Теперь нужно было подумать об «открытых участках». С этим у меня дела обстояли неважно – кисти голые, хренов противогаз-маска с фиксирующими ремнями закрывал только лицо, ворот куртки даже в поднятом положении не защищал шею.
Идя в сторону оружейной за обещанным «Винторезом», я как раз обдумывал варианты защиты своей неказенной шкуры от радиации, как вдруг обратил внимание на проходящего мимо брата в длинном плаще со стоячим воротником. Немного побазарив, выяснил, что шьет такие местный мастер – Андрей, и, узнав адресочек, направился к нему.
Дверь оказалась незапертой. Я тактично постучал и, не дождавшись реакции, прошел внутрь. Из комнаты за предбанником доносился стук швейной машинки.
– День добрый, хозяин, – открыл я дверь в комнату.
– Здорово, – отозвался тот, не оборачиваясь.
В избе стоял сильный характерный запах обработанной кожи. На скамьях и прямо на полу лежали шкуры: покроенные и целиковые. На полках стояли катушки ниток и тесьмы, коробки с фурнитурой, лекала. Настоящая пошивочная мастерская.
– Мне бы плащик. Поможешь?
Андрей – упитанный бородач преклонных уже лет – оторвался от работы и смерил меня взглядом.
– Если сегодня мерки снимем, через недельку будет в лучшем виде.
– Не до мерок. Мне сейчас нужно. Готовые есть? – достал я из кармана золотой.
– Хе, – Андрей хитро прищурился и потер загривок. – У меня тут что, по-твоему, магазин? Или склад при фабрике? Я по меркам шью. Все под заказ.
– За срочность, – к перекатывающемуся по костяшкам пальцев золотому добавился второй.
– Пойдем, – оживился Андрей и, махнув «за мной», отправился в соседнюю комнату. – Ну вот, – указал он на темный, в черно-бурых разводах плащ, облачающий деревянного истукана. – Вроде твой размер. Послезавтра обещался сдать, но раз такое дело…
– Интересная расцветка.
– Да тут… – замялся мастер, – с пропорцией маху дали. Но часов за восемь можно подкрасить. Совсем черная, конечно, не станет, но будет однотоннее.
– Не нужно, мне так нравится, – я пощупал кожу. – Свинина?
– Нет, – ощерился Андрей, подкручивая ус, – не свинина.
Через два часа, ушедших на небольшую доработку обновки – пришивание капюшона, дополнительной фурнитуры для плотной фиксации стоячего воротника, и петель, препятствующих задиранию рукавов, – я получил свою «защиту», весьма сомнительную в плане борьбы с радиацией, но психологически успокаивающую. Все-таки два слоя кожи – лучше, чем один. Да и в свете надвигающихся холодов с дождями – как-никак сентябрь на дворе – плащик будет нелишним. Сидит отлично, даже поверх разгрузки. Кожа мягкая, эластичная, движениям не мешает и щупать приятно. Андрей, разговорившись, поведал, что на плащ ушло четыре бабы, от шестнадцати до двадцати лет. Ну, за такое денег не жалко. Померил на противогаз – воротник и капюшон в затянутом положении закрывают голову с шеей полностью. Перчатки я получил бесплатно, в качестве пустяшного дополнения.
Из-за разросшегося скарба пришлось купить еще и новый вещмешок, более вместительный. Тут, правда, материальчик был попроще, обычный брезент, но сшит качественно, на совесть.
В общем, так непринужденно я оставил у Святых значительную часть только что полученного аванса.
По информации Фомы, группа Ткача должна была выдвинуться на следующий день из Чаадаево – поселок в восьми километрах от Мурома – и вместе с торговым обозом отправиться во Владимир. Не так уж и много времени, чтобы сесть на хвост. Фома мое мнение разделял, а вот Бойня – нет.
– Какого хрена?! – возмутился Николай Евгеньевич. – Никуда я не поеду, кроме Арзамаса! И так проторчал тут полдня! Это мне затемно, что ли, возвращаться?!
