновение спустя раздался взрыв. Следующий автомобиль остановился в клубах дыма, покореженный; адъютанта выбросило на булыжники.
Кортеж остановился. Царственная пара не пострадала. Эрцгерцог и его супруга вытянулись в струнку, будто от способности держать спину сейчас зависела их жизнь. Сидевший рядом чиновник внятно произнес:
— Бомба взорвалась, ваше высочество.
На что Франц-Фердинанд ответил негромко, с отвращением:
— Следовало ожидать чего-то подобного… Ступайте, помогите раненым.
Пальцы Ильзабет стиснули руку Рейхенбаха. Эксцентрическая комедия продолжалась.
Перескочив через парапет, бомбист прыгнул в неглубокую реку. Его не составило труда задержать; пока полиция била его саблями плашмя, толпа бессмысленно суетилась, а эрцгерцог и София сидели неподвижно. В конце концов разбитый автомобиль оттащили в сторону, а кортеж уехал.
— Конец первого акта, — рассмеялась Ильзабет.
— И сорок минут до начала второго. Самое время выпить.
— Тут недалеко уличное кафе.
Под широким бирюзовым навесом они и выпили: Рейхенбах — рюмку сливовицы, Ильзабет — кружку темного пива. Невозмутимые граждане за соседними столиками больше говорили об охоте и рыбалке, чем о неудавшемся покушении. Как бы невзначай, Рейхенбах жадно разглядывал Ильзабет.
В ее зеленых глазах светился острый трезвый ум; все в ней было сама элегантность и хладнокровие. Ильзабет так походила на самого Рейхенбаха, что ему сделалось не по себе, — новое, неожиданное чувство. Он очень боялся потерять ее внезапно, сказав какую-нибудь глупость. Одновременно в глубине его души с каждой минутой крепла уверенность, что такого не случится. Они предназначены друг для друга.
Рейхенбаху хотелось верить, что они с Ильзабет современники. Настоящие современники, и останутся вместе по возвращении домой, в родное время. Только об этом нельзя говорить. Совсем.
— Куда ты собираешься после Сараево? — спросил он.
— Посмотреть, как горит Рим. А ты?
— Хочу выпить с Шекспиром в таверне «Морская дева».
— Здорово придумано. Мне вот не пришло в голову…
Рейхенбах осторожно вздохнул.
— Мы можем вместе, — предложил он после некоторого колебания.
Ильзабет никак не выразила несогласия.
— Послушаем, как Нерон выступает на собственном концерте, а потом к Шекспиру, — продолжал Рейхенбах.
— Отличная мысль, — согласилась Ильзабет с явным удовольствием.
— Prosit! — Рейхенбах поднял бокал.
— Zdravlije!
Они чокнулись.
Несколько минут Ильзабет и Рейхенбах непринужденно беседовали. Присматриваясь к ее жестам, прислушиваясь к речи, Рейхенбах пытался определить, живут ли они в одном и том же времени. Тщетно; опытный игрок, Ильзабет не дала ему ни малейшей подсказки.
— Время подошло, — сказал он наконец. — Финал представления.
Ильзабет кивнула. Рейхенбах расплатился, оставив несколько монет на столике, и они вернулись на набережную. Пройдя по Латинскому мосту, повернули на улицу Франца-Иосифа; вскоре показался императорский кортеж, возвращавшийся с приема в городской ратуше.
Маршрут, кажется, кого-то не устраивал: адъютанты шумно спорили с шоферами. Кончилось тем, что автомобиль эрцгерцога остановился. Судя по скрежету передач, водитель попытался дать задний ход; в это время из кафе появился тощий молодой человек. Три метра от автомобиля, десять метров от Ильзабет и Рейхенбаха. Выглядит как сомнамбула, растерянный и ошеломленный, словно его поразила близость наследника престола. Гаврило Принцип, мысленно кивнул Рейхенбах. Второй и настоящий убийца. Рейхенбаху стало неинтересно.
Пока Таврило целился, он наблюдал за Ильзабет. Его куда больше интересовала реакция спутницы, чем судьба двух заурядных людей в нелепых костюмах.
Таким образом, Рейхенбах не видел, как посланная в грудь эрцгерцога пуля пробивает яркий мундир, зато мимолетная жестокая улыбка спутницы не ускользнула от его внимания. Ильзабет получила свое.
В машине эрцгерцог Франц-Фердинанд все еще сидел, выпрямившись, а кровь заливала мундир и появилась на губах; Гаврило Принцип стрелял в герцогиню Софию; адъютанты смотрели в ужасе. Через мгновение водитель пришел в себя, и автомобиль умчался. Одиннадцать часов пятнадцать минут.
— Вот, начинается война, — сказала Ильзабет. — Рушатся династии, гибнет цивилизация. Тебе понравилось?
— Меньше, чем твоя улыбка. Когда он стрелял в эрцгерцога…
— Ну и глупо.
— Отчего же? Твоя улыбка важнее для меня, чем смерть двух надутых ничтожеств.
Не слишком ли я тороплю события, подумал Рейхенбах, но скупая улыбка Ильзабет успокоила его. Все в порядке. Ей понравилось.
