— планирование не нужно, все расставит по своим местам рынок;
— его (докладчика) не пугает безработица, он не считает ее злом.
Очевидно, что по своему смыслу и глубине эти тезисы значительно выходят за рамки просто антибюрократических («министерства надо ликвидировать!») утверждений. Очевидно, что «социализм Кабаидзе» существенно отличается от «социализма Маркса». Какой же из них «однозначно» выбрал сейчас наш народ?
Другое красноречивое философское утверждение сделано в интервью газете «Московский комсомолец» председателем Ассоциации совместных предприятий «советским бизнесменом» (так отрекомендовала его газете) Л.И.Вайнбергом. Он сказал: «Биологическая наука дала нам очень необычную цифру: в каждой биологической популяции есть четыре процента активных особей. У зайцев, у медведей. У людей. На Западе эти четыре процента — предприниматели, которые дают работу и кормят всех остальных. У нас такие особи тоже всегда были, есть и будут».
В утверждении, что предприниматели кормят рабочих, нет ничего нового и необычного. Необычно лишь то, что оно излагается с доброжелательными комментариями в газете, выходящей под девизом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», да еще в день солидарности трудящихся — 1 мая 1988 г.
Естественно, что люди, все чаще выслушивая такие необычные утверждения, которых никто не оспаривает, пытаются освежить свои знания и обращаются к трудам классиков. Сейчас, однако, апелляция к теории вызывает раздражение в тех кругах, которые облечены правом делать выговор читателям. В «Советской России» (13.9.1988), например, письмо рабочего, попросившего разъяснить его недоумение, возникшее при сопоставлении положений марксизма с пропагандой арендного подряда, вызвало такую гневную тираду: «Похвально, очень похвально, что беспартийный электромонтер вгрызается в гранит науки, но весьма огорчает возникающее у него при этом состояние восторженности… Пьянящая восторженность «начинающих марксистов» — штука вовсе не безобидная. Она, если вовремя не остудить голову трезвой практикой, поведет к слепому догматизму, и тогда, действительно, не узришь в забурьяненных огородах ленью душ развращенных и будешь проклинать старание рук трудовых как язву мелкобуржуазности». Сказано витиевато, но определенно — к Марксу, как к богу, обращаться можно лишь через священников-профессоров, да и «трезвая практика» не всякому беспартийному электромонтеру доступна.
Хотя пьянящей восторженности при перечитывании Маркса и Ленина ни у кого давно нет и в помине, послушаемся совета, поскольку все мы, действительно — «начинающие марксисты», и не будем ссылаться на цитаты классиков. Будем следовать фактам и здравому смыслу.
Для очень многих рассуждений, с которыми сейчас обращаются к общественному сознанию, характерно смешение экономических и моральных категорий. Иногда это — обычный демагогический прием, очень полезный в нечестном споре, но чаще — следствие нашего общего простодушия. В любом случае это сильно мешает выяснению позиций и действует против интересов общества.
Особенно много недомолвок и передержек содержится в рассуждениях о кооперативах. Думаю, что именно эти недомолвки, которые ощущаются (хотя и не вполне осознаются), становятся источником нарастающего у населения раздражения. Дело не столько в высоких ценах и заработках кооператоров сегодня, сколько в устрашающих утверждениях, что эти-то кооперативы и должны составить основу того социалистического общества, которое мы хотим построить.
Чтобы вскрыть сущность происходящих и назревающих явлений, мы должны отказаться от целого ряда табу, которыми было опутано наше мышление в недалеком прошлом. Одним из таких табу было запрещение использовать слово «эксплуатация» в приложении к нашему обществу. И сейчас, если мы хотим ввести в отношения между людьми явно назревшие и необходимые изменения, мы никогда не признаем, что в них будет присутствовать элемент эксплуатации. Она рассматривается как абсолютное зло.
Посмотрим, однако, всегда ли эксплуатация — зло, и действительно ли мы искоренили ее из нашей жизни. Что мы понимаем под эксплуатацией? Присвоение одним человеком труда другого человека — или путем принуждения, или путем неэквивалентного обмена между одинаково свободными партнерами. Очевидно, что если нет принуждения, то неэквивалентный обмен совершается к выгоде эксплуатируемого, поскольку в данных реальных условиях спасает его от какого-то большего зла. Когда отчаявшегося безработного нанимает хозяин, дерущий с него 300% прибавочной стоимости, то бывший безработный рад такому обмену, в данных реальных условиях он для него выгоден. Когда голодный профессор во время гражданской войны отдает рояль за мешочек проса, он считает эту сделку выгодной — но спекулянт, забравший рояль и спасший жизнь профессору, не перестает быть эксплуататором из-за того, что сделка была абсолютно добровольной. Однако абсурдно даже думать, что эта сделка имеет хоть какое-то отношение к «оплате по труду». Цена на рынке определяется спросом и предложением, величиной того зла, которое мы устраняем при обмене.
