Я затребовал у Стерляжего подсобников и получил право забирать всех, кто в данный момент не занят сбором топлива, тасканием воды из ручья и приготовлением пищи. Пришлось отменить запрет на хождение в одиночку. Стерляжий взял на себя пищевое снабжение и надолго уходил за сопки, имея в руках шотган, повесив на плечо автомат и прицепив к поясу две гранаты РГД. На третий день он истратил обе, встретившись с рассерженным носорогом, едва унес ноги и вернулся без добычи, зато совершенно перестал заикаться. Я давно подозревал, что носорог – животное полезное. Вредных, по-моему, вообще не бывает, если не считать москитов и некоторых людей.
– Получается? – тревожным шепотом спросила Надя в сто пятидесятый раз, не забывая обмахивать меня веточкой от гнуса.
– Угу. – Как раз в эту минуту я обжег пальцы – сильно мешало отсутствие пинцета – и в который раз пожалел, что позволил втравить себя в это дело. Сидел бы лучше на Луне Крайней!
– Больно? – посочувствовала Надя. – Погоди, я сейчас йодом смажу…
– Пройдет, – отмахнулся я. – Дай сюда вон ту плату… Ничего, скоро у меня этот колобок заработает как миленький!
– От полудохлой батарейки? – скривился следящий за костром Аскольд.
Тяжело общаться с неграмотными. Я вздохнул:
– От батарейки или от танкового аккумулятора мы запитаем только управляющую схему. Чтобы разбудить колобок. А уж откуда он возьмет энергию для работы, мне дела нет. Возьмет откуда-нибудь. Может, сожрет остаток сверхновой или высосет звезду…
– Например Солнце.
– Так уж и Солнце. Звезд полно, выбор велик. И вообще насчет звезды это я так, к слову. Может, он черпает энергию из мозгов разных умников вроде одного моего знакомого спеца по контакту с живыми объектами…
Аскольд обругал меня, но я уже был слишком занят, чтобы отвечать. Я выпаивал из платы микросхему и был озабочен тем, как бы ее не спалить. А Надя произнесла вполголоса, чтобы не слышал Аскольд:
– Спасибо, Свят.
– Угм.
– Ты умничка, и я тебя люблю. Ты сам догадался.
– М-м? В смысле?
– Еще в тот день, когда ты показал всем, на что способен Привратник, я хотела попросить тебя сделать управление к нему, да не решилась. Думала, ты возмутишься… а ты сам…
Вот и пойми этих женщин. Выходит, мы зря потеряли целую неделю.
А может, и не зря. Если бы я дозрел раньше, то раньше бы и сообразил, что делать и как начать.
И чем закончить.
Мне просто-напросто было необходимо дозреть самому. Без подсказок.
Поймет ли меня Надя – вот в чем вопрос. Я ведь тоже ее люблю, я просто млею и таю в ее присутствии и тем не менее собираюсь сделать то, что наметил. Поймет ли она, что одно можно совместить с другим?
Дело двигалось вдвое медленнее, чем я предполагал, впятеро медленнее, чем мне хотелось, и вдесятеро – чем мечталось остальным. Опасаясь напортачить, я заставлял себя не спешить, время от времени отдыхал, насвистывая себе под нос «Мы – дети Галактики», и вообще старался работать методически, как робот-сборщик, даже спокойнее, потому что любого робота в таких собачьих условиях хватила бы кондрашка. К заходу солнца было сделано всего ничего. Аскольд выходил из себя, но делал это молча с тех пор, как Стерляжий бешено его выругал и посулил лишить премиальных, если он не перестанет мне мешать. Еще вчера плевать было Аскольду на премиальные, но то было вчера. Сегодня появилась надежда.
Даже вера. У них. Во мне ее не было ни на грош, да и надежда на успех таяла с каждым халтурно выполненным контактом, с каждой сомнительной деталью, пошедшей в дело за неимением лучшей.
С другой стороны, выбора у меня не было. Если, согласно старой байке, в военное время значение синуса может достигать четырех, то и блок управления, собранный без всяких инструментов, на коленке, в принципе может заработать. Правда, с не меньшей вероятностью он может испустить дымок и замолчать навеки.
Насчет Пескова я не волновался. Я знал, что он не рыпнется, пока я не налажу управление Привратником, и вел себя с ним почти по-приятельски, вместо того чтобы сломать ему шею. Он исполнял функцию «подай-принеси», поддерживал дымокур, грел в старой консервной банке древесную смолу, разгоняя ее на скипидар и канифоль, но все же я предпочитал, чтобы рядом со мною находился не он, а Надя или хотя бы Аскольд. Так было немного спокойнее и во много раз приятнее.