— Пошли! — Она взяла Рейхенбаха за руку.
Старая гостиница из серого камня, где жила Ильзабет, стояла на другой стороне реки. Из дорогого номера с балконом на третьем этаже открывался вид на набережную. Обстановка была хороша: газовые светильники, тяжелые шелковые драпировки, широкая кровать под балдахином. Стиль эпохи производил на Рейхенбаха самое благоприятное впечатление: неторопливая, солидная, основательная роскошь — даже в маленьком провинциальном городке.
Тяжелый и тесный костюм Рейхенбах сбросил с удовольствием. Ильзабет… Ильзабет носила таймер — широкую, тугую белую ленту — высоко, прямо под грудью. Блеснув глазами, она потянула Рейхенбаха под балдахин.
В это самое время на другом конце города умирали Франц-Фердинанд и София. Завтра великие державы обменяются дипломатическими нотами; Австро-Венгрия объявит войну Сербии, Германия — России и Франции, Европу охватит пожар; произойдут битвы при Марне, Ипре, Вердене и Сомме; бежит кайзер, придет время перемирия, падут монархии… Рейхенбах вложил душу в изучение истории, а теперь, когда на его глазах произошло убийство, с которого все началось, — он потерял интерес к этому. Ильзабет заслонила собой Первую мировую войну.
Ладно, ничего страшного. Для гурманов еще остались великие события. Истории человечества хватит для странствий.
— Теперь можно в Рим, — пробормотал Рейхенбах.
Утром оба приняли ванну, обнялись, подмигнули друг другу, как заговорщики. Их ждут великие дела! Сначала они торопливо собрали в кучу имущество образца тысяча девятьсот четырнадцатого года: жилеты, нижние юбки, ботинки и прочее — как положено, в круг радиусом два метра. Потом синхронизировали таймеры и прижались друг к другу — нагие, смеющиеся, счастливые — на пути в прошлое, сквозь века.
На базовой станции за городской чертой Рима их подготовили, как полагается: постригли, причесали, одели, преподали гипнокурс латыни, вручили кошельки с динариями и сестерциями, сделали прививки от чумы и дали новые имена. Квинт Юний Вераний и Флавия Юлия Лепида.
Рим цезаря Нерона оказался не так велик и не так величествен, как думалось. Колизей еще предстояло возвести, арки Тита не существовало, да и Форум производил впечатление незавершенности. Но вечный город не казался убогим: в первый день Ильзабет и Рейхенбах гуляли по пышным садам и обильным рынкам, глазели на немыслимый мост Калигулы от Палатина до Капитолия, мылись в банях, обедали в гостинице, где им подали каплуна и вепря с трюфелями.
На следующий день пришла очередь цирка и гладиаторов, потом настало время для страстных объятий в комнате, снятой близ Марсова поля. Рейхенбаха опьяняла суета великого города, Ильзабет тоже не осталась равнодушной: ее глаза светились, лицо пылало. Они не могли спать и блуждали по кривым узким улочкам от сумерек до рассвета.
Конечно, они знали заранее, где начнется пожар: в Большом цирке, где сходятся холмы Палатин и Целий. Осталось лишь заранее устроиться на вершине Авентина, откуда открывался прекрасный вид.
Вырвавшись из цирка, неукротимое пламя охватило вершины холмов, затем потекло вниз. С огнем как будто никто не боролся; Рейхенбаху даже показалось, что отдельные пожары вспыхнули сами собой на окраинах, будто настал праздник поджогов. Так или иначе, полотнище огня скоро стало сплошным. С неба сыпалась черная сажа, и без того жаркий летний воздух стал удушающим.
Первые два дня процесс разрушения зачаровывал. Храмы, дворцы и арки превращались в ничто, вечный город на глазах таял, отступал в никуда. Потом неудобства, опасность и однообразие этого зрелища приелись.
— Не пора ли нам? — спросил Рейхенбах.
— Подождем, — ответила Ильзабет.
Огненная стихия, похоже, доставляла ей чувственное удовольствие: Ильзабет трепетала от возбуждения, глядя, как пламя пожирает квартал за кварталом. Лицо ее блестело от пота. Ильзабет прижалась к Рейхенбаху, ненасытно сверкая глазами.
— Нет, не так скоро, — возразила она тихо и страстно. — Хочу видеть императора.
Как и следовало ожидать, цезарь Нерон, отдыхавший в провинции, вернулся в Рим. Торжественная процессия пересекла обугленный город. Император часто сходил с носилок, чтобы осмотреть сгоревший храм или дворец. Ильзабет и Рейхенбах смогли разглядеть его у входа в сады Мецената: толстая шея, заметное брюшко, тонкие лодыжки, нездоровое лицо.
— Смотри! — прошептала Ильзабет. — Разве он не прекрасен? А где его лира?
Лиры, однако, не было. Только нелепый театральный костюм и румяна на щеках.
Нерон бросил в толпу горсть монет и взошел на уцелевшую в саду башню: несомненно, чтобы лучше видеть.
— Горло пересохло, — сказала Ильзабет, прижимаясь к Рейхенбаху. — И легкие забились пеплом. Забери меня с собой в Лондон. Покажи мне Шекспира.
