Один из санитаров фыркнул:
– В любом случае никто не сможет покинуть территорию или въехать на нее, пока этих сбежавших придурков не поймают и не пересчитают. Труповозка вон уже полчаса стоит за воротами, дожидается.
– Труповозке все равно некуда торопиться, – сухо заметил Киддер, записывая в блокнот фамилию раненого охранника и номер его жетона.
Лицо пострадавшего не показалось ему знакомым, но это и неудивительно: во-первых, он из блока С, а во-вторых, его физиономия все же здорово изрезана.
Когда раненого укладывали на каталку, Киддер услышал крики в конце коридора – это задержали еще одного пытавшегося сбежать заключенного. Ралф проработал в Херкморе почти двадцать лет, и за все время это была, пожалуй, самая серьезная попытка бегства. Конечно, она не имела ни малейшего шанса на успех, и Киддер надеялся лишь, что охранники не слишком сильно изобьют незадачливых беглецов.
Санитары покатили хнычущего охранника в изолятор, фельдшер отправился следом за ними. «Эти секьюрити кажутся такими крутыми, пока все находится под контролем, но стоит лишь стукнуть их посильнее, как они тут же превращаются в кусок дерьма», – думал он, шагая за каталкой.
Лазарет блока В, как и любой другой тюремный лазарет в Херкморе, был разделен на две изолированные друг от друга части: для персонала, со свободным входом и выходом, и для заключенных – строго охраняемую, скорее напоминающую карцер.
Санитары вкатили раненого в неохраняемый бокс и накрыли одеялом. Киддер заполнил его карту, договорился насчет рентгена и начал обрабатывать порезы, как вдруг запищала его рация. Он поднес ее к уху, послушал и что-то быстро ответил. Потом повернулся к пациенту и сказал:
– Я вынужден оставить вас на некоторое время.
– Одного? – испуганно вскрикнул избитый охранник.
– Я вернусь через полчаса, максимум через сорок пять минут, вместе с рентгенологом. Несколько заключенных ранены…
– Что, нельзя заняться ими попозже? – захныкал пациент.
– Им больше нужна помощь. – Киддер не стал пересказывать охраннику информацию, которую ему сообщили по рации. Случилось то, чего он боялся больше всего: несколько беглецов были избиты до полусмерти.
– Сколько мне придется ждать?
Киддер вздохнул, стараясь скрыть раздражение.
– Как я уже сказал, может, минут сорок пять. – Он взял шприц, намереваясь сделать пациенту инъекцию обезболивающего и легкого успокоительного.
– Пожалуйста, не нужно меня колоть! – взвизгнул охранник. – Терпеть не могу этих иголок!
– Это уменьшит боль. – Киддер сделал над собой усилие, чтобы не сорваться.
– Не так уж мне и больно, – заявил пациент. – Лучше включите телевизор – это поможет мне отвлечься.
Киддер пожал плечами:
– Как хотите.
Он убрал шприц и вручил раненому пульт от телевизора. Тот сразу же нашел какое-то дурацкое игровое шоу и прибавил звук. Фельдшер, покачав головой, вышел из комнаты. Его и без того невысокое мнение о тюремных охранниках еще больше снизилось.
Через пятьдесят минут Киддер вернулся в лазарет в самом отвратительном настроении. Несколько охранников с радостью воспользовались возможностью поквитаться с давно уже доставшей всех группой заключенных и так увлеклись, что сломали не менее полудюжины костей.
Киддер посмотрел на часы, думая об оставленном в боксе пациенте. В конце концов, в приемном покое любой крупной нью-йоркской больницы тому пришлось бы прождать как минимум в два раза больше. Ралф отдернул штору и посмотрел на охранника. Тот лежал, отвернувшись к стене, и крепко спал, несмотря на работающий на полную громкость телевизор, по которому продолжали показывать игровое шоу.
«Джойс, ты уверена, что хочешь выбрать дверь номер два? Что ж, тогда давайте ее откроем! За дверью номер два…» Тут аудитория издала громкий стон…
– Пора делать рентген, мистер… – Киддер заглянул в блокнот. – Мистер Сидески.
Пациент не шелохнулся.
«…корова! Посмотрите, разве это не самая замечательная корова голштинской породы, которую вы когда-либо видели, леди и джентльмены? Джой, ты только подумай: теперь у тебя каждое утро будет свежее молоко!»
– Мистер Сидески! – громче позвал Киддер и, взяв в руки пульт, выключил телевизор. В комнате воцарилась благословенная тишина. – Пора на рентген!
Опять никакого ответа.
Киддер протянул руку, легонько тронул охранника за плечо и тут же, сдавленно вскрикнув, отскочил в сторону. Даже через одеяло он почувствовал, что тело было холодным.
Но это абсолютно невозможно! Раненого доставили всего час назад, живого и почти здорового!