Только на пятый день я закончил сборку схемы – издали ее можно было принять за помесь каракатицы с мотком колючей проволоки – и решился перейти к испытаниям. Взяв из аптечки лейкопластырь, я прикрепил к Привратнику три провода – пока что наугад. В качестве регуляторов я приспособил два верньера – один для выбора места, другой для времени. К сожалению, один регулятор влиял на другой, так что приходилось крутить сразу оба.
– Отошли бы вы все подальше, что ли…
Они предпочли всего лишь укрыться за танком. И то правда: если уж колобок рванет, то рванет так, что в наилучшем случае от нашей котловины, да что там – от половины материка останется одна большая оплавленная яма, а от нас – безликие фотоны, свободно распространяющиеся по Вселенной и не знающие границ человеческой резервации, потому что они всего лишь фотоны, а не люди…
К исходу первого часа бесплодных усилий заставить колобок слушаться команд управляющего блока я осатанел и прекратил попытки. К счастью, у меня, как обычно, хватило ума сообразить, что в сильном раздражении лучше держаться от техники подальше. От людей, кстати, тоже. Из-за танка давно уже торчали головы любопытствующих, количеством четыре. Я только цыкнул на них, и они мгновенно убрались.
В меня пока еще верили. А я явно делал что-то не то. Вернее всего – бился лбом о каменную стену, не догадавшись поискать рядом отпертую дверь. Нахватался от Стерляжего дурных привычек. Наверное, стену можно пробить и лбом, но у меня нет столько времени.
Хочется кратчайших путей? Перехочется. Кратчайший путь не всегда самый быстрый.
– Свят, как дела?
Стерляжий. Опять высунулся. Начальство бдит, чтобы подчиненные не валяли дурака. Нет зла большего, чем безначалие, – в этом тезисе начальство всегда абсолютно уверено. А я уверен в том, что не бывает абсолютных правил.
– Скройся, не мешай!
Мало-помалу успокоившись, велев остальным не пялиться на меня, а вести наблюдения за местностью на предмет явления плиоценовых крокодилов и прочих безобразий эволюции, а главное, молчать в тряпочку, я положил на ладонь теплый колобок и начал осторожно оглаживать его кончиками пальцев. Еще, еще нежнее… Я радостно вздрогнул, когда Привратник отозвался и я почувствовал это. Ему было хорошо, мне тоже. У меня появилось впечатление, что он вот-вот замурлычет, как ласковый домашний котенок. Ну же, где тебя почесать? Куда подсоединить управляющие контакты? Сюда? Кажется, да. И еще вот сюда. И сюда.
Будешь меня слушаться? Заставить тебя нельзя, я знаю, но я попытаюсь побудить тебя захотеть того же, чего хочу я. Как ты полагаешь, мне это удастся?
Я понял, что да. Как понял – не спрашивайте, все равно я не сумею объяснить, да и не нужны мне никакие объяснения. Корпорации они пригодились бы, а мне нет. Корпорация, дай ей волю, еще созовет спецов и вытрясет из меня всю подноготную на предмет составления руководства по эксплуатации…
– Надя! – позвал я томно и нежно. Вошел в роль. – Будь добра, принеси свежий лейкопластырь, три небольших куска.
Три проволоки, идущие от моего электронного уродца, были переставлены на новые места. Пришло время испытаний и калибровки.
Схему пришлось переделывать трижды. Сначала выяснилось, что управляющий сигнал слаб, потом я долго мучился с настройкой фаз и вдобавок оказалось, что верньеры слишком грубы, я заменил их электронным управлением, для чего спаял из «мусора» специальную схемку, и вообще намаялся изрядно. Радиостанцию «Крусайдера» пришлось-таки распотрошить. Детали не понадобились – я охотился за припоем. На все эти процедуры ушло еще пять дней. Хуже всего было то, что народу не терпелось. Я выходил из себя, орал на зевак и советчиков, гнал их взашей, щадя только Надю, но во время испытаний почти всегда кто-нибудь торчал позади меня, вглядываясь во Врата взором, полным безумной надежды. Надя, взором, полным надежды убраться с Надежды… Каламбур, сами понимаете. Песков проявлял умеренное любопытство – что ж, его звездный час еще не пробил.
Будет ему звездный час. Небо в алмазах ему будет!
К счастью, иногда я все же оставался один, используя эти минуты на всю катушку. Не все из того, что показывалось во Вратах, можно было показать остальным. До поры до времени.
На четвертый день я уже открывал Врата на Землю при каждой второй попытке. По крайней мере не было видно никаких признаков того, что это не Земля. На шестой день я заявил, что нащупал гарантированный путь, и не куда-нибудь в гренландские льды или болота Конго, а прямо в Россию.
– А точность по времени? – сейчас же задал вопрос Стерляжий.