Под потолком тускло освещенной пивной в Чипсайде тоже слоился дым — сладкий дымок от поленьев в камине, такой уместный сырым февральским днем. Ильзабет и Рейхенбах играли в слова, сидя в затянутом паутиной углу и ожидая появления артистов. Ильзабет соображала легко и быстро, не хуже его самого, и Рейхенбаху это доставляло удовольствие. Ему нравилась ее стремительность и сила духа.
— Не всякий выдержиттакое путешествие, — сказал Рейхенбах. — Но мы особенные.
— Не такие, как все, по эту сторону кривой Гаусса, — усмехнулась Ильзабет.
— Да уж! Такое самомнение ужасно.
— Может быть. Но у него есть основания, милый.
Рейхенбах накрыл ее руку своей — Ильзабет ответила пожатием пальцев. Такой женшины ему встречать не приходилось. С каждым днем Рейхенбаха тянуло к ней все сильнее и сильнее. Мешала счастью только мысль о возвращении за терминатор, в родное настоящее время, где права путешественников не действуют, где нет сладости полной свободы. Где придется забыть об Ильзабет. Правда, его никто не торопит домой.
Послышался шум. Смех и громкие возгласы заполнили таверну. Актеры, наверное, и поэты: Бербидж, Хеминдж, Аллен, Конделл, Кемп, Бен Джонсон, может быть. А это кто? Худой, с высоким лбом, глаза светятся, как фонари во тьме. Право, кто же еще это может быть. Как только они не писали это имя: Шагспер, Чекспер, Шекспайр… Вот он, среди друзей, требующих белого вина и мальвазии. За высоким лбом прямо сейчас теснятся Гамлет, Меркуцио, Отелло, Готспер, Просперо и Макбет. Рейхенбаха одолело то же жаркое волнение, что охватило Ильзабет при виде Нерона. Он повертел головой, пытаясь расслышать обрывок блестящего застольного разговора, поймать строку стихотворения, родившегося тут же, угадать сюжет, обретающий форму прямо сейчас. Тщетно. Издалека ничего не разобрать.
— Надо подойти ближе, — пробормотал Рейхенбах.
— А как же правила?
— Je m’en fous![3]Я быстро. Людям вроде нас не клицу беспокоиться о правилах. Долго не задержусь, обещаю.
Подмигнув, Ильзабет послала ему воздушный поцелуй. Впла-тье с низким вырезом она выглядела великолепной шлюхой.
Шагая по лежащей на полу соломе, Рейхенбах чувствовал дрожь под коленками. Вот он, дальний стол, где нет ни одного свободного места.
— Мастер Шекспир! — громко произнес Рейхенбах, перекрывая гомон.
Голоса смолкли, головы повернулись, глаза смотрели холодно и недружелюбно. Рейхенбах заставил себя не отступать. Вынул из кошеля два грубо отчеканенных шиллинга и положил их на стол перед Шекспиром.
— Хочу поставить вам пару бутылей лучшего белого вина, — объявил Рейхенбах, — от имени и ради доброго сэра Джона!
— Сэр Джон? — переспросил Шекспир равнодушно. — Сэр Джон Вудкок? Сэр Джон Холкомб? Я не знаю вашего сэра Джона, сударь. — И покачал головой, сдвинув брови.
Рейхенбах покраснел, чувствуя себя дураком.
Толстяк, сидевший рядом с Шекспиром, неожиданно пихнул того локтем:
— Думается мне, он о Фальстафе говорит, Уилл. Ты не забыл Фальстафа?
— Сказать по правде, никого иного я не имел в виду, — откликнулся Рейхенбах.
— Фальстаф, — повторил Шекспир, мрачно глядя куда-то вдаль. — Я помню имя. Благодарю тебя, мой друг, но шиллинги свои возьми обратно. Угощение от незнакомца я не принимаю.
Рейхенбах попытался возразить, но не настаивал. Ни ему, ни его вину здесь явно были не рады, а случись драка… Ранение, полученное в тысяча шестьсот четвертом году от Рождества Христова, будет иметь в родном времени самые неприятные последствия. Вежливо откланявшись, Рейхенбах отступил к своему столу, где его ждала Ильзабет, улыбаясь, как чеширский кот. Горечь от неудавшейся встречи с Шекспиром усугублялась стыдом: очень неловко было выставить себя перед Ильзабет неотесанным простаком.
— Надо идти, нам здесь не рады.
— Милый! На тебя смотреть жалко.
— Видела бы ты презрение в его глазах…
— Не думаю, что все так плохо. Его, наверное, беспокоят все подряд, к тому же — здесь его таверна. Его крепость. Это не личный выпад против тебя.
— Знаешь, я думал, что он другой. Что он один из нас. Чтоон позовет меня к себе…
— Нет, конечно, — откликнулась Ильзабет негромко. — У него своя жизнь, своя семья, свои горести и проблемы. Не смешивай реального человека со своими фантазиями. Не вешай нос, милый! Не печалься так. Стань опять самим собой!
— В другом месте и в другом времени.
— Конечно. В другом времени.