В глубине души генерал-майор Дана Питтард полагал, что именно в этом причина того, что русские еще не нанесли по нему масштабный удар. Они всегда были мастерами в combined arms.[6] Русские общевойсковые операции Второй мировой войны и их собственной афганской войны, их без преувеличения блестящие наработки по взаимодействию родов войск составляли почти половину тем «разборов» в ходе освоения им соответствующих дисциплин в нескольких военных учебных заведениях. Он не сомневался в том, что, когда русские выберут время и отпустят сжавшуюся пружину, их контрудар будет масштабным и страшным. И это не гипербола, не способное привлечь внимание заскучавшей телеаудитории слово — именно таким он и станет. Но он был готов, и текущие минимальные потери ориентировали его и его штаб, позволяли предугадать мишень ближайших русских атак, будущую реакцию на них его собственных людей. Ответ политиков Вашингтона и Москвы на эту реакцию, не имеющий для него никакого значения сам по себе, но способный отразиться в движениях обеих военных машин.
К середине вторника, 19 марта, дивизия потеряла несколько грузовиков и уже целых четыре «Страйкера» в четырех независимых боестолкновениях. Как уже упоминалось, во всех случаях они проходили практически по одному сценарию: плохо или сравнительно грамотно организованная засада, короткий этап не слишком эффективного огневого воздействия, после чего разыгрывается «стандартное положение», как говорят в спорте. Над двигающимися колоннами висели тактические БПЛА и разведывательные либо разведывательно-ударные вертолеты, причем Питтард без колебаний выделил на прикрытие маршевых колонн бригадных боевых групп и тылов дивизии практически три четверти собственной и приданной вертолетной техники. Он разумно предположил, что, пока русские не нанесут контрудар, такой вариант ее применения является оптимальным. Пилоты и операторы «Апачей Лонгбоу» получали боевой опыт в практически тепличных условиях: в работе по относительно незащищенным целям, в том числе именно по одиночным мобильным небронированным или легкобронированным объектам. То есть формат боевой работы являлся практически профильным, но реализовался не вплотную к линии боевого соприкосновения, а вне ее. В этих обстоятельствах весьма неожиданным было то, что собственная авиабригада дивизии уже тоже несла потери в людях и технике, причем худшие пришлись на 127-й авиабатальон обеспечения.[7] В одной из всего нескольких оказавшихся относительно эффективными засад инсургенты сумели сжечь или серьезно повредить несколько транспортных единиц батальонной колонны роты «штаба и снабжения», включая сразу три автоцистерны, явно ставших их приоритетными целями. Еще одной такой целью оказался автобус, перевозящий технический персонал батальона, и какой-то умник уже приписал к докладной записке заключение о том, что данный эпизод возможно использовать в пропагандистской работе армейского отдела по связям с общественностью. Девять раненых, и еще один скончался от ран до прибытия квалифицированной медицинской помощи. Все без исключения нападавшие были уничтожены грамотными, хотя и запоздавшими действиями эскорта, и данный эпизод, таким образом, тоже ложился в общий ряд. Но неожиданным было иное. Вечером понедельника один «Апач» 1-го батальона 501-го авиационного полка входящей в состав дивизии бригады военной авиации оказался тяжело поврежден с большой дистанции. Двумя почти одновременными попаданиями снарядов русского реактивного противотанкового гранатомета. Питтард видел фотографии и читал краткое заключение эксперта из числа авиационных специалистов, приписанных непосредственно к штабу дивизии, — эта машина не подлежала восстановлению. Однако тяжело раненный пилот сумел посадить «Апач», и машина, таким образом, не считалась «потерянной». Более важным Питтард счел второе оперативное заключение, имеющее не технический, а тактический характер. Подписавший его офицер ВВС сделал вывод о том, что это была именно противовертолетная засада — в противном случае невозможно было объяснить направленность огня. Генерал Питтард был не вполне согласен со столь далекоидущим выводом, сделанным из минимума данных человеком, не просто не участвовавшим в этом бою, но даже не побывавшим на месте позже. По его собственному исходному мнению, скорее всего, русский гранатометчик с навыками снайпера (или два таких гранатометчика) ждали транспортную колонну, но при появлении в небе ударных вертолетов они провели «переоценку ценностей» и приняли совершенно верное в данной обстановке решение из категории опять же «осознанного сопротивления». То есть не затаиться и лежать, а открыть огонь по противнику, даже при очевидном неравенстве сил. Однако уже следующий эпизод показал генералу, что он мог быть не прав! В 8 часов 5 минут утра сегодняшнего дня еще один боевой вертолет того же 1-го батальона был сбит попаданием ракеты переносного ракетно-зенитного комплекса, почти без сомнений отнесенного к типу «Грааль».