– Эй, Сидески, проснитесь! – Дрожащей рукой фельдшер вновь коснулся плеча спящего и опять ощутил ужасный, леденящий холод.
Превозмогая страх, он откинул одеяло и увидел обнаженное мертвое тело, посиневшее и безобразно раздувшееся. Отвратительный запах смерти и дезинфекции окутал его плотным коконом.
Пошатываясь и зажав рот рукой, Киддер отошел от каталки. Мысли лихорадочно крутились у него в голове. Этот парень не только умер, но уже начал разлагаться. Разве такое возможно? Ралф обвел палату безумным взглядом, но больше никого в ней не увидел. Произошла какая-то ужасная ошибка, какая-то дикая путаница.
Киддер глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Потом взял тело за плечо и повернул его на спину. Голова трупа безвольно упала набок, и на Ралфа уставилось мертвое лицо с выпученными глазами и вывалившимся, как у собаки, языком. Лицо было багровым и раздутым, у нижней губы засохло что-то желтое.
– Господи, – простонал Киддер, пятясь к двери.
Это был не поступивший час назад раненый охранник, а погибший накануне заключенный, которого он только вчера осматривал, помогая рентгенологу делать снимки для патологоанатомического заключения.
Стараясь говорить спокойно, Киддер вызвал главного врача Херкморской тюрьмы. Через несколько секунд из интеркома послышался раздраженный голос:
– У меня очень мало времени. Что у вас случилось?
Киддер не сразу нашелся что сказать.
– Видите ли, я насчет того умершего заключенного, который лежал в морге.
– Насчет Лакарры? Его увезли пятнадцать минут назад.
– Нет, его не увезли.
– Разумеется, увезли. Я сам подписал пропуск и видел, как мешок с телом погрузили в перевозку. Машина ждала у ворот, потом въехала на территорию, чтобы забрать труп.
Киддер судорожно сглотнул.
– Я так не думаю.
– Чего вы не думаете? О чем вы толкуете, Киддер, черт вас побери?
– Поко Лакарра… – Ралф опять сглотнул и облизал пересохшие губы. – Поко Лакарра все еще здесь.
В двадцати милях к югу от федеральной тюрьмы Херкмор по почти пустому шоссе Таконик-стейт-паркуэй в сторону Нью-Йорка мчалась труповозка. Через несколько минут она свернула на площадку для отдыха и резко остановилась.
Винсент д’Агоста сорвал с себя белую униформу санитара морга, перелез в заднюю часть автомобиля, расстегнул мешок и увидел длинное белое тело специального агента Пендергаста. Тот выбрался из мешка и, моргая, сел.
– Пендергаст! Черт возьми, мы сделали это! Вы слышите? Мы сделали это!
Специальный агент остановил его, подняв руку:
– Мой дорогой Винсент, пожалуйста, никаких бурных проявлений любви, пока я не приму душ и не оденусь!
Глава 46
В тот же самый вечер, в половине седьмого, Уильям Смитбек-младший стоял на тротуаре Мьюзим-драйв, глядя на ярко освещенный фасад Нью-Йоркского музея естественной истории. Широкая ковровая дорожка покрывала огромные гранитные ступени парадного входа. Шумная толпа, состоявшая из зевак и журналистов, сдерживалась бархатными канатами ограждения и тесно сомкнутыми рядами охранников музея. Из подъезжавших один за другим лимузинов выходили кинозвезды, члены городского совета, финансовые короли и королевы, светские дамы, тощие модели с лишенными всякого выражения глазами, управляющие партнеры, президенты университетов и сенаторы – участники грандиозного парада денег, власти и влияния.
Великие и могущественные поднимались по ступеням, не глядя по сторонам, образуя черно-белый переливающийся поток, устремившийся к украшенному колоннами фасаду музея.
За огромными бронзовыми дверями их встречал ослепительный свет, а сдерживаемая охранниками толпа тем временем изумленно таращилась, кричала и щелкала затворами фотокамер. Над входом, скрывая неоклассический фасад музея, полоскался на легком ветру стяг огромных размеров – его ширина составляла примерно четыре этажа. На нем был изображен гигантский глаз Гора, под которым шла надпись шрифтом, напоминающим египетские иероглифы:
«Торжественное открытие
Великой гробницы Сенефа».
Смитбек поправил шелковый галстук и разгладил лацканы смокинга. Поскольку он прибыл не в лимузине, а на такси, ему пришлось целый квартал до музея идти пешком, а потом еще проталкиваться сквозь возбужденную толпу. Когда он наконец достиг бархатного ограждения и протянул свое приглашение охраннику, тот смерил его подозрительным взглядом и подозвал напарника. После совещания, которое заняло несколько минут, ему наконец неохотно разрешили пройти – и он пристроился как раз за актрисой Вандой Мюрсо, наделавшей столько шума на открытии выставки «Священные изображения». Следуя за ней в ароматном шлейфе духов, Смитбек рассуждал о том, как, должно быть, расстроилась Ванда, когда Академия киноискусства в этом году не присудила ей звания лучшей актрисы года, на которое она претендовала.
