Анне Павловне после отъезда отдыхающей из Таганрога порой бывало скучно, она ни с кем не подружилась. На следующий день прямо из столовой она зашла в библиотеку. Возле стен — полки, книжки рядами. Анна Павловна не знала, какую взять, а спросить посчитала неудобным. Книг в жизни своей она не читала — не до того, последние, что держала в руках, — учебники пятого класса.
В конце длинного стола сидела библиотекарша. И на столе лежали книжки, посетители смотрели их, перекладывали. Кто журналы листал, картинки рассматривал. Анна Павловна взяла верхнюю книжку в крайней стопке — «Русские народные сказки», пошла на запись. Теперь она на пляже читала, и так ей понравилось читать про Ивана-дурака, как поймал он ведром в проруби щуку, а ведра, полные воды, сами отправились домой. Сказок в книжке порядочно, Анна Павловна зачитывалась, поднимая голову, если слышала голос Бройт-Сикорской.
На пляже занимались чем можно, развлекая себя. Читали, дремали, играли по сорок партий в подкидного. Купались — одни входили в море, другие выходили. Внизу, на лежаках, на песке, молодые люди знакомились, вели пространные разговоры, уславливаясь на вечер. Справа, сразу возле спуска — отставники, снабженцы, другая солидная публика играла в непонятную карточную игру. Сев человек шесть-восемь кругом, клали посередине лист бумаги, карандаш, сдавали карты и начинали игру, записывая. Подымались, когда наступало время обеда, в столовую попадали не ко времени, уходили и возвращались вместе, споря дорогой, и ничего для них не существовало — ни моря, ни женщин, ни других каких курортных радостей. Анне Павловне объяснили, что игра эта на деньги, липучая, затягивает хуже водки: кто пристрастился — считай, человек пропащий. Одни ставят по копейке — время провести, азартные играют по крупной. Много отирается по побережью карточных мошенников, этим и живут, переходят с пляжа на пляж, знакомятся с игроками, начинающими в основном, и обыгрывают их до нитки. Не верите?.. Видите, во-он лежит, глаза ладонью прикрыл. Спустил за неделю триста рублей наличными, проиграл часы, кольцо. Дал телеграмму жене - попросил денег. Жена, зная его характер, перевела на обратный билет с припиской — больше не вышлет ни рубля. Говорят, домой собирается. Иные приедут, проиграются в первые же дни, половину положенного не отбудут — и обратно. Садятся играть, каждый надеется выиграть — вот в чем беда. Азартные игры вроде бы запрещены на пляжах, да никто на запрещение не обращает внимания. Не станет же главврач ходить из конца с. конец пляжа, высматривать, где игра. Надо — так они в кусты залезут.
Пообедав, Анна Павловна возвращалась к морю. Вытягивалась подремать на топчане, подложив под голову книжку. Она загорела, подолгу, неподалеку правда, плавала, чувствовала себя хорошо. Девки писали — дома порядок, беспокоиться не следует. Знакомые передают приветы, спрашивают, что продают на юге...
Полюбила Анна Павловна, сидя на топчане, глядеть в море, думать о разном. Говорят, сразу за морем другая страна; сейчас там, на побережье, так же, видно, купается, загорает народ, смотрит в нашу сторону. Интересно, как они живут?.. Когда проплывал пароход, она вспоминала, что в на пароходе не пришлось поплавать куда-нибудь далеко-далеко. Жизнь уж так сложилась! Ни поплавать, им просто покататься. Да и на поезде всего один раз ехала — сюда. А люди ездят постоянно, хоть и на курорты, все видят, все знают, им и поговорить есть о чем. А выучись она, да получи воспитание, да побывай в городах, то так же бы вот, конечно, свободно держалась, как Бройт-Сикорская, так же бы ловко носила брюки и эту чертом заломленную шляпу, без запинки говорила бы о чем угодно. Надень она подобную шляпу, пугалом-вороньем станешь. А уж говорить так ей и век не научиться. Но что толку вздыхать и жалеть, когда жизнь, считай, прошла?! Вины тут ее никакой. Не переживай, Анна, и ты повидала, слава богу...