[8] Причем сбит именно находясь в прикрытии транспортной колонны, далеко позади головных элементов соответствующей бригадной боевой группы, а значит… Значит, офицер ВВС был прав, а он нет. Появление на поле боя русского ПЗРК было очень значимым фактором. «Апач Лонгбоу» являлся чрезвычайно живучей, хорошо бронированной машиной, а русский «Грааль», как всегда считалось, имел недостаточную боевую эффективность. Однако это несоответствие не сработало в данном конкретном случае, и можно было ожидать того, что так будет иногда случаться и дальше, что потери увеличатся. Сбитый вертолет упал в одно из многочисленных в этой местности озер, затонул, и тела пилота и оператора вооружения до сих пор не извлекли. Было неясно, погибли ли они при попадании ракеты или оставались живы, пока перекошенный от удара десятков поражающих элементов бронированный кокон не увлек их на глубину нескольких метров…
К полудню, то есть еще до его прибытия в город, оперативный отдел штаба 1-й бронетанковой дивизии представил имеющую традиционную форму докладную записку. Понесенные потери в технике и людях были ожидаемыми и даже меньшими, чем планировалось. Но, пробегая взглядом по абсолютным числам и по долям процента в одних и других графах, командир дивизии продолжал недовольно хмуриться. Меньшими, чем планировалось, эти потери были пока просто потому, что русские не нанесли ни одного удара, ни на одной позиции не выстроили оборону силами более полнокровной роты. Ни разу! 35-я пехотная (механизированная) дивизия уже получила опыт сражения с русскими кадровыми частями «лицом к лицу» и выиграла его с практически «сухим счетом», пользуясь преимуществом первого удара подавляющей массой артиллерии и ракетных систем. Здесь, у него, сражение еще не начиналось, хотя штаб 1-й бронетанковой дивизии был уже в Великих Луках — не самом маленьком русском городе и далеко не самом первом по счету от границы. При этом на данном направлении была расквартирована масса русских подразделений, о которых он знал все: его оперативная карта пестрела десятками пометок, каждая из которых обозначала батальон постоянной готовности или кадрированную часть, десяток самоходок или эскадрилью боевых вертолетов. По некоторым из этих целей уже вторые сутки били и били ВВС, добиваясь больших и малых успехов, и неся при этом собственные потери. Но ни разу пока все эти эскадрильи, батальоны и даже полки не встали на его пути. Наверняка уже получившие вооружение и боеприпасы с собственных складов, пополненные резервистами до штата или почти до штата, закиданные приказами и лозунгами, на которые русские такие мастера, не встали. Вместо этого русские отходили. Дергая его точечными уколами, лишь каждый третий из которых вливался в статистику потерь его дивизии одним или несколькими ранеными, одним или несколькими поврежденными или уничтоженными грузовиками, очень редко — серьезно поврежденной или уничтоженной боевой машиной. И это вызывало у генерала все более стойкое чувство тревоги.
Проблема была даже не в том, что подобные потери не демонстрировали своей «окупаемости» или «обоснованности» в глазах людей, не являвшихся профессиональными военными. Они были как бы сами по себе, они не являлись неизбежным грузом на весах, в противоположной чашке которых лежали явные достижения: десятки и сотни сожженных вражеских танков и бронемашин, горы убитых в бою вражеских солдат и толпы их же, взятых в плен. А история наглядно показала, что захват у России части территории тоже не самое главное. Они умеют делать этот фактор обратимым, отбивать свою территорию назад. Или умели раньше. Проблема была в том, что он не верил в тотальную потерю силы воли русским командованием и в массовое дезертирство русских солдат до первого же реального масштабного сражения именно «лицом к лицу». Причем проведенного даже не по сценарию первого удара по калининградскому анклаву, а именно «в поле»: «Джи-Ай» против «Ивана», «М-16» против «АК», «Абрамсы» против «Т-72», «Т-80» и «Т-90». Русские что-то задумали, и это заставляло генерала и его штаб осторожничать. В противном случае к послезавтрашнему дню он был бы уже во Ржеве. И более того, штаб 7-й армии и штаб Межнациональных миротворческих сил его настрой разделял полностью и безоговорочно. В очередном, десятом или пятнадцатом по счету коротком разговоре за последние сутки генерал-лейтенант Марк Хэртлинг сказал ему: «Без колебаний отходи назад, если надо». А ведь Дана Питтард отлично знал, не мог не знать, какому тяжелому давлению подвергается Хэртлинг со стороны политиков, которым нужен только темп продвижения и тысячи уничтоженных танков и солдат врага. Которые не представляют, что такое «огневой мешок» или «огневая засада» в формате, экстраполированном до уровня одномоментного и массового применения ядерного или химического оружия.
Проблема была даже не в том, что подобные потери не демонстрировали своей «окупаемости» или «обоснованности» в глазах людей, не являвшихся профессиональными военными. Они были как бы сами по себе, они не являлись неизбежным грузом на весах, в противоположной чашке которых лежали явные достижения: десятки и сотни сожженных вражеских танков и бронемашин, горы убитых в бою вражеских солдат и толпы их же, взятых в плен. А история наглядно показала, что захват у России части территории тоже не самое главное. Они умеют делать этот фактор обратимым, отбивать свою территорию назад. Или умели раньше. Проблема была в том, что он не верил в тотальную потерю силы воли русским командованием и в массовое дезертирство русских солдат до первого же реального масштабного сражения именно «лицом к лицу». Причем проведенного даже не по сценарию первого удара по калининградскому анклаву, а именно «в поле»: «Джи-Ай» против «Ивана», «М-16» против «АК», «Абрамсы» против «Т-72», «Т-80» и «Т-90». Русские что-то задумали, и это заставляло генерала и его штаб осторожничать. В противном случае к послезавтрашнему дню он был бы уже во Ржеве. И более того, штаб 7-й армии и штаб Межнациональных миротворческих сил его настрой разделял полностью и безоговорочно. В очередном, десятом или пятнадцатом по счету коротком разговоре за последние сутки генерал-лейтенант Марк Хэртлинг сказал ему: «Без колебаний отходи назад, если надо». А ведь Дана Питтард отлично знал, не мог не знать, какому тяжелому давлению подвергается Хэртлинг со стороны политиков, которым нужен только темп продвижения и тысячи уничтоженных танков и солдат врага. Которые не представляют, что такое «огневой мешок» или «огневая засада» в формате, экстраполированном до уровня одномоментного и массового применения ядерного или химического оружия.
Данные спутниковой и авиационной разведки, подкрепленные данными информационного перехвата, наглядно показывали, что русские действительно отходят, но ведь они не могут не понимать, что на отходе они бесполезно теряют технику и живую силу. Подвергаясь ударам ВВС, раз за разом реализовывающих в местных воздушных боях свое численное преимущество и более высокий уровень подготовки. Выходя из-под «зонтика» объектовых ПВО на шоссейные и местные дороги, где шансы ударных машин НАТО нанести им значимый урон резко повышались. Планируют ли они то, о чем он думает с таким страхом?
В сложившихся обстоятельствах, в условиях осторожного продвижения вперед при минимальном противодействии, у Питтарда было оправдание низкому уровню активности своей артиллерии. Артиллерийские системы, состоящие на вооружении дивизии, не способны были действовать на требующуюся дистанцию, их нужно было подтягивать ближе. Но это совершенно не входило в планы командующего дивизией, который собирался беречь их как зеницу ока. Русские ракетные войска и артиллерия являлась родом войск, который он в высшей степени уважал, и не в последнюю очередь за численные показатели. Одного полновесного удара находящихся под рукой огневых средств русским могло хватить на то, чтобы превратить его четкие и эстетичные планы и графики в полный кошмар, в многостраничные однообразные списки убитых в бою, пропавших без вести в бою и раненных в бою солдат его дивизии. И если русские сохранили хотя бы долю своих систем наведения и хотя бы часть системы управления и контроля, они ударят не по броне. Не по пресловутым «Абрамсам», и даже не по уязвимым «Страйкерам», а именно по его собственной артиллерии. После чего сложившийся баланс резко переменится: если не в их пользу, то, во всяком случае, в сторону равновесия сил. Но ни малейшего шанса он им давать не собирался. Именно планомерное, полное, не терпящее исключений уничтожение всех обнаруженных мобильных пусковых ракетных установок и позиций ствольной артиллерии было приоритетом его ударных боевых групп: замедление скорости продвижения было ценой, которую он был готов платить за это с удовлетворением и готовностью.
— Генерал, сэр?
— Да!
Снова вошедший в комнату капитан взял со стола наушники с головным микрофоном, подал ему. Питтард быстро надел наушники на голову, отрегулировал положение микрофона перед губами и провернул колесико переключателя на гарнитуре. Капитан тем временем включил видеоэкран и провел по покрытому зеленым бархатом столу компьютерной мышкой, проверяя соединение. Кивнув капитану, командир 1-й бронетанковой дивизии ввел многозначный пароль, высветившийся на экране цепочкой звездочек. Серый треугольник дивизионной эмблемы сразу стал золотым, синим и красным, а затем снова блеклым, не мешая работать с документами.