Когда мы отдаем на рынке рубль за килограмм картошки, никто нас к этому не принуждает: не хочешь — не бери, ходи голодный. Но из этой добровольности вовсе не следует, как хотят представить некоторые публицисты и экономисты, что здесь совершается акт эквивалентного обмена, акт «оплаты по труду», что продавец картофеля «получил то, что заработал». Мы готовы заплатить рубль потому, что картофель, произведенный в совхозах и колхозах, подгнил на овощных базах. А мы хотим чистенького и идем на неэквивалентный обмен. Мы благодарны парню, который привез картошку на рынок, хотя он и эксплуатирует наш труд. Но давайте признаем эту реальность, иначе мы окончательно запутаемся в понятиях.
Чем, как не такой путаницей можно объяснить странную и еще недавно такую активную борьбу против перекупщиков овощей и фруктов? Ведь всем ясно, что колхозники, имеющие каждый в отдельности небольшой избыток продуктов для рынка, не могли быть торговцами. Чтобы собрать эти продукты и доставить их горожанам, был необходим посредник, необходимо выгодное всем разделение труда. Поскольку государственные и кооперативные организации этим не занимались, возникла фигура перекупщика, возникла в ответ на острую социальную потребность. Почему же административно-правовые и моральные средства были направлены на его уничтожение?
Отважимся и пойдем дальше. В условиях хронического дефицита неизбежной и социально необходимой фигурой становится спекулянт. Если государство самоустраняется от административного распределения продуктов (через карточную систему), спекулянт обеспечивает доступ к дефицитному продукту тем людям, которые испытывают в нем наиболее острую потребность и готовы отдать за него большее количество своего труда. Это не менее справедливо, чем отдать эти продукты целиком тем, кто в нужный момент оказался возле прилавка. Преследования спекулянтов лишь придают черному рынку преступный характер, делая соучастниками незаконных сделок и покупателей. Сколько гневных публикаций посвящено толкучке спекулянтов импортными радиотоварами на Шаболовке в Москве. Она стала уже сосредоточием организованной преступности, и обсуждаются лишь способы ее разгона. А ведь она бы не возникла, если бы посредниками служили государственные комиссионные магазины, работающие на принципах рынка, то есть устанавливающие на товар ту цену, которую реально готов заплатить покупатель. Но нет, саму эту цену официально признать никто не желает. Считают, видимо, что она дискредитирует отечественную радиопромышленность. Ради нелепого ухищрения, которое никого не может обмануть, создается очаг социальной болезни.
Кстати, отказываясь признать спекуляцию нормальным явлением в условиях дефицита, мы оказываемся предельно наивными в планировании мер по его устранению. Так, на уровне высшего руководства Министерства автомобильной промышленности неоднократно заявлялось, что дефицит той или иной критической запчасти ликвидирован, ее производство достигло «технически обоснованного уровня». А запчасти как не было, так и нет! И диву даешься на объяснения руководства — ведь очевидно, что рынок запчастей — это система не техническая, а социальная. При чем же здесь технически обоснованные нормативы? Если спекулянт прочно «встроен» в систему распределения, а цена на какие-нибудь крестовины установилась на уровне десяти номиналов, то спекулянту выгодно забрать со склада и спрятать (или даже бросить в реку) девять крестовин и продать десятую! В этой ситуации производство должно в десять раз превысить техническую потребность, чтобы насытить рынок.
Боясь назвать вещи своими именами, мы приближаемся к абсурду в наших рассуждениях о социальной справедливости, оплате по труду, уравниловке и т.д. Недавно на международном симпозиуме социологов один из докладчиков поддержал идею государственного регулирования доходов кооператоров прогрессивным налогом, доказывая, что эти доходы не являются непосредственным выражением принципа оплаты по труду. На глазах у испуганных иностранных гостей незадачливого ретрограда заклеймили как «врага перестройки», «поборника уравниловки» и т.д.
