Ведьмино яблоко раздора - Алина Егорова 11 стр.

– Я к тебе вернусь. Обязательно вернусь, – пообещал он, когда они вышли из леса.

Елисей поцеловал на прощание Алкмену, но уже не страстно, а как-то вскользь, и не в губы, а в лоб.

– В лоб целовать – из памяти стирать. Меня из памяти не сотрешь, – пообещала девушка.

– Что? – не понял он.

– Ничего, ступай, граф.

Они жили там, где более двух с половиной тысяч лет жили их отцы, и деды, и прадеды. Имели свой дом, свою землю, свои виноградники. Семья Кафадар была многочисленной и уважаемой; Кафадаров знали как добропорядочных людей, выращивающих знатные виноградники и изготавливающих лучшие вина на всем Южном берегу Крыма.

Плодородная почва, теплый климат, щедрое южное солнце, пьянящий своей чистотой горный воздух, море, богатая растительность – все благоприятствовало процветанию. Эти места не знали голода и эпидемий, люди здесь жили долго и до поры до времени счастливо.

Под эту минорную песню покидали свои дома христиане, в большинстве своем греки, а также армяне и грузины.

На полуострове как гром среди ясного неба появились русские войска во главе с прославленным полководцем и предложили добровольно переселиться куда-то на север, в земли запорожских казаков, «спастись от магометанского ига». А кто не желал переселяться, того безжалостно зарубали солдаты.

Чтобы разорить Крымское ханство и закрепиться на полуострове, Российская империя прибегла к хитроумному плану: вывести из Крыма налогоплательщиков, которыми в основном были христиане, а заодно показать всей просвещенной Европе жестокость мусульман по отношению к православным народам Крыма.

Переселенцам полагались льготы: на каждую ревизскую душу давались по тридцать десятин земли, освобождение на десять лет от государственных налогов и на сто лет – от рекрутской повинности. Таких, которые, прельстившись льготами, по своей воле отправлялись на поселение в Запорожскую Сечь, нашлось немного. Горько рыдая, люди бегали, скрывались в лесах и пещерах, мало того, принимали мусульманство, чтобы сойти за татар и остаться в родных краях.

Болезни, возникающие из-за антисанитарии, перемены климата и воды, теснота, тяжелая дорога, которую выдерживали не все, отсутствие жилья – все это выпало на долю переселенцев.

Кафадары потеряли все имущество, нажитое на протяжении жизни и перешедшее в наследство от предков. Лучше умереть на своей земле, чем на чужбине, решили они. София Кафадар вместе с родителями и двумя сестрами ушла в пещеры. Ее мужа убили солдаты, когда он защищал от них свой дом и семью. Особенно тяжело пришлось Софии – ее новорожденная дочь Адрастея болела от пещерной сырости и холода. Чтобы спасти дитя, София решила покинуть пещеры, уйти куда глаза глядят, надеясь на милость Всевышнего. Она скиталась по лесу, рискуя увязнуть в топях. Питалась ягодами, орехами, травами, в которых знала толк, – не зря о женщинах ее рода шла молва, что они способны изгнать хворь и поднять на ноги любого, даже безнадежного больного. В село, к людям, идти было опасно – там солдаты.

– О Пресвятая Богородица! – взмолилась она. – Дай мне силы выдержать это испытание, отведи напасти от меня и от дитя моего, помоги обрести нам пристанище, где никто бы нас не тревожил!

Обессиленная София брела вперед и не знала, что ее ждет – легкая или мучительная смерть, или Господь все же сохранит ей жизнь. День сменился ночью; в кромешной тьме, разбавленной тусклым пятном луны, еле держась на исцарапанных в кровь мокрых ногах, она набрела на чью-то избу. «Здесь мы будем жить», – мелькнуло у Софии в голове. Женщина вскарабкалась на крыльцо и толкнула тяжелую дверь. Дверь подалась не сразу. Навалившись всем своим хилым корпусом, София все-таки сумела ее отворить. Больше она ничего не помнила. Очнулась днем от яркого луча солнца, проникшего в окно. Ребенок, отчаявшийся получить питание, спал у нее на груди. Придерживая дитя, София осторожно поднялась, окинула взглядом убранство вокруг: каменная печь – нечищеная, но добротная, полати, три лавки, широкий стол, на стенах наблюдники с посудой, шкура медведя. В доме, кроме них с дочкой, никого. Выглянула в сени – и там тоже ни души. В сенях хламилась всякая утварь, среди которой нашелся инвентарь для обработки земли, рыболовные снасти. Огород, находившийся за избушкой, угадывался лишь по отдельным культурам, пробивающимся сквозь густые заросли сорняков. Было видно, что на нем давно никто не работал. Где-то рядом шумело море. София пошла на его убаюкивающие звуки и вышла к обрыву. Море лежало как на ладони. Серебристое в лучах полуденного солнца, оно играло бликами, волны с белыми гребнями подкатывались к утесу и разбивались о него. Чуть поодаль обнаружился пологий спуск к воде.

Прошел день, багряным закатом завершился вечер, а в избу так никто и не пожаловал. София сидела на лавке и не знала, чего ей ждать, кто переступит порог – будет то добрый человек или бессердечный. Она была готова в любой момент подняться и уйти прочь, и это ожидание разрешения своей участи ее вымотало. Пусть будет что будет, на все воля Божья, – решила она и перестала ждать.

София принялась за хозяйство. В жерновом углу нашла немного муки и зерно. По твердой, словно камень, краюшке хлеба поняла, что люди покинули избу давно. Обжилась, привела в порядок огород, приноровилась обращаться с рыбацкой сетью. Рыбачить она не умела, но голод – лучший наставник. Сначала она вытаскивала пустые сети, потому как ставила их неправильно, но София была настойчивой – пыталась ставить их и так, и этак. Наконец дело пошло. Первым ее уловом были пара кефалей и зеленуха. Уже скоро в сети стали попадаться жирные окуни, барабульки, ставриды.

Жизнь постепенно стала входить в размеренное русло. Избушка, размещенная на утесе и окруженная лесом с болотами, оказалась хорошим укрытием. Люди так глубоко в лес не захаживали, опасались диких зверей и топей. Прошло полгода, а хозяин так и не пришел. София понемногу освоилась в лесу, изучила его тропы, но в село выходить не стала. Что там сейчас творится? Миновала ли беда? Перед глазами до сих пор стояли страшные сцены переселения: истошные крики и кровь безвинно гибнущих христиан, не пожелавших оставлять свои дома.

Душу Софии точила тоска по родным. Как там они, живы, здоровы ли? Она осторожно пробралась к пещерам, к тому месту, где пряталась с ними сама. Но там никого уже не было. Наверное, перекочевали в другое, более удобное место, подумала она. София стала приходить в пещеры снова и снова; она уже изучила их ходы и неплохо в них ориентировалась. Однажды в одной из пещер она обнаружила оставленные вещи. Сначала София обрадовалась находке, но через мгновение поняла – радоваться здесь нечему: вещи были брошены так, словно людям пришлось спешно покинуть пристанище. Среди бедного скарба София увидела старинную книгу на греческом языке. Это была книга ее матери. Она передавалась в их семье по женской линии из поколения в поколение, и ею очень дорожили. С этого момента Софии все стало ясно: ее родные больше сюда не вернутся. И скорее всего их нет на свете вообще. Прижимая книгу к груди, женщина побрела назад, в лесную избушку.

Понемногу сердце успокоилось. Девочка подросла и стала помогать по хозяйству. Так они с ней и жили отшельницами, вдали от людей. Ходили на базар в Каффу, где их никто не знал, продавать рыбу, дикий мед, лесные ягоды и грибы. Им было хорошо вдвоем с дочерью, в лесу никто их не тревожил, лишь иногда забредали лоси или какие-нибудь другие звери. Но их София не боялась – она давно знала, что люди куда опасней животных.

Тихомиров слушал эту женщину и не знал, что делать: то ли сразу прогнать ее к чертовой матери, чтобы голову не морочила, то ли привлечь к ответственности за умышленный ввод в заблуждение следствия. По-человечески ему хотелось выбрать первое, ибо Томила Пеганова своими заявлениями уже допекла, а по закону он должен был ее посадить.

– Значит, золотое яблоко хранилось вовсе не в сейфе, а в китайской кукле, куда его собственноручно спрятала Аида Серафимовна? Ваш ребенок нашел бабушкину прятку и принес фамильную драгоценность в квартиру, где проживает его отец, Николай Пеганов. И никто ни сном ни духом. Подумать только, какой ловкий мальчик! Вокруг пропавшей драгоценности ажиотаж: обыски, арест отца, а пацан знай себе сидит и помалкивает, наблюдает – что дальше будет. Долго наблюдает. Наконец не выдерживает и сознается. Мамке по секрету рассказывает. Не кажется ли вам, уважаемая Томила Игоревна, что это бред, а ваши фантазии перешли всякие границы?

– Почему это фантазии? – пискнула Тома, уткнувшись взглядом в стол. Ей было очень стыдно оттого, что она впутала в свои интриги сына и теперь вынуждена им прикрываться. Но сознаться в том, что сама подбросила яблоко Николаю, не могла. Знала – посадят. Не рассказать следователю, как все было на самом деле, «немного» исказив детали, тоже было нельзя – это она по глупости и от отчаяния наломала дров, подставив бывшего мужа, о чем сожалела. Ребенок у нее хоть и маленький, но смышленый. Тома с ним договорилась, что нужно отвечать, если вдруг спросят. Сказала, что это такая секретная игра, о которой больше никто не должен знать. Томила рассчитывала, что восьмилетнего ребенка никто допрашивать не станет и заставить его давать показания против собственной матери нельзя, поэтому вывести ее на чистую воду не смогут.

– Потому, любезная моя, что такого не бывает. Допустим, Аида Серафимовна действительно хранила яблоко не в сейфе, а в кукле. В этом поступке какая-то логика есть – воры, если придут за яблоком и взломают сейф, там его не найдут. Допустим, Денис подсмотрел за Аидой Серафимовной и вытащил из куклы драгоценность. Но зачем, спрашивается, ребенку понадобилось устраивать весь этот цирк с выносом яблока из своего дома и прятаньем его в чужом? А вот зачем. Затем, что он делал то, что велели ему взрослые, то есть вы. И еще вы прекрасно понимаете, что ваш малолетний сын свидетелем не является, поэтому проверить ваши показания весьма затруднительно.

– У вас есть дети?

– Есть, но это к делу отношения не имеет.

– Если есть, тогда вы должны знать, что дети озорничают. Мой мальчик любит играть в следопыта. Денис у меня всю серию книг про юных следопытов прочитал. Он очень впечатлительный – начитается, а потом представляет себя то сыщиком, то тем, кого сыщики ловят.

– У меня дочь. Ей два года, она кубики складывает.

– Мой тоже складывал, – оживилась Томила, обрадовавшись смене темы. О детях она могла говорить бесконечно. – А еще в два года Дениска любил…

– Это все очень интересно, – прервал ее следователь, – только давайте вернемся к делу. Положение у вас, Томила Игоревна, безрадостное. Так что мы с вами пока расстаемся. Но ненадолго. И я вам очень рекомендую хорошо подумать и начать говорить правду.

Погода начала капризничать с вечера. Серые тучи низко повисли над горами, закрывая их вершины, порывистый ветер пригибал к земле деревья, дождь, словно сочувствуя Елисею, холодными слезами пролился на полуостров. Утро и вовсе выдалось слякотным и мрачным. В Крыму даже поздней осенью погоды обычно стоят ясными, с прогретыми южным солнцем днями.

В полдень граф Смолин Елисей Петрович должен был обвенчаться с графиней Ветлугиной Анастасией Ивановной, богатой, но, увы, отнюдь не привлекательной барышней. Как же ему не хотелось идти под венец! Он бы отдал многое за то, чтобы отсрочить женитьбу, а еще лучше – и вовсе ее отменить.

За время отсутствия молодого графа, пока он жил у Алкмены в избушке, все поместье переполошилось. Графа стали искать только спустя третьи сутки: охота – она и есть охота. Кабана можно долго в одиночку преследовать. Поначалу решили, что Елисей вышел на секача и, охваченный азартом, идет по его следу. Затем забеспокоились и организовали поиски. Только особо далеко поисковики продвинуться не смогли – вокруг топи, того и гляди засосет. Мужики глубоко в лес заходить боялись. «Что хочешь, барин, делай. Хочешь, палками бей, но дальше не пойдем. Ведьма к себе заберет, а от нее в здравом рассудке не вертаться. Видать, наш Елисей Петрович к ведьме попал».

Когда Елисей появился в поместье, крестьяне смотрели на него настороженно. Кланялись, а сами украдкой крестились, будто бы он с того света явился. Вернувшись в дом, молодой граф с особым удовольствием прошелся по комнатам, вдыхая родные запахи.

– Вернулись, Елисей Петрович. Радость-то какая! – улыбнулась во весь свой щербатый рот горничная Клава. Она, как и вся прислуга, уже похоронила молодого барина, а он на тебе – явился живехонький. – Банька уже готова, Тихон, как чувствовал, с утра натопил. А вот ваша одежка, – протянула она графу чистые вещи.

– Хорошо, Клавдия. Ступай.

Горничная вышла из комнаты и уже в дверях, не удержавшись, спросила:

– А что, барин, правду говорят, что вас у себя лесная ведьма держала?

– Ты что несешь, полоумная?

– Так это все говорят. А какая она, ведьма ента? Дюже страшная?

– Нет, Клава, она прекрасна, как майская роза. Иди и не болтай почем зря.

Клавдия, дородная круглощекая женщина с толстой русой косой, годящаяся Елисею если не в матери, то уж точно – в старшие сестры, выглядела ягодкой и среди прислуги слыла красавицей. Она это знала и болезненно реагировала на появление соперниц среди ровни. Поэтому ей было важно знать, что ведьма некрасива.

Как же, роза. Чертополох и тот краше. Тимошка ее сам видел, а он брехать не станет, – пришла к выводу Клава.

После баньки да сытного ужина Елисей с наслаждением откинулся на спинку любимого кресла в кабинете перед камином.

– Одна книжка всего, – с усмешкой вспомнил он библиотеку Алкмены, – какая-то колдовская белиберда на тарабарском языке. – В доме Смолиных книг было полсотни – их еще дед Елисея начал собирать. Особенно любил он Байрона, а матушка питала слабость к комедийным пьесам.

Елисей взял с полки книгу и открыл наугад, чтобы погадать на судьбу. Так они в отрочестве развлекались с кузиной. Она страсть как любила всякую ворожбу. Елисей предсказаниям не верил, но компанию поддержал.

– Чушь! – беспечно отмахнулся он от предсказания.

Ему тогда минул четырнадцатый год, и конечно же, он не желал думать ни о каком конце. Жизнь представлялась полной достатка и доблести, а будущее светлым и счастливым.

Граф вздрогнул. Что за чертовщина?! Те же самые слова. Теперь они заставили его встревожиться. Тело покрылось противным липким потом, в руках возникла дрожь и даже колено затряслось.

– Фу, ты, сатана! Клава! – позвал Елисей. – Подай водки!

– Сию секундочку, барин, – отозвалась Клавдия.

– И закуску неси! – крикнул он вдогонку.

– Извольте, барин. Холодненькая, из погреба.

– Наливай полную и ступай.

После стопки немного отпустило, дрожь в руках прошла, сменившись приятной теплотой. Чтобы закрепить результат, граф налил еще. Потом еще… Елисей сам не заметил, как опустошил весь графин. Он полулежал в кресле, провалившись в пьяный сон. Таким его и застал отец – спящим, с глупой улыбкой на лице. Петр Васильевич был весьма расстроен, что его сын напился, как сапожник, и это незадолго до собственной свадьбы!

Потоптавшись на месте, Петр Васильевич махнул рукой и вышел из кабинета.

– Клавдия! – позвал он ждущую под дверью горничную.

– Что изволите, барин?

– Елисею Петровичу больше водки не наливай. Раз пить не умеет.

Следующее утро Елисей встретил с мигренью и затекшей за ночь спиной.

– Клавка! Неси квас! – велел он.

– Слушаюсь, барин, – материализовалась Клавдия с кувшином кваса. – Извольте, Елисей Петрович. – Вчерась Петр Васильич приходили. Очень сердились, заставши вас в непотребном виде.

– Окстись, дуреха! Как ты о своем барине отзываешься, какой такой у меня может быть непотребный вид?

– Виновата, Елисей Петрович. Только Петр Васильич очень гневались. Ох уж и влетит вам по первое число!

Елисей, собиравшийся цыкнуть на горничную, передумал – Клавдия была не так уж не права. Но как она осмелилась дерзить?!

– Ты вот что, Клава, – смягчившись, произнес граф, – скажи, что еще Петр Васильич говорил?

– Да ничего более не говорил наш барин. Прогневались только оне, поскольку разговор к вам сурьезный имели.

– А ты почем знаешь?

– Я, барин, давно у вас служу, с лица мысли господ читать научилась. Вчерась лицо у Петра Васильевича было сосредоточенным, будто оне думу какую думали.

– Ладно, ступай.

Думу думает, озадачился Елисей. Надо же, крепостная, а какая глазастая оказалась. И о чем таком серьезном у отца может быть к нему разговор? Охоту и последующее отсутствие его в имении они с отцом обсудили сразу же – как только он возник на пороге, отец бросился к нему с расспросами. Он благоразумно умолчал про Алкмену, сказал, что на дальнем хуторе у татар отлеживался.

– Дьявол! Как же болит голова! – Елисей налил себе еще кваса и выпил. Боль не отступила, но гадкий вкус во рту исчез.

За дверью послышались шаги, и вскоре в кабинет вошел Петр Васильевич.

– Пришел в себя, голубчик? – оценил граф неважный вид сына. – Вот что, братец. Погулял и будет. Пора к свадьбе готовиться.

– Может, отложим? – робко предложил Елисей.

– Нет, – Петр Васильевич был непреклонен. – Слово свое надо держать.

Ничто не могло омрачить светлого настроения Анастасии. Она кружилась в матушкином подвенечном платье перед большим трюмо в гостиной и сияла, как солнце.

– Маменька, день-то какой сегодня! – восклицала она. – Теплый, будто вместо ноября март на дворе!

– Эка ты выдумщица! Какой же март, когда небо хмурое и дождь со снегом?

– Именно, что дождь! Дождь – значит потепление.

– Эх, – вздохнула Янина Дмитриевна, девка большая вымахала, ростом как каланча, и вширь, как бочка, а умом – все равно что дитя. – Пусть будет потепление – все одно на улице слякотно – ни погулять, ни свадьбу сыграть.