– Пока плюс-минус лет четыреста. Устраивает? Меня тоже не очень, а потому разгони бездельников и уйди сам, дай работать…
Насчет временной погрешности я не врал. На вас никогда не кидались с бердышом? Ваше счастье.
Правда, и мне свезло: я успел вовремя захлопнуть Врата. Перед самым носом этих краснокафтанных ребят с пищалями, саблями, бердышами и прочими музейными ценностями. Зато воочию увидел Стрелецкую слободу, правда, всего на несколько секунд.
Гораздо чаще, однако, не было никакой временной привязки. С меня семь потов сошло, когда, наконец, я счел калибровку законченной.
– Могу ручаться за погрешность в три года. Рискнем?
– Три года! – возмутился Стерляжий. – Ты сделай три недели!
Вот так всегда – хорошо работать невыгодно. С сачка и портача спроса никакого, а из того, кто хоть что-то умеет, душу вынут: почему не сумел еще лучше? Я взорвался и наорал на своего босса:
– Я три секунды сделаю, когда у меня будет нормальная аппаратура! Три миллисекунды! Я погрешность дистанции дам три миллиметра! А сейчас – три года!
– Потише. Добиться большей точности сейчас нельзя? Мы можем еще подождать.
– Как долго? Минут десять?
– Не ерничай. Сколько надо, столько и подождем… в границах разумного.
– Да? А каковы они, эти границы? Сколько времени ты сможешь удерживать людей? До тех пор, пока они не надают тебе по морде? Или пока сюда не припрется какой-нибудь саблезубый бегемот и не потопчет всех на фиг…
Я прямо напрашивался на ссору. Но Стерляжий был готов вытерпеть от меня и не такое. Теперь курицей, несущей золотые яйца, был я.
– Так ты попробуешь или нет?
– Если ты так настаиваешь…
Я пробовал еще двое суток, выбирая для настоящих проб то время, когда оставался у Врат один, и с умным видом валяя дурака, когда кто-нибудь ошивался поблизости. Кое-что в настройке я действительно улучшил и вынес окончательный вердикт:
– С вероятностью девяносто процентов попадаем в шестимесячный интервал. Это предел.
На самом деле я мог ручаться за шесть недель, но предпочел об этом не трепаться. Пусть будет приятный сюрприз.
Стерляжий поморщился. Надя сияла. Аскольд изо всех сил старался принять скептический вид, но предательская улыбка так и норовила заползти к нему на лицо. Песков потирал руки и вслух мечтал о бане.
А я подумал, что можно мечтать об одном и готовиться к другому. Это даже не противоречие.
– Когда тронемся? – только и спросил я.
Согласен, вопрос был дурацким. Меня не убили только потому, что были заняты: потирали немытые руки и подсигивали в предвкушении.
– Прямо сейчас, разумеется! Собираем шмотье!
Солнце взбиралось все выше, и тени укорачивались. Недолго отзеленев, жухла молодая трава. Странно и дико громоздился позади нас несуразный танк в пустынной раскраске. А прямо перед нами в поставленном на попа круге Врат лежало вспаханное поле. За ним справа синел хвойный лес, слева чернели крыши изб. Из труб вились прозрачные дымки. Желтели свежие столбы с проволокой на фарфоровых изоляторах. Кружились грачи. Тянуло желанной прохладой.
– Вот моя деревня, вот мой дом родной, – пробормотал Аскольд голосом Фомы неверующего. Он предпочитал до последнего оставаться скептиком. Хорошая позиция, удобная.
– Да нет же, это оно! – закричала Надя. – Смотрите! Оно! Свят!..
В порыве чувств она хотела схватить меня за руку. Я уклонился и сделал шаг к Пескову.
– Кажется, попали в точку, – сказал Стерляжий, осматривая пейзаж и стараясь сохранять подобающее боссу спокойствие.
И только Песков ничего не сказал, да и что он мог бы сказать в эту минуту? Кому? И зачем?
Он ударил Стерляжего ногой в живот, ребром ладони рубанул Аскольда по шее, отскочил и тут только выхватил пистолет, заведомо украденный у кого-то из наших раззяв. На все эти действия у него ушло секунды полторы. Я бы справился быстрее, но Берша все-таки учили кое-чему, а Пескова – нет.
Аскольд нелепо кувыркнулся. Стерляжий издал сиплый горловой звук и согнулся пополам. Он еще ничего не понял, ему было просто-напросто больно. Зато Надя поняла все и, пригвожденная ужасом к месту, смотрела на Пескова расширенными глазами.
Жить ей оставалось полсекунды; мне – чуть меньше.
Маловато. Извини, но у меня на будущее совсем другие планы…
Пистолет я выбил, конечно. Вся авантюра Пескова строилась на внезапности; моя – на внимательности. Если бы я хоть на секунду упустил Пескова из виду, мои шансы на удачу следовало бы измерять микрометром.
Теперь они были огромны, как горы.
В рукопашном бою Песков не был серьезным противником. Я подавил соблазн пройтись по болевым точкам, поймал его за руку и швырнул через плечо прямо во Врата.
Песков упал на спину и сразу вскочил. Оскалился, поняв, что не успеет раньше меня схватить колобок и закрыть Врата с той стороны, оставив нас прозябать на Надежде. Честное слово, он посмотрел на меня с немым укором в глазах: как же так, ведь несправедливо же!.. Но в следующую секунду он уже бежал по пашне к лесу, правильно понимая, что спасение теперь приходится искать в хорошей работе ножных мышц. Лес был чуточку ближе деревни.
Стерляжий взревел так, как ревет от боли и ярости медведь, угодивший лапой в капкан, и полез в танк. «Зря!» – крикнул я ему, но Стерляжий не услышал. Я мог только догадываться, какую бурю чувств он испытывал в этот миг, – меня никогда не предавал близкий друг. У меня его просто не было. Не выдумали его конструкторы личности Свята Горелкина, не заложил его в проект скотина Бербиков. Была толпа приятелей, но это же несерьезно…
Боль и ярость! И ярости было больше.
Вот тебе и первый русский на Луне…
– Не стрелять! – гаркнул Стерляжий, с бешеным усилием проталкивая свое туловище в люк.
– Почему? – спросил Аскольд, щупая шею и недоуменно хлопая белыми ресницами. До него не сразу дошло.
– Потому что он сам, – сказал я. – А только зря все это. Пусть живет, гад.
– Почему??!
– Потому что убивать надо морально.
– Корпорация всегда… – начал Аскольд поучающим тоном, но я отмахнулся от него. Сам знаю, что и как делает Корпорация с теми, кто обманул ее доверие.
Башня «Крусайдера» разворачивалась к Вратам с невиданной скоростью. Дрогнул и качнулся вниз ствол орудия. Текли секунды. Песков бежал, даже не петляя, – наверное, окончательно потерял голову. Надя содрогнулась, да и у меня по спине побежали мурашки. Предателя легко можно было срезать одной очередью, но Стерляжий не собирался пользоваться спаренным с пушкой пулеметом – иначе он уже открыл бы огонь.
Я ничего не мог поделать. Предателей во все времена старались уничтожать, причем отнюдь не морально, а физически. И всегда возникал соблазн сделать это как можно изощреннее. Даже не для того, чтобы другим было неповадно, – просто чтобы утишить собственную боль, насытить жажду мести, а уж потом взвыть от тоски…
– Промахнется, – кусая губы, сказала Надя.
– Попадет, – возразил я.
Надя зажмурилась и прижалась ко мне. Мне тоже стало, мягко говоря, не по себе. Очень мягко говоря. Одно дело, когда убитый падает вдалеке, как чурка, и совсем другое, когда ты видишь, как снаряд, пробивший его насквозь и не разорвавшийся, одной лишь вихревой волной отрывает ему голову и руки… Но я не мог заставить себя отвернуться.
Любопытство наказуемо – по меньшей мере ночными кошмарами впоследствии.
Резко, как бич, ударила пушка. На сей раз я ошибся, а Надя угадала: Стерляжий промазал. Колыхнув хвойные лапы, снаряд ушел в лес, оттуда донеслось приглушенное «бум-м». Вздрогнула большая, шатром возвышающаяся над лесом ель.
И повисла недолгая тишина, только в танке бешено матерился Стерляжий да в деревне лаяли собаки, не разобравшиеся, «что это так бумкнуло». Скоро и они успокоились. Не встревожились и люди – ну грохнуло и грохнуло, подумаешь. Может, ударил гром. Вон и тучки в небе подходящие.
Мы стояли перед Вратами и смотрели на деревню. Людей не было видно. Спугнутая выстрелом ворона покружилась над провисшими крышами изб, крытыми дранкой и соломой, и снова уселась на огородное пугало. Вечерело. Веяло прохладой. Пахло сырым черноземом, дымом и коровьим навозом. Мыча, возвращались с пастбища Пеструхи и Зорьки, хлопал кнут, и где-то за избами невидимый девичий хор визгливо выводил под гармонику:
– Прошлый век, двадцатые годы, – прокомментировал я. – Передовая деревня с лампочкой Ильича. Вот пусть Песков в тамошнем сельсовете и расскажет, какой он первый русский на Луне. Тяжелый психиатрический случай.
Все трое, включая и Стерляжего, выбравшегося из танка, стояли, усваивая информацию. Я дал им полюбоваться картинкой и закрыл Врата.
– Ты нарочно это устроил? – спросил Стерляжий, прозревая.