«Старая песня», — подумал Крейг.
— Нам повезло, — спокойно сказала Гейл в микрофон. — С нами вместе на каннском пляже находится сейчас известный продюсер Джесс Крейг. Разрешите спросить вас, мистер Крейг, вы согласны с мистером Уодли? И если не согласны, то почему?
Рука Крейга судорожно сжала стакан.
— Бросьте ваши шутки, Гейл.
— Ну, папа, — взмолилась Энн. — Скажи что-нибудь. В машине-то ты целых полчаса говорил со мной о кино. Не упрямься.
— Выключите эту чертову машину, Гейл, — потребовал Крейг.
Гейл не шевельнулась.
— Ничего страшного. Потом склею то, что мне нужно, а остальное выброшу. А может быть, — добавила она с милой улыбкой, — я выпущу в эфир Энн, раз уж не могу записать вас. Признания дочери монарха, отрекшегося от престола. Жизнь и любовные приключения того, кто пришел на смену Последнему магнату,[28] увиденные ясными юными глазами самого близкого и дорогого ему существа.
— Хоть сейчас, — сказала Энн.
— Уверен, что ваши слушатели в Пеории, — Крейг старался сдержать раздражение и говорить небрежным тоном, — ждут затаив дыхание именно этой программы. — «Ничего, моя милая, я еще сотру с твоих губ эту улыбочку», — подумал он. Теперь он понял — впервые в жизни — тех писателей, которые рассматривают мужскую силу как орудие возмездия.
— Будем иметь это в виду, Энн, — сказала Гейл. — Хорошо? Так вот, мистер Уодли… — Она снова заговорила профессиональным тоном. — Несколько дней назад мы беседовали на эту же тему с мистером Крейгом, и, когда я спросила его, почему он не поставил ни одного фильма, а был лишь продюсером, он ответил, что не считал себя достаточно хорошим режиссером, что в Голливуде найдется как минимум человек пятьдесят, которые, по его мнению, справятся с этой работой лучше его. Можно ли сказать, — продолжала Гейл, дерзко глядя на Крейга, так что ему, если и не всем остальным, было совершенно ясно, что она над ним издевается и, защищенная присутствием посторонних, рассчитывает на безнаказанность, — можно ли сказать, что та же похвальная скромность мешает и вам стать за камеру?
— Дерьмо это все, — сказал Крейг. — Дерьмо, дерьмо. Так и запишите и отправьте в Америку.
— Папа! — изумленно воскликнула Энн. — Что с тобой?
— Ничего. Просто я не люблю, когда мне ставят ловушки. Я даю интервью, когда мне хочется, а не когда хочется другим. — Он вспомнил, какой заголовок Гейл собиралась дать своей статье: «Человек с несостоявшимся будущим», но сказать об этом Энн не мог. Не мог он сказать ей и того, что спал с этой невозмутимо улыбающейся девушкой в розовом купальном костюме прошлой ночью и будет спать этой ночью, если удастся.
— Надеюсь, вы не забыли моего вопроса, мистер Уодли, — сказала Гейл. — Объясняется ли скромностью — как это было в случае с мистером Крейгом — то, что вы не поставили ни одного фильма по своему сценарию?
— Какая там к черту скромность, — ответил Уодли. — Если бы я не знал, что способен на большее, чем девяносто девять процентов этих тупиц, то застрелился бы. Просто эти мерзавцы в дирекциях киностудий не хотят меня брать.
— На этом мы заканчиваем нашу программу, — сказала Гейл в микрофон. — Благодарю вас, мистер Уодли, за откровенный и весьма содержательный рассказ о проблемах писателя, работающего в кино. Сожалею, что мистера Крейга неожиданно отвлекли, поэтому он не смог поделиться с нами своим богатым опытом в этой области. Надеюсь, в скором будущем нам посчастливится провести с мистером Крейгом — очень занятым человеком — побольше времени. Передачу с Каннского фестиваля вела Гейл Маккиннон. — Она выключила магнитофон и улыбнулась ясной, невинной улыбкой.