В половине седьмого под навесами мало кто оставался, торопились на ужин, но Анна Павловна всегда задерживалась посмотреть закат. Дома она совершенно правильно даже в пасмурные дни могла указать, где восход, где закат, а здесь как-то все сдвинулось, поменялось местами; вроде не с той стороны подымается солнце, не туда опускается, куда следует. Днем на солнце тяжело смотреть — слезились глаза, оно было расплавлено будто; но вечерами, на закате, повисая над морем, солнце обретало форму, становилось тугим, четким и большим, какой бывает в полнолуние луна, только гораздо больше. Когда своим твердым, как у монеты, краем солнце касалось воды, через море, суживаясь от горизонта к берегу, ложилась желто-красная, дрожащая дорожка, с этой минуты солнце на глазах уходило в море — вот скрыло треть, половину... Когда погружалось совсем, дорожка исчезала, только край неба над морем некоторое время теплился светом, потом и он затухал, и небо и море становилось одного цвета. Делалось прохладнее.
Считалось, если закат чист — наутро хорошая погода, в тучу село солнце — пасмурно, ветер, возможно, и дождь. Но иногда не совпадало. Случалось, и при ясном закате ночью начинался дождь и шел до утра. Но всходило солнце, море успокаивалось, и день снова был жарким, иногда погода менялась, даже когда день начинался безоблачно, над побережьем проходили грозы с затяжными ливнями, косо вспарывающими воду. И в грозу было хорошо сидеть под навесом на сухом топчане, па- бросив на плечи кофту, смотреть, как, захватив частью берег, белесой плотной стеной надвигается дождь, ближе, ближе, падают первые капли на песок, вот уже ничего не видно — не слышно, кроме ровного шума падающей воды. Гроза скатывалась за горы, шумело только море, и там, где оно сливалось с низким рыхлым небом, там, откуда приходил дождь, непременно возникал смерч. Вода вдруг вздувалась, начинала подыматься, образуя высокий неохватный столб. За ним — второй, третий. Жутковато было смотреть, как двигались они по взволнованному морю, соединяя воду и небо, уходя дальше, дальше, прямые, или отклоняясь в сторону, или закручиваясь жгутами. Их затягивало сизой нелепой, потом столбы оседали, теряя силу, таяли как бы. После гроз дышалось легко, в воздухе, насыщенном водяной пылью, резко чувствовались запахи моря, побережья. Море долго не успокаивалось.
Оттуда, из-за невидимых буев, одна другой круче, с пенистыми гребнями изломисто плыли к берегу волны. Волны были неодинаковой силы, одна с шуршаньем отодвигала от песчаной косы к бетонной стене гальку и голыши, постукивающие друг о друга, следующая — слабее, а какая-нибудь двадцать девятая, взбугрившись за буями, стремительно шла к волнорезам и, собрав в зоне купания медуз, мусор, водоросли, накрыв метровым пластом пляж, всей тяжестью ударялась о бетон, взбрасывая высоко над парапетом цену и брызги. С темнотой волнение усиливалось, переходя в шторм. Среди ночи в открытое окно сквозь сон слышно было, как бьется, шумит возле берега вода. И в такую погоду к морю ходили. Некоторые купались, заплывая не дальше волнореза, падая в провалы, взлетая на волну, иногда купальщика выбрасывало волной, и он, слегка поцарапанный о гальку, пошатываясь, подымался на парапет. Купаться в штормовую погоду запрещалось, от пирса к пирсу натягивались тяжелые, провисающие в волны канаты, преграждая путь в море, металлические калитки — спуск с парапета на пляж — закрывались замками.
После бури на песке оставалась кайма мусора, палки, обломки досок, коряги, неизвестно откуда принесенные бревна. Мусор перемешивался с песком, на бревнах и коряжинах отдыхали купальщики, а обломки собирали дикари для костров и пели у огня под гитары. Коряжины и бревна лежали на песке до следующего шторма, их уносило в море, чтобы закрутить, разогнать и выбросить в другом месте.