– Тут переночуешь.
– Нет-нет-нет, – замотал он башкой, – сам впрягся, сам и пиздуй. И так бензина сжег немерено. Кто мне компенсирует?
– Уж точно не я. Может, у Фомы спросим?
Николай Евгеньевич как-то сразу стушевался и, бубня под нос проклятия, потопал к «ласточке».
Удивляюсь, насколько сильно портятся люди, как только гнет проблем ослабевает. Прижало – шелковые, отпустило – говно говном. Выходит, я своим существованием делаю людей лучше. Хм. Вполне достойная роль индивида в социуме. Человек – он ведь сродни клинку. Чем сильнее по нему лупили, тем крепче вышел. А бросили без дела валяться – ржавчиной покрылся. Вот тот же Бойня – старик уже, но держится бодрячком, хоть и за воротник закладывает частенько. А оставь его в покое, дай на старости лет отдохнуть – так ведь за год-другой ожиреет, одряхлеет и сдохнет. Скотина ленивая. Я ему жизнь спасаю, а он…
– Осторожно! Не поцарапай, – сострил Бойня, помогая затолкать в кузов старую деревянную лодку.
– Весло закрепи, болтается.
– Потеряем – прикладом догребешь. Я в твои годы Оку туда-обратно безо всяких лодок переплывал, да еще и с узлом в зубах.
– Хорош заливать. Небось сроду из Арзамаса ни ногой.
– Ошибаешься. Я – чтоб ты знал – до того, как в эту сральню перебраться, на том берегу жил, в деревеньке, двадцать километров от Мурома. Все детство в Оке бултыхался, с весны до самого октября. Тогда-то она почище была, а сейчас, говорят, загадили – руки ополоснуть боязно.
– Молодец. Лезь в кабину.
– А ты плавать-то умеешь? – невзначай поинтересовался Бойня, ковыряясь с барахлящим зажиганием. – Слышь, чего говорю?
– Заводи уже, время идет.
– Умеешь? Я не понял.
– Поехали.
– Нет, ты ответь.
Старый козел. Вот бывают же такие – ткнутся языком в больное место, и мусолят, и мусолят. Не умею я плавать. Не у-ме-ю. Пробовал однажды, на прудах за железкой – еле откачали. С тех пор боюсь глубокой воды. Ничего не могу с этим поделать. Как только чувствую под собой глубину, прямо судорога бьет и дыхание перехватывает. Легкие тут же вспоминают, каков это – воды нахлебаться. Ой бля… Тут как-то раз опытом делились с коллегой – нормальный вроде мужик, никогда о нем плохого не думал, – и начал он про методы свои рассказывать, дескать, до чего же эффективно утопление. Кладешь, говорит, терпилу на спину, фиксируешь голову, тряпку ему поверх морды, и не спеша водичкой поливаешь, так, чтобы струя не прерывалась хотя бы минуту. Рассказывает, сука, медленно так, обстоятельно и ухмыляется. Тварь. Я проткнул ему оба легких и вскрыл трахею. Как-то само собой вышло. Ни при каких обстоятельствах не стану топить человека, кем бы он ни был. Загнать иглу под ноготь, раздавить пальцы, разбить сустав, обработать паяльной лампой, пощекотать ливер – всегда пожалуйста. Но топить – нет. Понимаю, что эта причуда мне когда-нибудь аукнется, а перебороть не могу.
– За-во-ди, – ладонь зачесалась, вожделея ребристую рукоять ножа.
Но у Николая Евгеньевича хватило ума не продолжать бестактно начатую тему. Он очень своевременно разобрался с зажиганием, и «ласточка», надрывно прокашлявшись, покатила к открывающимся воротам.
Спустя час с копейками самодвижущийся металлолом проскрежетал тормозами и остановился на песчаном берегу.
Бойня помог выгрузить мое утлое плавсредство.
– Ну, – протянул он руку, – ни пуха. Аккуратнее там.
– К черту.
Через минуту я остался в компании кружащих высоко над головой чаек и квакающих в заболоченных протоках жаб.
«Аккуратнее там». Эх, там бы еще оказаться, можно будет спокойно вздохнуть. Ширина Оки в том месте, где мне предстояло начать форсирование, была примерно полкилометра, но, учитывая течение, предстояло проплыть метров семьсот. Семь ебаных сотен метров холодной черной дряни, которая только и ждет, чтобы затащить тебя в свое безвоздушное чрево, заполнить собой твои нос, рот, горло, легкие…
В такие минуты невольно становишься верующим. Вот и я, неумело перекрестившись, спустил лодку на воду, залез в нее и со словами молитвы за спасение души – дурное влияние Святых – отчалил.
Если б не эта чертова боязнь глубины, Ока, наверное, показалась бы мне красивой – широкая, темная, омывающая живописно изрезанные протоками берега и песчаные отмели. Она брала начало под Орлом и, петляя наподобие кишки, тянулась на север, где упиралась дефекационным – если уж продолжать аналогию – отверстием в руины Нижнего Новгорода.
Вот такое путешествие я точно не хотел бы совершить. Потому вцепился в весло и принялся усердно грести.
Сколько я греб, сказать трудно. По ощущениям так не меньше часа, но на самом деле, наверное, минут пятнадцать, а то и меньше. За это время мимо меня успела проплыть какая-то хрень, издали напоминающая утопленника, а ближе к середине реки едва разминулся с полусгнившей козой. Вначале тоже подумал, что человек – шкура от туши отслоилась, оголив почерневшее мясо, и тянулась позади, как лохмотья одежды, – но рогатая башка опровергла мои догадки. Хотя, справедливости ради, нынче и рога – не самое веское доказательство. Встречал я экземпляры хомо сапиенс гораздо менее походящие на человека, чем та коза.
В конце концов проклятая Ока осталась позади. Я вытащил лодку на берег и заныкал в кустах – вдруг пригодится.
От места высадки до Чаадаево, по моим расчетам, было километров пять. Маршрут пролегал через лес, минуя расположенную поблизости деревушку. Не то чтобы я опасался встреч с местными, но, как говорится, береженого бог бережет. Это в городах народ ко всему привычный, а деревенские с чужаками держат ухо востро. Оно и понятно. Кому взбредет в башку шастать одному по лесам? Уж точно не доброму человеку. Деревенский мужик простоват, но не глуп. И чрезвычайно хозяйственен. Поглядит с хитрым прищуром вслед одинокому путнику, подумает, оценит, сходит домой за ружьишком, пару соседей кликнет… Человек-то, может, и недобрый, но вот добра на нем изрядно. Зачем же упускать? А мне шум ни к чему. Да и без шума нехорошо получится, если одновременно с моим приходом в Чаадаево прилетит весть о свежих трупах, обнаруженных неподалеку. Так что лучше уж лесом.
Тем более что лес в эту пору чудесен. А муромский… О-о, муромский лес – моя слабость. Вот, казалось бы, вырос я, можно сказать, в степи, только ее одну долгие годы и видел, но любви к малой родине не питаю. Одно слово – пустошь. А здесь – буйство растительности. Особенно люблю местные сосны – громадные, прямые, будто мачты, с золотисто-желтой корой. А молодняк, что по опушкам насеялся, совсем как елки, только хвоя раза в четыре длиннее. Стоят такие сугробы зеленые с шишками – красота.
Солнечным осенним днем в лесу благодать. Прохладно, свежо. Комары уже сдохли, мухи спят. Под ногами мох. Идешь по нему – будто по перине ступаешь. А воздух какой. М-м-м… Сосновый аромат ноздри ласкает. Ни пылищи тебе, ни ветра пронизывающего. Эх. Если б не работа, вот честное слово, перебрался бы сюда. А что? Пять-шесть местных к строительству привлечь на добровольно-принудительной основе, они топорами да фуганками махать любят, инструментом обеспечу. Одна беда – сторожить их нужно неусыпно. Тут не Арзамас. Придется нанимать за свои кровные. Ну ладно. Построят мне избу с печкой. Небольшую, лишь бы переночевать было где. Черт. Для печки кирпичи нужны. В Муроме купить можно. А подвал? Без подвала нельзя. И желательно забетонированный. Только вот как в лес кирпичей с цементом натаскать? Не на своем же горбу? Выходит, дорога рядом быть должна. А где дорога, там люди. Будут шастать туда-сюда, уединение нарушать. Глядишь, и подпалят еще. Мутантов-то на этой стороне не жалуют. Ну и нахуя, спрашивается, мне такое счастье?..
С этими горестными мыслями я и подошел к промежуточному пункту назначения.
Чаадаево – большое село, домов на триста, в отличие, к примеру, от огороженных стеной Ковардиц, вело куда более открытый образ жизни. Никаких тебе фортификаций, все цивильно и, я бы даже сказал, уютно, если б не местные жители. Как говаривал персонаж одной книжки – английский король, если память мне не изменяет: «Главная проблема Шотландии в том, что в ней слишком много шотландцев». Вот и здесь так же.
Жили чаадаевцы за счет скотины. На восемьсот человек держали общее стадо в тысячу молочных коров. Кроме того, в селе имелись маслобойня и сыроварня, выдающие продукцию во вполне себе промышленных масштабах, а также распространяющие по округе весьма специфический аромат. Даже не знаю, что хуже – помойно-отхожая вонь арзамасских закоулков или это.
Время уже близилось к вечеру, и я отправился на постоялый двор. Вообще, как только я перестал в своей работе ограничиваться Арзамасом и близлежащими территориями, у моих глаз выявился один, но большой изъян – оказывается, они имеют нехорошую особенность будить низменные ксенофобские инстинкты среди лацевского населения. Днем все нормально, а вот в сумерках… И чего я только не пробовал! Даже очки себе с затемнением купил. Но выяснилось, что на человека, расхаживающего вечером в темных очках, лацы реагируют с ничуть не меньшим подозрением. Пришлось отказаться, взяв за привычку поглубже укрывать голову капюшоном.
– Комнаты есть на ночь? – спросил я, разглядывая барабанящие по стойке толстые пальцы хозяина постоялого двора.
– Серебряный, – ответил хриплый бас, и мне под капюшон заползло сизое облачко табачного дыма. – Или шесть «пятерок».
– Недешево.
– У меня только двухместные. Найдется желающий на вторую койку – снижу до четырех пятерок.
– Не нужно, плачу восемь, и комната моя целиком, – я вынул из разгрузки рожок.
– Э, нет, – погрозил палец. – Из примкнутого.
– Хм. Наебывают часто?
– Да, знаете ли, бывает. То порох сырой, то капсюли гнилые.
– Лады. Из примкнутого так из примкнутого.
Я рассчитался и забрал ключ.
– Направо. Четвертая дверь. Сортир под боком.
– А первые три заняты?
– Завтра освободятся. Надо?
– Нет, просто близость к уборной смущает.
– Сортир чистый, – пробасил хозяин мне вслед слегка обиженно.
Комната – квадрат три на три – имела минимальный набор мебели: два топчана с соломенными матрасами и подушками, покрытыми самотканым бельем и байковыми одеялами; две тумбочки, два табурета, небольшой стол и рукомойник. Типичная для подобных заведений обстановка. Полноценная гостиница здесь бы не окупилась. Поток народу в селах маловат, а на постой в свои дома люди пускают чужаков крайне неохотно. Так что постоялый двор – единственное приемлемое решение. Чаще всего он представляет собой пристройку к избе, а то и к сараю, на три-четыре комнатушки. Чтобы переночевать и привести себя в порядок – места вполне достаточно. Кроме того, чем меньше комната, тем меньше затрат на отопление. Внешние стены обычно не слишком толстые, а уж внутренние и подавно.
Первое, что я сделал, заперев дверь, – достал из вещмешка кружку и, усевшись на топчан, поставил ее между стеной соседней комнаты и своим ухом. Так просидел около двух часов. Соседи мне попались немногословные. Побрюзжали о недосушенном табаке, что продал местный бакалейщик, обсудили достоинства некой Нюрки из пивной, и только под ночь разговор завернул в интересующее меня русло.
– Завтра в дорогу, – вздохнул первый. – Как думаешь, выгорит?
– Самим бы не выгореть, – ответил второй.
– Да ладно, Ткач – мужик надежный, по-глупому рисковать не станет.
– Хорошо, если так.
– Я вот все думаю, – продолжил первый мечтательно, – как там оно? Интересно, высотки уцелели? А башня Останкинская? Я на фотографиях видел – ух, красотища. Это ж надо такое построить. Даже в голове не укладывается.
– Нет там ничего, – отрезал второй. – Пустыня. Кратеры от взрывов, а между ними горы кирпично-бетонного лома и машины, в комки фонящего железа сплавившиеся. Если осталось что – только на окраинах. Я слышал, пекло такое было – аж река выкипела.
– Москва-река?!
– Ну.
– Брехня. Она ж не вся в городе, хрен знает откуда течет. Это надо было по всему руслу бомбить, чтоб выкипела. Брехня, к гадалке не ходи.
– Почем купил, потом и продаю.
– Кто наплел?
– Славик Хазар.
– Нашел, кому верить. Он дальше Владимира сроду не был.
– Говорит, кореш сам лично по дну прохаживался и монетки собирал.
– Ну да. Кореш известного брехуна – это, конечно, авторитет. Ты сам-то головой подумай. Какие, на хер, монетки? Там, наверное, ила и грязи такой слой, что катер не найдешь. Монетки, бля…
– Че ты разошелся? Может, и спизданул малость. Но река выкипеть вполне могла, я считаю. Одна ракета, и русло на хуй. Потекла речка в обход города, а что в черте осталось – облаками ушло. Ты вот под Тамбовом не бывал? А я бывал. И не понаслышке знаю, во что железнодорожные вагоны после термоядерного жара превращаются. Да что там вагоны? Рельсы каленые как масло тают. Помню, еще оплавок со шпалы подковырнул – кругляшок такой, как речная галька, только не камешек, а сталь – и в карман положил, на память. Хорошо – умные люди заметили вовремя, вразумили дурака. Вроде обошлось.
– Что обошлось?
– Все обошлось – зубы не выпали, башка не облысела, хрен работает, кожа язвами не покрылась, собственными кишками не испражнялся. Фонят они очень, Сережа, железяки эти. Нет, конечно, и от земли потрескивает, и от кирпича, но мало. А вот металл лучше стороной обходить, да-а-альней стороной. Чего взгрустнул-то? Небось на каруселях думал покататься? – второй собеседник весело хохотнул. – Эх, молодежь.
– Да, дела… – протянул первый. – А живность там водится какая-нибудь?
– Кто ж его знает? Вообще, я слышал, что в сильно зараженных местах жизни нет. Но…
Диалог прервался, за стеной послышалась возня.
– Что это? – спросил первый с придыханием.
– А сам-то как думаешь?
– Челюсть. Собачья?
– Почти угадал. Крысиная.
– Да ладно!
– Я и сам бы не поверил, если б собственными руками не отрезал ее от свежего трупа.
– Под Тамбовом?
– На самой окраине. До первой воронки меньше километра оставалось. Вначале тоже подумал – собака, а пригляделся – нет. Туша-то сильно поеденная валялась, черепушка раздавлена, но лапы крысиные с собачьими разве что слепой спутает.