— Ну вот, еще немножко заработали. — Она принялась укладывать магнитофон в футляр. — Странный у вас папочка, правда? — сказала она, обращаясь к Энн.
— Я тебя не понимаю, — сказала Энн. — Я думала, вы друзья.
«Друзья бывают разные», — подумал Крейг.
— Ну какой был бы вред, если бы ты что-то сказал? — настаивала Энн.
— А от того, чего не сказал, вреда уж точно не будет, — заметил Крейг. — Когда-нибудь ты это поймешь. Черт возьми, Йен, для чего тебе все это понадобилось? Ты отдаешь себе отчет?
— Конечно, — ответил Йен. — Я тщеславный, а это штука серьезная. Ты, я знаю, выше таких человеческих слабостей.
— Ничего я не выше, — сказал Крейг. Разговор этот он затеял не ради себя, а ради Энн, в воспитательных целях. Он не хотел, чтобы и ее захватила американская страсть к рекламе, самовосхвалению, лести, к бойкой легковесной болтовне по телевидению, истинное назначение которого — рекламировать автомобили, дезодоранты, моющие средства, политических деятелей, пилюли от несварения желудка и от бессонницы. — Знаешь, почему Гейл занимается этой ерундой, Йен?
— Поосторожней, поосторожней, — насмешливо сказала Гейл.
— Потому что она зарабатывает себе этим на жизнь, и, быть может, ее способ зарабатывать не постыдней нашего с тобой…
— Благослови вас бог, папочка, — сказала Гейл.
«Нет, сегодня ночью я запру-таки дверь, — подумал Крейг. — И заткну уши ватой». Он заставил себя отвести взгляд от миловидного дразнящего лица девушки и обратился к Уодли:
— Чего ты рассчитывал добиться своей трепотней? Я серьезно спрашиваю. Мне хочется знать. Может быть, ты меня в чем-то убедишь?
— Ну, что ж, — сказал Йен. — Прежде всего, пока тебя здесь не было, славная Гейл похвалила слушателям мои книги. Эта любезная маленькая обманщица сумела сказать доброе слово о каждой из них. Вдруг кто-нибудь, прослушав передачу, пойдет в книжный магазин, чтобы купить несколько штук, а то и все. А поскольку все книги распроданы, какой-нибудь издатель, глядишь, выпустит собрание моих сочинений в мягкой обложке. Не разыгрывай из себя святого, Джесс. Когда ты выпускаешь фильм, то хочешь, чтобы люди посмотрели его, верно?
— Верно, — согласился Крейг.
— Тогда чем же мы тут друг от друга отличаемся?
— Включить машину, Джесс? — спросила Гейл. — Я мигом. Мы можем начать интервью сию же минуту.
— У меня нет сейчас фильмов, и реклама мне не нужна, — сказал Крейг. — Так что оставьте вашу машину в покое.
— Или вдруг эту передачу услышит какой-нибудь продюсер или режиссер, — продолжал Уодли. — Услышит и скажет: «А я думал, что этот малый уже помер. Но раз он жив, может, он-то и должен писать сценарий для моего следующего фильма» Все мы в руках случая — ты, я, Гейл, даже вот эта прелестная девушка, оказавшаяся твоей дочерью. Одно движение стрелки по шкале радиоприемника может решить судьбу такого человека, как я.
— И ты действительно в это веришь? — спросил Крейг.
— А во что же еще, по-твоему, мне верить? — с горечью отозвался Уодли. — В то, что кто-то оценит меня по достоинству? Не смеши, пожалуйста.