Великой гробницы Сенефа».
Смитбек поправил шелковый галстук и разгладил лацканы смокинга. Поскольку он прибыл не в лимузине, а на такси, ему пришлось целый квартал до музея идти пешком, а потом еще проталкиваться сквозь возбужденную толпу. Когда он наконец достиг бархатного ограждения и протянул свое приглашение охраннику, тот смерил его подозрительным взглядом и подозвал напарника. После совещания, которое заняло несколько минут, ему наконец неохотно разрешили пройти – и он пристроился как раз за актрисой Вандой Мюрсо, наделавшей столько шума на открытии выставки «Священные изображения». Следуя за ней в ароматном шлейфе духов, Смитбек рассуждал о том, как, должно быть, расстроилась Ванда, когда Академия киноискусства в этом году не присудила ей звания лучшей актрисы года, на которое она претендовала.
Испытывая приятное волнение, он присоединился к процессии богатых и знаменитых и через несколько секунд уже входил в блестящие двери. Сегодняшнее мероприятие должно было затмить все предшествующие.
Ковровая дорожка вела через знаменитую Большую ротонду с ее динозаврами, через великолепный Африканский зал, а оттуда – еще через полдюжины старых, ничем не примечательных помещений с затхлым воздухом и редко используемых полузаброшенных коридоров и оканчивалась у лифтов, где уже собралась приличная толпа гостей. Лифты расположены слишком далеко от главного входа, думал Смитбек, дожидаясь, пока подойдет его очередь и он сможет войти в кабинку, а заодно разглядывая окружавших его людей. Однако гробница Сенефа находилась еще дальше – в самых глубоких недрах музея. Хотя небольшая пешая прогулка совсем не повредила бы этим старым мощам – наоборот, им было бы полезно немного разогнать застоявшуюся кровь.
Тихий звон возвестил о прибытии лифта, и он вошел в него вслед за остальными. Набившись в кабинку, словно черно-белые сардины, гости спокойно ждали, когда лифт доползет до подземного этажа музея. Наконец он остановился, двери открылись, и их ослепил яркий свет и оглушили звуки оркестра. Но самое большое впечатление на всех произвел огромный Египетский зал с искусно отреставрированными фресками девятнадцатого века. Стены зала были уставлены стеклянными витринами, в которых блестели и переливались замечательные произведения искусства из золота, драгоценных камней и фаянса. Все свободное пространство занимали изысканно сервированные чайные и обеденные столы, расставленные на мраморном полу, с тысячами свечей в изящных подсвечниках. Самыми привлекательными Смитбеку, быстро обшарившему взглядом весь зал вместе с его содержимым, показались длинные столы, на которых теснились блюда с копченым осетром и лососем, домашним хлебом с хрустящей корочкой и нарезанным тонкими ломтиками прошютто. Здесь же стояли хрустальные вазочки с серебристо-серой севрюжьей и белужьей икрой, массивные серебряные чаши с колотым льдом и батареи бутылок шампанского «Вдова Клико», дожидающихся, когда их откупорят и разольют по бокалам.
А ведь это, подумал Смитбек, всего лишь разминка – обед планировалось подать позже. Он оживленно потер руки, наслаждаясь приятным зрелищем, и огляделся, отыскивая взглядом Нору, которая в последнюю неделю почти не появлялась дома. При мысли о других, более интимных наслаждениях, которым Смитбек собирался предаться позже, когда этот прием – и вся эта безумная неделя – наконец-то закончится, по его телу пробежал легкий трепет.
Он как раз размышлял, на какой из столов совершить набег в первую очередь, когда кто-то подошел к нему сзади и взял его под руку.
– Нора! – Смитбек обернулся и нежно обнял жену, на которой было длинное облегающее черное платье с элегантной серебряной вышивкой. – Ты выглядишь сногсшибательно!
– Ты тоже смотришься неплохо. – Нора протянула руку и пригладила непокорный чуб мужа, который, впрочем, тут же принял первоначальное положение, полностью отрицающее существование земного притяжения. – Мой симпатичный мальчик-переросток.
– А ты моя египетская царица. Кстати, как твоя шея?
– Прекрасно, и, пожалуйста, перестань задавать глупые вопросы.
– Это просто потрясающе! Господи, какая роскошь! – Смитбек посмотрел по сторонам. – И ты – куратор! Подумать только! Это ведь твое шоу.