По вечерам под навесами на топчанах сидели пары, любители уединения, штормов, греясь из прихваченных бутылок.
Посмотрев закат, Анна Павловна шла на ужин.
После ужина отдыхающих ждали развлечения. Кто ходил в кино, мог посмотреть кино, если фильм новый или старый, но интересный. Фильмы показывали каждый день. Иногда в кинозале читали лекции о международном положении или на другие темы — и на лекции находились любители, иной вечер приедут артисты Сочинской филармонии. И хоть выступали они, как выразился один отдыхающий, на уровне художественной самодеятельности, народ валил занимать стулья, стояли в проходах, дверях, горячо аплодировали.
Обычно же после ужина большинство собиралось на танцплощадке. Танцплощадка рядом со столовой, за цветником, просторная, охваченная по кругу бетонным барьером с легкой алюминиевой решеткой. Вход от цветника, на противоположной стороне раковина оркестра. Оркестр играл раз в неделю — дома отдыха оркестр; остальные дни танцевали под усилитель, подвешенный на самый верх столба. Внутри площадки скамьи для нетанцующих и танцоров, чтобы могли пары передохнуть в перерыве.
Анна Павловна садилась всегда на крайнюю от входа скамью, наблюдала. Выйдет из столовой, музыка играет, танцплощадка освещена, на скамьях тесно, возле цветника толпа. Женщины принаряжены: прически, цветные длинные платья, брючные костюмы. И мужчины. Оживлены, разговаривают, поведение совсем другое, не как в столовой или на пляже — и голос и жесты не те. За спиной — сумерки, аллеи в редких фонарях, музыка звучит мягко, не раздражая. Посередине площадки массовик-затейник стоит, всякие игривые разговоры затевает с публикой, горячит ее, подготавливает. Слушают его, улыбаются, пересмеиваются.
Анна Павловна садилась всегда на крайнюю от входа скамью, наблюдала. Выйдет из столовой, музыка играет, танцплощадка освещена, на скамьях тесно, возле цветника толпа. Женщины принаряжены: прически, цветные длинные платья, брючные костюмы. И мужчины. Оживлены, разговаривают, поведение совсем другое, не как в столовой или на пляже — и голос и жесты не те. За спиной — сумерки, аллеи в редких фонарях, музыка звучит мягко, не раздражая. Посередине площадки массовик-затейник стоит, всякие игривые разговоры затевает с публикой, горячит ее, подготавливает. Слушают его, улыбаются, пересмеиваются.
— А сейчас начинаем танцы, — объявляет массовик и делает рукой. — Дамы приглашают кавалеров. Не стесняйтесь, дамы! Ищите своего кавалера! Смелее! Промедлите — потеряете! Захватит другая! Спешите, дамы! — Ждет смеха.
Был затейник возраста лет сорока пяти и до того здоров, что некого было из отдыхающих поставить для сравнения. А голос грубый, пропитой. Анна Павловна, глядя на затейника, думала: неужто и он смолоду по танцплощадкам, как Белолобая при лежаках? Склабится перед танцующими? Или занимался чем другим? Одни говорили, что днем он занят, вечером здесь подрабатывает; другие — что это его постоянная служба. Никто толком не знал. Да и какая нужда гадать?
Затейник продержался на площадке дней шесть — не больше, но уже с первого же вечера всем стало ясно, что дурак он чистый, без просветов каких-либо. Подсказал кто, сама ли администрация догадалась, только убрали его скоро, Поставили другого, помоложе. Этот в разговоре ловчее, но тоже — как загнет-загнет, уши вянут.
— А что же теперь тот станет делать? — поинтересовалась Анна Павловна у соседей по скамье. — Определился куда? Их что — учат на массовиков?
— А-а, не пропадет, — успокоили ее, — не волнуйтесь! Перешел массовиком в дом отдыха. Там, дескать, публика попроще. Смеются чаще и веселее, что ни скажи...