— Я запоминаю все, что вы говорите, — сказала Гейл. — Потом мне это наверняка для чего-нибудь пригодится. Например, для того, что я пишу о вас, Джесс. Общественный деятель, уклоняющийся от общественной деятельности. Всерьез ли это, спрошу я своих читателей, или же тут хитрая игра, желание возбудить к себе интерес, заинтриговать, отталкивая все предложения? Не разоблачает ли этого человека вуаль таинственности больше, чем лицо, которое она прикрывает?
— Мистер Уодли прав, — вмешалась Энн. — Он написал замечательные книги, а им пренебрегают. Сейчас я внимательно слушала его интервью. Он сказал много такого, что людям нужно знать.
— Я говорила Энн, что из вас трудно что-нибудь вытянуть, — заметила Гейл.
— Я вижу, вы, девушки, за эти два часа о многом поговорили, — недовольно пробурчал Крейг.
— Мы сразу нашли общий язык, — сказала Гейл. — Разрыв между поколениями двадцатилетних и двадцатидвухлетних был ликвидирован в одно мгновение.
— Люди твоего возраста, папа, вечно жалуются, что молодежь их не понимает, — вставила Энн. — А когда тебе предоставляют возможность сказать свое слово целым ордам людей всех возрастов, ты отказываешься.
— Для меня средство коммуникации — фильм, — сказал Крейг, — а не публичное самообнажение.
Лицо Гейл стало серьезным.
— Иногда мне кажется, мистер Крейг, что вы нелестно обо мне думаете.
Крейг встал.
— Иду к себе. — Он вынул из кармана бумажник. — Сколько ты выпила, Энн?
— Не беспокойся, — небрежно махнул рукой Уодли. — Я заплачу.
— Благодарю, — сказал Крейг и подумал: «Из тех трехсот долларов, что я дал ему на поездку в Испанию». — Пошли, Энн?
— Искупаюсь еще раз напоследок.
— Я тоже, — сказала Гейл. — У меня сегодня горячий денек.
— И я с вами, девочки, — сказал Уодли. — В случае чего вы меня спасете. Да, вот что, Джесс. — Он допил виски и встал. — Я предложил поужинать сегодня всем вместе. Соберемся часов в восемь в баре?
— Не беспокойся, — небрежно махнул рукой Уодли. — Я заплачу.
— Благодарю, — сказал Крейг и подумал: «Из тех трехсот долларов, что я дал ему на поездку в Испанию». — Пошли, Энн?
— Искупаюсь еще раз напоследок.
— Я тоже, — сказала Гейл. — У меня сегодня горячий денек.
— И я с вами, девочки, — сказал Уодли. — В случае чего вы меня спасете. Да, вот что, Джесс. — Он допил виски и встал. — Я предложил поужинать сегодня всем вместе. Соберемся часов в восемь в баре?
Крейг взглянул на Энн: она смотрела на него умоляющими глазами. «Все, что угодно, — подумал он, — только не ужинать с папой наедине».
— Ты не собираешься писать о сегодняшнем фильме в своей статье? — спросил он Уодли.
— Я прочел краткое содержание. Что-то там о разведении соколов в Венгрии. Думаю, его можно не смотреть. Моих гомиков в Лондоне венгерские соколы не очень интересуют. Если вдруг окажется, что фильм стоящий, то позаимствую материал из «Монд». Так, значит, в восемь?
— Проверю, нет ли у меня других встреч, — сказал Крейг.
— Мы будем в баре, — сказала Энн. — А сейчас — купаться!
Крейг проводил девушек взглядом: одна высокая, другая маленькая, обе быстрые, юные — два силуэта на фоне вечернего неба, — они пробежали по пляжу и кинулись в море. Уодли последовал за ними — Крейг удивился, что он может так быстро бегать, — и с шумным всплеском погрузился в воду.
Крейг медленно поднялся с пляжа на набережную. Когда он ступил на мостовую, вывернувшаяся из-за поворота машина чуть не сбила его. Завизжали тормоза, закричал полицейский. Крейг вежливо улыбнулся полицейскому, словно извиняясь за то, что его едва не задавили.