— Гладиатор.
— Готовые первыми — Гладиатору, — произнес ему в уши спокойный голос человека средних лет. Этот голос был давно знаком генералу Питтарду, и сейчас он потратил секунду, не ответил сразу, чтобы попытаться услышать в нем какие-то новые интонации. Не услышал.
— Докладывайте. Сперва об авиаударе.
Снова пауза в секунду — полковник Эдджи на ходу перетасовывал окна на синхронизированном экране, менял их расположение, открывал все новые и новые.
— Позвольте поправить. Не собственно «авиаударе» соло. Комбинированном ударе: авиа и броня.
На своей стороне эфира генерал Питтард приподнял брови. Вот этого он еще не знал. То ли это, чего он ждет? Быстро выдернув планшет из мягкого гнезда сумки, он нажал на кнопку питания, и экран тут же осветился. Мгновение — и он убедился, что командир 1-й бригадной боевой группы его дивизии был совершенно прав: на тактической карте, охватывающей тысячу квадратных миль, впервые ярко высветились иконки «живой» русской бронетехники вплотную к подразделениям его дивизии. Впервые за двое с лишним суток.
Карта центровалась на нескольких безымянных озерах, сгруппированных вокруг городка Невель. «Готовые первыми», 1-я бригадная боевая группа растянулась почти на 55 миль по оси северо-запад — юго-восток, от восточной окраины Невеля и до города с непривычным названием Велиж. На 3-ю и 4-ю группы, «Горцев» и «Бульдогов», приходился в совокупности фронт почти такой же длины, загибающийся от западного побережья озер еще одной группы, расположенных восточнее Великих Лук и гораздо более крупных, строго на север в сторону Локни. Это наглядно иллюстрировало приоритетную боевую задачу дивизии на ближайшие сутки. Понятно, что никакого «фронта» в виде окопов и линий колючей проволоки не было и не могло быть. И понятно, что русские выбрали именно 1-ю группу, уже «освоенную» ими к этому времени, понесшую первые потери еще в Калининградской области и затем следующие, неожиданные, в Прибалтике, во время форсированного марша через замершие в шоке и восторге города Литвы и Латвии. Полностью европейские и неожиданно оказавшиеся не способными полностью нейтрализовать инсургентов.
— Слушаю.
— Даже собственно авиаудар был комбинированным. Шесть «Хайндов» и по крайней мере один «Хокум» ударили с минимальной высоты по моему передовому отряду, это я уже докладывал. Наши потери оказались минимальны, но они фактически нейтрализовали имевшиеся в моем распоряжении мобильные средства ПВО и успешно пробили низковысотный коридор для восьмерки «Фенсеров».[9] Очень синхронная работа.
— Так.
Генерал не собирался давать какие-то комментарии на этом этапе доклада, он впитывал информацию, уже не самую новую, но впервые цельную. Это был первый русский авиаудар «фронтового» ранга за двое с лишним суток с момента начала операции. После целой серии «стратегических» ударов дальними и средними бомбардировщиками, в том числе нескольких подряд ударов высшей степени эффективности, заставивших кое-кого из штаба ВВС очень сильно удивиться, а целую группу других «кое-кого» и поплатиться должностью.
— Наш предварительный вывод — это то, что «Фенсеры» шли с неполной загрузкой. Видимо, они поднялись с относительно далеко расположенной базы. Но наше расхваленное «господство в воздухе»… Нам не просто обещали «господство», нам га-ран-ти-ро-вали, что каждый русский ударный самолет, поднявшийся в воздух западнее Уральских гор, будет идентифицирован вовремя. Что на каждый будут наводить голодных до медалей и славы ребят там, наверху, в синем небе.
— Я жду, — ровным голосом произнес генерал Питтард, уже догадываясь, к чему полковник подводит. К тому, чего еще не было на его экране, что всегда занимало больше всего времени.
Тот назвал цифру. Подождал, пока она дойдет, и назвал другую и затем третью.
— Могло быть хуже, — тем же ровным голосом отметил командир дивизии. — Могло.
Тон дался ему без большого труда, хотя никому совершенно незачем было об этом знать. Он произнес совершенно честные слова — все действительно могло быть хуже.
— Дальше.
— Немедленно после авиаудара русские нанесли удар броней.