– К организации вечеринки я не имею никакого отношения. – Нора бросила взгляд в сторону входа в гробницу Сенефа, пока еще закрытого и перегороженного красной ленточкой, которую только еще предстояло перерезать. – Мое шоу начнется позже.
Мимо быстрой походкой прошел худощавый официант, он нес поднос с шампанским. Смитбек изловчился и успел схватить два бокала, один из которых передал Норе.
– Давай выпьем за гробницу Сенефа, – сказал он.
Они чокнулись и осушили бокалы.
– Давай немного поедим, пока не началась давка, – предложила Нора. – У меня всего несколько минут. В семь я выступаю с короткой речью, потом будут другие речи, обед и, наконец, шоу. Боюсь, Билл, ты меня сегодня толком не увидишь. Мне очень жаль.
– Но ведь позже я смогу наверстать упущенное.
Когда они подошли к столу, Смитбек увидел стоявшую рядом с ним высокую красивую женщину с темно-рыжими волосами, одетую довольно нелепо – в черные широкие брюки и серую шелковую блузку с расстегнутым воротником. Шею женщины украшала скромная нитка жемчуга. Этот простой наряд совершенно не соответствовал торжественности момента, однако на ней он смотрелся стильно и даже, пожалуй, элегантно.
– Билл, познакомься, это новый египтолог Виола Маскелин, – сказала Нора, повернувшись к женщине. – А это мой муж, Билл Смитбек.
Смитбек был поражен.
– Виола Маскелин? Та самая, которую… – Он вовремя спохватился и протянул женщине руку. – Очень приятно познакомиться.
– Мне тоже, – ответила Виола с безупречным произношением хорошо образованного человека. – Я получила огромное удовольствие, работая с Норой в эти последние несколько дней. Потрясающий музей!
– Да, – согласился Смитбек, – достойное внимания собрание древностей. Виола, а скажите мне… – Он с трудом сдерживал любопытство. – Скажите, как вы… э… попали в музей?
– Решение было принято в последний момент. После того как Эдриан трагически погиб, музею срочно понадобился египтолог, специалист по Новому царству и захоронениям в Долине царей. Судя по всему, Хьюго Мензис слышал о моих работах, поэтому предложил мою кандидатуру. Я же с радостью согласилась.
Смитбек уже открыл было рот, чтобы задать следующий вопрос, но вовремя поймал предостерегающий взгляд Норы, ясно говоривший, что сейчас не время вытягивать из Виолы информацию о ее похищении. Однако ему показалось чрезвычайно странным, что Маскелин так неожиданно вернулась в Нью-Йорк – и не куда-нибудь, а в музей. Журналистское чутье подсказывало Смитбеку, что это неспроста. Таких совпадений просто не бывает. Создавалось впечатление, что все было подстроено специально.
– Сколько еды! – воскликнула Виола, указывая на накрытые столы. – Я умираю с голоду. Может, немного перекусим?
– Обязательно, – ответил Смитбек.
Они протиснулись к ломящимся от закусок столам. Смитбек, заняв место покорно отошедшего в сторону хранителя, наложил на тарелку добрых две унции икры, высокую горку блинов и приличное количество crиme fraоche.[9] Наблюдая за Виолой уголком глаза, он с удивлением увидел, что она навалила на свою тарелку даже больше еды, чем он сам. Похоже, эта женщина, так же как и он, не придавала значения правилам хорошего тона.
Поймав на себе его взгляд, Виола слегка покраснела, но тут же улыбнулась.
– Я не ела со вчерашнего дня, – пояснила она. – Они не дали мне прерваться ни на минуту.
– Тогда вперед! – пригласил Смитбек и положил себе еще икры, радуясь, что у него появилась сообщница.
В противоположном конце зала неожиданно заиграла музыка, и на небольшой подиум, возведенный рядом с оркестром, под гром аплодисментов поднялся Хьюго Мензис в ослепительно белом фраке с белым же галстуком-бабочкой. Он обвел толпу сияющими синими глазами, и в зале воцарилась тишина.
– Леди и джентльмены, – начал Мензис, – сегодня я не буду утомлять вас долгой речью, поскольку всех нас ждет кое-что гораздо более интересное. Позвольте лишь зачитать вам письмо, которое прислал мне по электронной почте граф де Кахорс – человек, чье чрезвычайно щедрое пожертвование и сделало возможным этот праздник.
«Глубокоуважаемые леди и джентльмены!
Я искренне сожалею, что не могу вместе с вами присутствовать на торжествах, посвященных новому открытию гробницы Сенефа.
Я старый человек и уже не рискую совершать длительные поездки. Но я поднимаю за вас бокал и желаю вам незабываемого вечера.
С наилучшими пожеланиями,
Le Comte Thierry de Cahors».
Короткое послание таинственного графа было встречено громкими рукоплесканиями. Когда они стихли, Мензис продолжил: