В очередном доме Толян Кочетов в одной из комнатушек обнаруживает «духа». Почему-то тот не успел ни свалить, ни спрятаться. Может, думал, не найдут его в соломе этой. Но Толян нашел. Мужик без оружия, но в нагруднике с магазинами, — точно «дух». И это выбивает Толяна из колеи. До этого мы «духов» только в горах видели, на боевых действиях. Там все ясно — кто раньше выстрелит, тот и молодец. Попал-победил. А тут непонятно как-то: то ли это боевые действия, то ли нет, то ли это «дух», то ли нет. С вооруженным человеком хоть ясно, что делать. Сопротивляется — стреляй. Сдается — клади на землю, разоружай.
Короче, в этих непонятках Толян схватил свой автомат за ствол и давай над головой крутить, орать на «духа». Мол, стоять, бояться! Типа как старшина Васков в «А зори здесь тихие…»: «Лягайт, лягайт, сука!»
На шум вваливается Пахом со своей «СВД» наготове и не «заваливает» с разбегу «духа», а только успевает оценить комичность происходящего.
«Дух» сдается, Толян опускает автомат-дубину, и парни выводят пленного из помещения, навстречу подоспевшему ротному. А из-за дувала уже вывалила куча детей и теток в паранджах, и все голосят как резаные.
«Духа» обыскивают, в одном из карманов обнаруживают толстенную пачку денег. Тут ротный совершает удивительный поступок — отдает ее ВСЮ в руки оказавшейся рядом навзрыд плачущей девчушке лет пяти. Она сжимает деньги ручонками и, не переставая плакать, идет обратно, в сторону дувала. По дороге к дому проходит мимо Пахома… На нее уже никто не смотрит, тетки все колотятся по поводу попавшегося мужика, а ротный продолжает его шмонать.
Эх, Пахом, Пахом… Не поднялась рука прибрать все это богатство к рукам… Тоже, блин, Достоевский… Слеза ребенка, и всякое такое…
Потом задержанного сажают на корточки у дувала. До прихода хадовцев несколько человек остаются его караулить.
Наступает черед Пахома. К этому моменту от достоевщины он уже отошел, и мысль о том, что с этой овцы не предвидится ни клока шерсти, его бесит.
Пока «духа» шмонали, Саня положил глаз на складные пакистанские ножнички, которые обнаружились у того в одном из карманов. Вещь компактная, в хозяйстве нужная, а главное, уж больно «заморская».
— Эй, душара, чарс аст?[12]
Докопаться-то надо до чего-то… Откуда у того чарс после шмона? «Дух» удивленно смотрит, а Пахом уже лезет ему в давно «пристрелянный» карман.
— Шурави[13] контрол…
И вот заветные ножнички уже у Сани.
— Бакшиш, бача. Фамиди?[14]
Да понял он. Все понял — так посмотрел на Пахома, с таким презрением, что пятнадцать лет не мог забыть Саня этот взгляд. Так и не сумел — года три назад выкинул эти ножнички к едрене фене…
Вечером, до темноты, выходим из «зеленки» к броне. Туда уже горячую еду подвезли. С утра и днем особенно старались не наедаться — вдруг бой. Горький опыт — на пустой желудок шансов выжить при попадании в живот больше. А набуздыришься — разорвет кишки, и пиши пропало… Только за «шнурами» нужен глаз да глаз — им-то, вечно голодным, неймется весь сухпай смолотить, зная, что вечером все равно накормят.
Поели, умылись в речке, «шнуров» на посты — и баюшки. Вот и еще один день прошел. Ну и х… с ним…
На третий-четвертый день все уже стало казаться рутиной. Очередной кишлак, очередное бугристое поле, очередной дувал… Идем без взводного. «Шнуров» оставили снаружи.
— Смотрим, блин, в оба. Если кто из шакалов нарисуется — мухой сообщить!
Очередной бухтящий что-то непонятное старик с козлиной седой бородкой.