В холле он взял ключ и спросил, нет ли ему записки. Ничего не было. И Клейн не звонил. Ну конечно, рано еще. В прежние времена, когда Джесс посылал кому-нибудь сценарий, ему звонили через три часа.
На пути к лифту он встретил Рейнолдса. На голове у Рейнолдса была свежая повязка, над глазом — огромная зеленовато-желтая шишка, щека — со следами запекшейся крови, словно его волокли лицом по битому стеклу.
— Я Гейл ищу, — сказал, не здороваясь, Рейнолдс. — Вы ее не видели?
— Плывет в сторону Туниса, — сказал Крейг. — А как вы себя чувствуете?
— Приблизительно так же, как выгляжу, — ответил Рейнолдс.
— В мире кино осторожность никогда не вредит, — сказал Крейг и вошел в лифт.
12
В любой компании, даже маленькой, всегда находится человек, служащий центром притяжения, основой ее существования как единого целого — без него она была бы просто скоплением не связанных друг с другом людей. Именно таким центром, по мнению Крейга, была в тот вечер Гейл Маккиннон. Энн, явно очарованная Гейл, живо реагировала на каждое ее слово, обращалась к ней чаще, чем к остальным, и, даже говоря что-нибудь Крейгу или Уодли, поглядывала на Гейл, словно искала ее поддержки. Когда они шли из отеля в ресторан, Крейга позабавило и одновременно раздосадовало то, что Энн, сознательно или бессознательно, чуть-чуть подражала смелому, размашистому шагу Гейл. Но это все же лучше, чем ее обычная скованная, по-детски неуклюжая походка.
Для Уодли Гейл была аудиторией. В последние годы люди не часто баловали его вниманием, и теперь он разговорился вовсю.
Что касается Крейга, то он пришел сюда только ради Гейл. Да, именно так. Наблюдая за ней через столик, он чувствовал, что его захватило не только кино. «А здесь я для того, чтоб отделаться от этого „наваждения“», — подумал он.
Большей частью он молчал, слушал. Когда заговаривала Гейл, он искал в ее словах какой-нибудь намек, сигнал, осторожное обещание, решительный отказ. Но ничего не улавливал.
«Завтра я забуду ее в объятиях Констанс», — сказал он себе.
Уодли старательно изображал хозяина стола: заказывал вина и советовал девушкам, какие выбирать блюда. Они ужинали в том самом ресторане старого порта, где Крейг видел Пикассо. «Если Уодли собирается платить из своего кармана, — думал Крейг, — то денег у него останется после этого разве что на поездку в Тулон. О Мадриде нечего и думать».
Уодли пил сверх меры, но пока без видимых последствий. На этот раз на нем был хорошо скроенный серый костюм, темная рубашка и новый полосатый галстук.
Гейл была очаровательна — в розовых облегающих чесучовых брюках и кофточке из тонкого шелка. Волосы она зачесала кверху, что придавало ее лицу взрослый, не соответствующий стройной юной шее вид.
Энн, бедняжка, пришла в ужасном, чересчур коротком платье из желтого органди, которое колом торчало вокруг ее длинных ног, В нем она выглядела неуклюжей школьницей, нарядившейся на свой первый бал.
Крейг осмотрелся вокруг: посетителей в ресторане было еще немного, но, судя по табличкам на столиках, зал будет скоро забит. «Может быть, Энн повезло и один из столиков предназначен для Пикассо», — подумал он.
В зал вошли двое молодых людей: один нес львенка, другой — фотоаппарат «Поляроид»; Крейг уже видел их на набережной Круазетт и в прилегающих кафе. Когда они приблизились к столику, Крейг сделал им знак отойти.
— В ресторане с такими ценами следовало бы избавить нас от львов, — сказал он.
Однако Уодли взял у молодого человека львенка и посадил на стол между Гейл и Энн.