Под оркестр танцы ничем не отличались от обычных, шуму больше. Ребята-оркестранты молодые, длинноволосые, в оранжевых пиджаках, светлых брюках. Старательные. Как начнут дуть-стучать — на весь парк! Считалось почему-то, что под оркестр танцевать интереснее, и многие уходили в дом отдыха, когда там играл оркестр, молодежь в основном.
Перед танцами массовик затевал игры-разминки. К примеру, кто кого обгонит, если бежать от оркестровой раковины к цветнику. Проводились конкурсы на лучшее исполнение танца, пляски, давались призы. Охотников получить приз находилось достаточно. Вручали под марш. Даме — куклу, кавалеру — приглашение посетить в следующем году санаторий.
Анна Павловна не пропускала ни единого вечера. Нравилось сидеть до последнего, смотреть на танцующих. Разные танцевали танцы — быстрые, медленные и парные. Одни — манерно, напоказ, другие — обыкновенно, третьи — как могли. В один вечер, как только заиграла музыка, от входа самого, никого не приглашая, сама, не дожидаясь приглашения, пошла танцевать девушка. Тоненькая, гибкая, светловолосая. С Камы-реки — узнали о ней. Танец или пляска — не поймешь, но все одно хорошо. Девушка танцевала для себя, из одного желания, видно было, что она часто делает так, знает, что у нее получается, и от всего этого в движениях ее была простота, слаженность и еще что-то, притягивающее внимание. Закончила, поклонилась, пошла к подругам. Веселия девчушка.
— Стихийно танцевала, — определил Иван Антонович, постоянный сосед Анны Павловны по скамейке слева. Но дамы справа, из тех, кого никто никогда не приглашал, осудили девушку, найдя танец безнравственным. Анне Павловне хотелось защитить девчонку, но она и тут промолчала, чтобы не попасть впросак. Попробуй докажи им. Они все на свете знают-понимают. Свяжешься, не рада будешь...
Присутствующие на площадке, по выражению массовика, делились на активных и пассивных. Активные — кто двигался, принимал участие в играх, реагировал на его шутки. Пассивные — наблюдатели, как Анна Павловна, соседки справа. Активные танцевали, пассивные, сидя и стоя, высказывали всячески свое отношение ко всему происходящему на танцплощадке. Обсуждались наряды, движения танцующих, поведение вообще. Одинокие мужчины в сторонке покуривали, о дамах речи вели...
Анну Павловну танцевать не приглашали, и она была рада, не зная, сможет ли протанцевать легко и красиво, а пойдешь, и будет тебя кавалер поворачивать туда-сюда, ровно тумбу, какое ему удовольствие? Танцевала и она в свое время, девкой когда козырилась, под гармошку танцевала, да с той поры, считай, без малого полвека отстучало. Теперь соберутся в праздник бабы-одиночки, выпьют, песен попоют, танцевать — помину нету. Неудобно! Здесь танцуют, не глядя на возраст, и те, кто в жизни своей никогда не танцевал. Влезет пара в гущу и толчется на одном месте, обнявшись. Считается, танцуют. Смотреть тошно. Шепчутся. Надо поговорить, отправились бы по аллее — толку больше. А то облапят один другого, глаза в глаза уставят, а сами ни с места. А некоторые кавалерам головы на плечо клали, так им хорошо, дескать. Глаза, бывает, закатывают от удовольствия. Срамота одна! Кружиться в вальсах не могут, свободы нет в движениях...
Молодые танцевали наособицу и по-своему. На вальс не выходили, а как заиграют быстрое, станут кругом и начинают трястись-дергаться. Или — она на месте, руки-ноги выворачивает, а он, раскорячив ноги, как парализованный, — вокруг. Подумаешь — дурака валяют. Нет, лица серьезные — танцуют.
— Тлетворное влияние Запада, — сказал Иван Антонович, сосед по скамье, засмеялся, закурил, пошел прогуляться по аллее. Анна Павловна любила слушать его, умный человек. А дамы справа места не находили от возмущения. Анна Павловна танцы с вывертом видела по телевизору. Дома. Фильм показывали. Она отвлекалась на минуту — девок предупредить:
— Научитесь на станции, не дай бог — увижу — шкуру спущу!