Боясь назвать вещи своими именами, мы приближаемся к абсурду в наших рассуждениях о социальной справедливости, оплате по труду, уравниловке и т.д. Недавно на международном симпозиуме социологов один из докладчиков поддержал идею государственного регулирования доходов кооператоров прогрессивным налогом, доказывая, что эти доходы не являются непосредственным выражением принципа оплаты по труду. На глазах у испуганных иностранных гостей незадачливого ретрограда заклеймили как «врага перестройки», «поборника уравниловки» и т.д.
Не дай бог, конечно, получить клеймо сторонника уравниловки. Но позвольте заметить, что во многих сферах неплохо было бы уравниловки чуть-чуть добавить, и до нее еще очень и очень далеко. Научного работника с университетским дипломом, живущего в буквальном смысле впроголодь на 120 руб. в месяц в одной квартире с шофером автобуса, не убедишь, что уравниловка — это зло. Он был бы согласен уравняться в зарплате со своим соседом. Да и у себя в НИИ он видит, как под флагом борьбы с уравниловкой надбавки по новой системе оплаты назначаются прежде всего высокооплачиваемым работникам (ведь иначе уровни зарплаты сблизятся, а это, товарищи, уравниловка!).
Вернемся к кооперативам. Они могут на нашем рынке товаров и услуг устанавливать высокие цены потому, что возник острый дефицит многих необходимых товаров и услуг. Разумно ли ограничивать доходы кооператоров прогрессивным налогом или другими способами до такой степени, что их предприятия становятся для них недостаточно рентабельными? Ни в коем случае! Это все равно, что не дать мешочнику обидеть профессора — пусть лучше умирает с голоду у своего рояля. Но и утверждать, что месячный доход кооператора в полторы-две тысячи рублей — это оплата по труду и высшая социальная справедливость, в лучшем случае наивно. А учитывая тот жесткий поучающий тон, с которым это делают наши газеты, такие утверждения воспринимаются как оскорбление.
В «Правде» (сентябрь 1988 г.) говорится о письме рабочего, который недоумевает, что семья кооператоров зарабатывает больше всей их бригады сборщиков. А.Черненко отвечает на письмо четко: что заработали, то и получайте — в этом и состоит социальная справедливость. Это ответ не только издевательский, но и провокационный. Ведь бригада сборщиков не знает, сколько она на самом деле заработала — расценки устанавливались под лозунгом «Потрудимся для родного государства!». Никто не вырывал их забастовками. И не только о рабочих речь, ответ А.Черненко касается всех. Хирург за свою работу, требующую огромной затраты физической и нервной энергии, получает 200 руб. в месяц. Понимая, что наше небогатое общество ему явно недоплачивает, он получал некоторую моральную компенсацию оттого, что субсидирует общество своим трудом, выполняя гуманную миссию. Теперь же ему показывают кооператора и говорят: вот труженик, а ты даешь обществу в десять раз меньше, так что не взыщи! Но раз уж считаем рынок гарантом оплаты по труду, нельзя замалчивать тот факт, что на рынке труда в США в 1986 г. средний доход врача составил 107,4 тыс. долл. в год — раз в двадцать больше заработка кустаря, продающего на углу сахарную вату.
Думаю, что если уж речь идет о переходе в нашем обществе к рыночным отношениям, то надо освободиться от морализаторства и фальши. Государство, попытавшись быть монопольным производителем товаров и услуг, оказалось несостоятельным. Признаем эту печальную реальность и создадим благоприятные условия для деятельности кооперативов, продающих нам товары и услуги не из любви к нам, а ради получения прибыли. Ясность отношений полезна обеим сторонам. Она необходима и для прогнозирования ситуации, и для поиска рациональной стратегии борьбы за снижение цен.
Говорится, например, что цены снизятся, если резко увеличить число кооперативов, предлагающих одинаковую продукцию. По-моему, такое благодушие не вполне обоснованно. Кооперативы довольно быстро наладят координацию с целью удерживать цены на высоком уровне — свободная конкуренция быстро уступает место сговору, а никакого опыта борьбы с ним, никакого антитрестовского законодательства у нас нет. Надо лишь надеяться, что производительность кооперативов не достигнет такого уровня, что им придется ради поддержания цен уничтожать продукцию.
Главным фактором сдерживания цен должно было бы служить общественное производство на государственных предприятиях. Но теперь коррумпированные служащие будут, видимо, склонны к симбиозу с кооперативами, которым выгодно делиться своими доходами ради предотвращения конкуренции. Вот на вокзале закрывают туалет, стоимость содержания которого неявно включена в стоимость билетов. Кооператоры устанавливают на входе раздобытый в метро турникет с фотоэлементом, регулируют его с пятачка на гривенник, и на этом их затраты труда заканчиваются (правда, выгребать столько гривенников требует немало физических усилий).
Впрочем туалетами мы не избалованы, и прожить без них еще можем. Вот вещи более фундаментальные. В той же рубрике «Перестройка: адреса опыта» газета «Правда» пишет о том, как кооператоры берутся за строительство жилья. В Мытищах организован консорциум, в котором «ничего капиталистического нет, так как в эту новую для нас форму хозяйствования вовлечены местный горисполком, местное отделение жилсоцбанка, мытищинский комбинат «Стройдеталь» и кооперативное строительное объединение «Оптимист».
Самая главная новизна «новой для нас формы хозяйствования» в том, что кооператив будет продавать жилье «по принципу аукциона»! Очевидно, что на аукционе дефицитное жилье будет доставаться организациям (а в будущем, предполагается, и отдельным лицам), которые смогут предложить наиболее высокую цену. Таким образом, стоимость жилья резко подскочит, а поскольку оно еще долго будет дефицитным, многие категории трудящихся будут от него отделены на неопределенный срок.
Скажут, что дешевое жилье должно строить государство. Но ведь в консорциум входят госпредприятия! Какой соблазн для всех строителей — образуй консорциум, включающий кооператив, продающий жилье с аукциона, и получай свою долю прибыли. Возможности для такого сращивания имеются (не случайно председателем кооперативного объединения, директором-распорядителем средств в нашем консорциуме стал человек, который «сам немало отсидел в разных руководящих креслах»).
В интервью «Правде» он также не упустил возможности изложить философские взгляды: «Производство у нас налаживается вовсе не для самого производства, чем грешат многие государственные предприятия. В центре внимания у нас сам человек. Поэтому и первейшая наша задача — обеспечить каждого члена кооператива хорошим жильем, качественным бесплатным медицинским обслуживанием. И даже бесплатным питанием. За все будет рассчитываться кооперативное объединение. Мы будем иметь и отличные пансионаты на Черном море, в Прибалтике и Подмосковье. Плюс к тому же и высокая средняя зарплата — более 1.000 руб. в месяц. Но, конечно же, ее заработать надо».
В этом рассуждении примечательно противопоставление целей производства. Получается, что кооператив работает ради человека, а госпредприятие — ради самого производства. Но под человеком понимается лишь член кооператива, которому предполагается обеспечить небывалый для нашей страны уровень жизни. Каким образом? Через распределение прибыли. Другими словами, целью производства в этом кооперативе является прибыль, распределяемая между пайщиками. Госпредприятие же якобы не думает о человеке. Действительно, цель его производства — удовлетворение потребностей общества, а не извлечение прибыли (другое дело, что эта цель достигается лучше, если действует принцип социальной справедливости и в самом коллективе). Но ведь указанное различие в цели и характеризует разницу между социалистическим предприятием и капиталистическим, принадлежащим акционерному обществу.
Пока что отличие кооператива (к тому же использующего наемную рабочую силу) от акционерного общества, владеющего фабрикой, состоит лишь в том, что пайщики сами обязаны работать в кооперативе (хотя зачастую и многие акционеры работают на фабрике). Но долго ли продержится это искусственное ограничение? Служит ли оно гарантом социалистического характера кооперативного предприятия? Ведь уже сейчас некоторые кооперативы начали продажу акций не только своим членам, но и населению. Да и опыт Венгрии, которую мы во многом берем за модель, убеждает, что акционерные общества не заставят себя ждать. С этого года акции предприятий в ВНР могут покупать частные лица. А уже к середине 1988 г. там было 200 тыс. частных инвесторов, купивших ценных бумаг на 20 млрд. форинтов (около 1,2 млрд. руб.).
Очевидно, никто не будет спорить с тем, что инвестор, покупающий акцию предприятий и получающий дивиденды, участвует в капиталистических производственных отношениях. Он является собственником частицы предприятия, и его доход создается трудом рабочих этого предприятия (независимо от того, работает ли сам он на том же предприятии или нет). Естественно, возникает и соответствующая по величине «частица» эксплуатации.