— Снимите их с царем зверей. Я всегда питал слабость к укротительницам львов. Мечтаю предаться любви с женщиной в трико, расшитом блестками, прямо в клетке.
«Уодли непременно должен поставить человека в неловкое положение перед собственной дочерью», — подумал Крейг.
Вспышки блиц-лампы раздражали львенка, и он ворчал, пока фотограф не перестал нащелкивать снимки. Гейл рассмешило это проявление свирепости у детеныша.
— Приходи к нам, когда вырастешь большой, сынок, — сказала она, гладя львенка.
— Где-то я слышал, что многие погибают уже на втором месяце, — сказал Крейг. — Не выносят они такого обращения.
— А кто выносит? — спросил Уодли.
— Ну тебя, папа, — сказала Энн. — Не порти ты нам настроение.
— Я увлекаюсь экологией, — пошутил Крейг. — Хочу, чтобы львы не вымерли во Франции. И чтобы каждый год они съедали некоторое количество французов.
Фотограф достал из аппарата снимки. Они были цветные. Рядом с рыжевато-коричневым львенком, щерившимся среди бокалов, белокурая Энн и темноволосая Гейл выглядели весьма эффектно. Крейг с тревожным чувством заметил, что Энн на глянцевой фотографии похожа на мать, только волосы у нее светлее.
Помощник фотографа взял со стола львенка, и Уодли щедро расплатился. Один снимок он подарил Гейл, другой — Энн.
— Когда я буду стар, сед и слаб и на меня нападет хандра, я позову кого-нибудь из вас к своему креслу-качалке и попрошу показать эту фотографию. Пусть она напомнит мне об одном счастливом вечере, когда я был молод. Отец, ты заказал вина?
Когда Уодли разливал вино, Крейг вдруг увидел Натали Сорель, только что вошедшую в ресторан в сопровождении высокого, изысканно одетого мужчины с серебристой проседью в волосах. «Лет пятьдесят пять-шестьдесят, — прикинул Крейг, — как бы там ни старались парикмахер, массажист и лучшие портные сделать его моложе». Рядом с ним Натали, в платье, выгодно подчеркивавшем ее тонкую талию и изящные бедра, выглядела хрупкой и беззащитной.
Хозяйка ресторана повела их в глубь зала, как раз мимо столика Крейга. Крейг заметил, что Натали быстро взглянула на него, отвела глаза, потом, должно быть, решила не останавливаясь пройти мимо, но в последний момент все же передумала.
— Джесс! — воскликнула она и, взяв своего спутника под руку, задержала его. — Какая приятная встреча! — Крейг встал, Уодли — тоже. — Это мой жених Филип Робинсон. — Крейг надеялся, что в том, как она произнесла слово «жених», только он один уловил предостерегающие нотки. — А это — Джесс Крейг.
Крейг пожал жениху руку и представил ему всех остальных. Энн встала. Гейл осталась сидеть. Крейг пожалел, что его дочь в таком платье. Ладонь у мужчины была сухая и гладкая. Лениво-добродушная техасская улыбка, здоровый цвет лица, как у человека, проводящего много времени на открытом воздухе, Натали говорила, что он фабрикант, но по его виду этого не скажешь.
— Кажется, в этом городе Натали всех знает, — заметил Робинсон, ласково дотрагиваясь до ее руки. — Мне трудно запомнить сразу, как кого зовут. Но ваши фильмы я, по-моему, видел, мистер Крейг?
— Надеюсь, что да, — сказал Крейг.
— «Два шага до дома», — поспешно подсказала Натали. — Это была последняя картина. — Ей хотелось всех оградить от неприятностей.
— О да, конечно, — сказал Робинсон. У него был сочный уверенный голос. — Она мне очень понравилась.
— Благодарю вас, — сказал Крейг.
— Я не ослышался? — обратился Робинсон к Уодли. — Вы писатель?
— Было дело, — ответил Уодли.