Девки расхохотались, программу переключили.
На танцплощадке закреплялись пляжные знакомства, возникали новые. То дни проводили всяк себе, порознь, а потанцевали вечер — ушли под руку. Объявляя дамский вальс, массовик не зря кричал:
— Дамы, приглашайте кавалеров! Ищите своего кавалера! Это сделает вага отдых более интенсивным, насыщенным, интересным! Дамский вальс! Дамы приглашают кавалеров!
Знает, что посоветовать.
Танцы заканчивались в одиннадцать. Пары и одиночки расходились. Анна Павловна шла в корпус, смотрела телевизор, если концерт, а нет — проходила в комнату, переодевшись ко сну, читала сказки, писала очередное письмо дочерям, гадая, в котором часу прибудут нынче Зоя Михайловна с Ларисой и где они. На танцах не видела, не видела на ужине — значит, уехали с ухажерами в город, сидят в ресторане и вернутся за полночь. Лучше почитать, успеть, разбудят — еще хуже. Входная дверь к тому времени будет закрыта, и Лариса, подергав ручку, станет бросать в окно камешки, будить Анну Павловну. Анна Павловна встанет, накинет халат, растолкает дежурную, та с руганью пойдет открывать.
Официально было объявлено: в половине двенадцатого отдыхающие обязаны возвращаться в корпуса, ну, в крайнем случае, без четверти, в двенадцать корпуса закрываются. Но в половине никто и не думал о сне, собирались в двенадцать, позже, дверь до часу оставалась открытой. В час, заперев корпус на ключ, дежурная ложилась спать, и попробуй подыми ее! На любого, доведись, осерчает.
У Зои Михайловны в ухажерах ходил полярный летчик, у Ларисы — геолог. Они часто компанией с утра уходили в горы, прихватив вина, мяса для шашлыков, а вечерами уезжали в город. Летчик скоро отбыл в свои края, и Зоя Михайловна провела несколько вечеров одна, пока не нашла себе нового, у Ларисы в эти дни случилась неприятность. Вернулась она глубоко за полночь, и как Анна Павловна, а потом и Зоя Михайловна ни просили дежурную, та не открыла дверь. Мало того, наутро пожаловалась лечащему врачу. Ларису предупредили, что если подобное повторится, ее выпишут из санатория за нарушение режима. Спустя день уехал и геолог.
— Лариса, — стесняясь, спросила как-то Анна Павловна, — а ведь у тебя и семья, должно, есть, а?
— А как же, — Лариса, отклонив голову, разглядывала себя в зеркало. — Семья, муж, двое детей. Старшему пятый год. Скоро в школу записывать. Сыновья. Андрей и Славка.
— С кем же они дома остались? — поинтересовалась Анна Павловна. — Мать жива?
— С кем?.. С мужем, конечно. — Лариса надевала платье с высоким воротником.
— Так нехорошо ж, наверно, — Анна Павловна жалела, что затеяла этот разговор.
— Что — нехорошо? — Лариса причесалась, подкрасила губы, Зоя Михайловна по обыкновению закурила, улыбалась молча, щурила глаза свои. Лариса насторожилась.
— Да вот, он там с детьми, а ты здесь... — Анна Павловна не могла подобрать нужное слово. — Я к тому говорю, раз жена ты ему, верной должна быть. Раньше...
— Не мешай мне отдыхать, бабуся. — Лариса серьезно смотрела на Анну Павловну. — Свекровь нашлась, посмотрите на нее, а! Тебя что сюда — следить за нами послали? Скажи лучше, чем заниматься станешь после ужина? В кино пойдешь или на танцы? Погуляй часиков до двенадцати. Мне, — засмеялась, — письмо надо бы написать. В тишине. Мужу, о котором ты, — опять засмеялась, — изболелась душой. Идем, Зойка!