— Душманы аст, бабай? Оружие аст?
Про душманов понимает, сука. Еще активнее бухтит, теперь уже покачивая головой:
— Нист, шурави, тыр-пыр, астам-хастам…
Мол, нет, какие душманы, нет никого, мирные мы, крестьяне…
Ни хрена мы его, конечно, не понимаем, да что он еще-то может говорить? Конечно, мирные, конечно, нет душманов. Тут, похоже, вообще никого нету.
Жестами показываю — мол, дом осмотрим.
Опять бухтит, что-то там про «духтар».
— Ну да, «духтар» — это мы понимаем. Давай показывай…
Что, не покажешь? А если вот так тебе, если стволом автоматным под ребро сунуть? Нет, не понимаешь? А прикладом по спине? О, понимаешь, молодец! Пошли смотреть «ханум-духтар»…
— Да хорош ты, бухтеть-то, щас еще получишь! Не тронем мы их…
Аккуратно входим в приоткрытую дедом дверь. Внутри чуть слышный шелест — сбились все в кучу, лица закрыли.
— Усов, Храпов, остались здесь — смотрим в оба!
Ни хрена не видать, что там, за окошечком этим сетчатым, в том месте, где лицо. Только видно, как мелкой-мелкой дрожью трясутся складки…
— Ну что, дед, играем в «Гюльчатай, покажь личико»?.. Опять бухтишь? Ты задолбал уже бухтеть, покажи давай, кто там дрожит у тебя… Кто там нас так боится, воинов-интернационалистов… Дед, ну ты упертый какой, что с тобой делать, а? Вот так понимаешь? — Затвором «щелк»… — Смотри-ка, понимает. Видать, знакомый с такой техникой!
Злобно зыркает глазами дед, бормочет что-то в сторону безликих фигур. Секундное замешательство… Что-то прикрикивает…
Женщины поднимают свои «забрала». Е-мое!.. Какие же глаза! Огромные, темные. Где-то я уже видел такие глаза? Точно, у косуль с газелями такие глаза — карие, чуть влажные, настороженные. А эти не настороженные даже, а испуганные. Только от этого они еще прекраснее… Такие прекрасные, такие чистые, такие беззащитные…
Это я что, краснею, что ли? Отставить, солдат. Отставить интеллигентские гунди. Мы на войне. Я — солдат. Это — враги… Ну, не враги то есть, а пособники врагов… Возможные пособники. Вот где их мужики? Не одни же деды и девки волоокие на полях этих работают. И куда все мужики подевались? Чего испугались? Значит — «духи»!
Это же здесь Мишка Сергеев погиб из нашей роты, когда три месяца назад колонну очередную раздолбали. Три месяца! Три месяца ему оставалось до дома! Сейчас бы уже отправки ждал… Это кто-то из них, козлов, лупил по нему, истекающему кровью, когда он пытался от подбитого бэтээра отползти. Не дали, не отполз — добили…
Все, на хрен все мысли! Нету тут людей, нету… «Духи» они все!
— Так, дед, давай-ка мы оружие тут у тебя поищем. Да не бухти ты уже! Видишь, не тронули духтар твоих. Вот сейчас поищем — и уйдем…
Разошлись по дому кто куда. Так, что тут у нас? Ага, лепешки и что-то типа масла в кадке. Отлично. Вот, уже не зря пришли.
— Гаврюша, сюда иди! Маслица побольше этого на лепешечку! Завернуть — и в РД! Не дай бог сожрешь, «шнурина», вешайся тогда!
Так-с. Отлично. Дальше что? Второй этаж. Маленькая комнатуха. У стены сундук. Замок.
— Дед, ключи давай! Что, не дашь? Сука ты душманская, дед. А мы с тобой по-хорошему… А могли бы всех твоих духтар…
Ладно, пособник душманский ключи не дает — пинком его вниз, чтоб не тарахтел.
— Саня, Календа, посмотри там за ним.
Что тут у нас в сундучке? Без ключей разберемся, на то приклад есть. О-па! Есть контакт! Афошки! Тугая скатка, веревочкой перетянута! До хрена, наверное… То-то и плохо, что до хрена — за это «до хрена» он и вонь потом поднять может. Небось копили, чтоб очередную духтар в дом привести кому-то из сыновей. Точно развоняется.
Так-с, ладно. Из вашей душманской пачки забираем немного на покупку часов «Casio» с «куркулятором» и еще чуток на бакшиш из дукана. А то через полгода домой, а я ни хрена еще на дембель не затарил. Все скачу и скачу по вашим горам чертовским. А там хрен чего затаришь. Скорее, самого «затарят» в цинк… Короче, причитается с вас!
Спускаюсь вниз. Из других помещений выруливают Олег, Серега, Дядя. Все перевернули, но судя по постным лицам — нигде ничего.
Ну, глядишь, в другом дувале повезет вам, парни. Значит, мой день сегодня.
— Все, дед, не бухти! Уходим мы. Живите пока…
Возвращаемся к взводу.
— Все чисто, товарищ лейтенант, бабай да бабы. Оружия не нашли. Только и мужиков никого.
— Ясно. Ничего удивительного — операция-то совместная с «зелеными». Местных небось еще вчера предупредили, вот и нет никого. Ладно, продолжаем…
Только подошли к следующему дувалу — где-то за ним, со стороны поля, стрельба. Обегаем дувал, падаем на краю поля за земляным валиком. Так, что там такое?
Впереди нас — здоровое прямоугольное поле, за ним деревья в ряд к небу вытянулись, арык видно. А правее, на дальнем краю, еще пара дувалов. Там вроде первый и третий взводы чешут. Стрельба оттуда как раз. И тут замечаем, как со стороны тех двух дувалов бежит через поле человек. Афганец. В чалме, в рубахе длинной и накидке их обычной, типа одеяла тонкого. И вот он ОДИН бежит, а стреляют-то как раз по нему наши парни. Причем стреляют уже не таясь, потихоньку двигаясь за бегущим. Есть такое упражнение учебное — «Стрельба с короткой остановки». Вот примерно такое упражнение сейчас человек десять наших выполняют от дальних дувалов.
«Дух» бежит, перепрыгивает через земляные межи, петляет как заяц. А парни от этого все сильнее заводятся. И то ли от возбуждения не сразу попадают, то ли специально…
Бум-бум-бум…
Это из «ПК» кто-то «зарядил». Афганец аж подпрыгнул — фонтанчики земли везде вокруг него все ближе. Вдруг как толкнули его в спину… Упал… Все? Нет, опять поднялся, бежит, хотя не так прытко уже. Вот дает!
От парней до него метров 100–150 наверное, а от нас метров 50. Всю эту картину я за считаные секунды «срисовал». А пока «срисовывал», сошки «РПК» своего поудобнее на бугорке земляном пристроил. Подумал еще: «А может, не надо, ведь и так ясно все…» И ответил себе же: «Надо!»
Передался мне азарт с того конца поля. Попер адреналин, за предыдущие дни накопившийся, пока ждал, что начнут такие вот в чалмах по нам долбить…
— На тебе! Получи, сука!
Полмагазина засадил в первую же очередь. Двадцать пуль. Двадцать кусочков горячего свинца в зайца этого…
Попал! Точно попал!
И почти одновременно пулеметчик с того конца поля тоже задолбался, видно, тянуть кота за… Сошлись две пулеметные очереди на бегущем. От такого «заряда» его аж в воздух подбросило и развернуло… Упал. Приподнялся, пытается встать, упал на четвереньки, ползти пытается…
Тут уж его реально просто добивать стали все, кто рядом оказался. Сколько уж там в него свинца засадили, не знаю — я свою «сорокапятку»[15] выпустил всю.
Тут, слышу, ротный орет:
— Прекратить стрельбу! Отставить! Хватит!
И звенящая тишина над полем. И гарью пороховой тянет…
Поднялись, идем к нему, к «духу» этому — он еще ворочается чего-то. Подошли, встали полукругом. Он на спину перевалился, весь в кровище, аж пузырится по всему телу. Глазами вращает навыкате, хрипит что-то… Молодой, лет 20, наверное… Хотя кто их разберет.
Ротный протиснулся меж бойцов. Распахнул окровавленные ошметки покрывала на груди.
Парень обеими руками прижимает к себе «АКМ». В «лифчике» железные магазины, штуки четыре… Точно, «дух»!
Ротный подозвал Леню Чмыря, санинструктора роты. Ни слова не говоря, только кивнул вопросительно на «духа».
Леня так же молча, с вечным своим скептическим выражением на лице взял раненого за запястье… Чего-то там на шее потрогал… Выражение лица сделалось еще более скептическим. Отрицательно покачал головой.
Ротный снял с плеча автомат и поднес к уху парня. Тот еще сильнее захрипел, завращал глазами, изо рта пузыри пошли кровавые…
Этот выстрел прозвучал ужасно одиноко, но показался всем нам громче, чем безумная пальба несколько минут назад…
Молча стали расходиться. Ротный передал по связи:
— Я «Остров». Нахожусь там-то там-то. Уничтожил мятежника. Захвачена одна единица оружия и боеприпасы. Потерь не имею.
Да, мы уничтожили еще одного мятежника. Еще одного охреневшего «духа» из баракинской «зеленки»… Нашего врага. Не первого и не последнего.
Только на душе до самого вечера было как-то муторно. И о дневном происшествии никто не промолвил больше ни слова. И все забылось, ушло. Ушло под «корку», как уходило уже до этого многое и как еще многому предстояло уйти. Такому, о чем нельзя ни думать, ни говорить, ни помнить.
А утром был новый кишлак, новый дувал, новый бабай… И снова светило солнышко, шелестели листья на деревьях, журчал прохладный арык в тени устремившихся в небо деревьев… И до дембеля было всего полгода. Или целых полгода. Кому как повезет…
Такой запомнилась мне «золотая осень» 1985 года на Бараках.
* * *Когда мы вернулись в Союз, меня долго не переставал поражать один и тот же вопрос, задававшийся удивительно многими, узнававшими, где я служил:
— Ты убивал людей?
Самые любознательные шли дальше:
— А скольких ты убил?
Воистину любознательность порой граничит с кровожадностью. Мне ни разу не пришлось ответить на этот вопрос. О чем это они? Какие люди? Что значит «убивал»? Я служил в армии. Выполнял воинский долг. Был на войне. Стрелял по врагам.
Видимо, то ли по выражению моих глаз, то ли лица, то ли по каким-то еще телодвижениям спрашивавшие понимали, что продолжать не стоит.
К этому времени мы все, кто побывал «за речкой», уже перестали быть кабульскими, баграмскими, гардезскими, баракинскими, кандагарскими, джелалабадскими… Мы все стали «афганцами». Мы безошибочно чувствовали друг друга и как к родным тянулись к каждому, кто откликался на оклик «Бача!..». Может, и потому, что всем нам задавали эти вопросы и все мы не понимали, о чем это ОНИ???
А потом, через несколько лет, в фильме про войну во Вьетнаме я увидел эпизод, в котором американские солдаты стоят над телом подстреленной вьетнамской снайперши. Та вращает глазами навыкате и что-то хрипит…
И тут что-то скребнуло внутри. Я даже не понял сразу, что…
А потом один из американцев в кино перевел, что она просит ее добить. И они ее добили.
И тут я понял, ЧТО заскреблось у меня внутри. Вспомнил, где сам видел такие глаза и слышал такой хрип… Так вот, наверное, что он хрипел… Душара тот, на Бараках, осенью 85-го… Да и хрен с ним. Что бы он там ни хрипел — он был наш враг. А мы — его. И без разницы, что он не стрелял и был беззащитен… Он бы, не задумываясь, убил любого из нас, представься случай… И не переживал бы потом. И я не переживаю. Ни секунды. Сколько бы там ему ни было…
Сергееву тоже было 20. И Илье Редькову. А Гришину — 19… И Валере… А Ринату Узбекову — вообще 18. А ротному Мантурову — 27. И ротному Левченко…
И что?
Все, хватит… Из-за какого-то «духа»…
И правда, не переживал. Еще несколько лет… А потом в руки мне попалась какая-то книжка про белорусских партизан. Даже не помню, кто автор и как называется. Не помню, потому что не дочитал ее… Дошел до места, где молодой партизан, ослушавшись командира, пробрался на собственный страх и риск в свою деревню — увидеть то ли мать, то ли невесту — и напоролся на немцев, искавших в деревне партизан. И бежал изо всех сил через заснеженное поле к своим, а немцы хохотали и обкладывали его очередями из пулеметов. А потом застрелили.
Тут у меня хрустнули зубы. Да нет, не тогда хрустнули. Сейчас! Потому что все! ВСЕ! Потому что все смешалось в башке — и этот белорус, и этот афганец. И это я лежу посреди какого-то поля, изрешеченный пулями, пускаю кровавые пузыри и что-то пытаюсь сказать. И понимаю, что ни матери, ни невесты, никого я больше не увижу! И мне всего 20… А вокруг меня стоят чужие люди. Смотрят на меня с любопытством. Один снимает с плеча автомат…
Только не надо мне говорить, что мы не немцы и пришли туда не для того, чтобы убить всех афганцев. Мы были готовы убить их всех, если надо. И у каждого из нас было достаточно причин для этого.
Меня уже давно не спрашивают, убивал ли я людей. И слава богу. Теперь я бы ответил…
Комарово (ноябрь — декабрь 1985 года, Кандагар)
Декабрь 85-го, Кандагарская операция.
Пожалуй, так далеко мы еще от Гардеза не уезжали. Хотя, может быть, это кажется. Просто уж больно ощутима в декабре разница между горным Гардезом и равнинным Кандагаром.
Из бригады выезжаем в снегу, кутаясь в бушлаты, и в ватных штанах. Глядя на удаляющиеся палатки, вспоминаю, как ровно год назад, вот так же кутаясь от холода во все, что можно, мы ехали на Алихейль, и я мечтал как можно дольше не возвращаться в бригаду, чтобы не видеть эти ненавистные палатки, где все время нужно «шуршать», эти ненавистные столовую и хлебопекарню, откуда нужно таскать жрачку. А теперь мне даже грустно как-то. И хочется скорее вернуться.
Впрочем, и в Кандагар съездить тоже интересно. Во-первых, мы там никогда не были. И в Панджшере побывали, и в Хосте. Алихейль с Нараем вообще как дом родной. А Кандагар — что-то далекое и незнакомое. А во-вторых, там, говорят, тепло зимой. А то погодка-то наша гардезская меня порядком зимой подзадолбала. Это ж надо, как подвезло — попасть в южную страну и по четыре месяца мерзнуть. Даже тогда, когда не твоя забота обеспечить тепло в палатке, расчистить снег и так далее — все равно достает этот постоянный дубак. И влажность. При минус 15 в горах легко можно обморозиться. Серега Жуков на какой-то зимней операции ноги «упустил» — и без половины большого пальца остался.
Проехав Газни, «разоблачаемся» и остаемся в одних х/б. Чем ближе к Кандагару, тем теплее. А уж во время операции днем вообще бывало реально жарко. Необычно, в общем. На дворе-то декабрь… Но приятно — хоть одним геморроем меньше: в эти три недели не мерзли почти.
После нескольких этапов операции на обратном пути бригада располагается на ночлег в чистом поле. Привыкшему к окружающим Гардез горам взгляду даже некуда упереться — вокруг плоско. Только где-то вдалеке, под торчащей из этой плоскости сопкой, расположена какая-то воинская часть.