– Я налажусь, Татьяна Андреевна! Честное пионерское, налажусь! – горячо сказал он и тут же начал припоминать все, что забыл или просто не выучил.
Потом пили чай в маленькой теплой кухоньке. В окна бился снежный ветер. Пузатенький говорливый самоварчик дышал в лицо теплым паром. Мать Татьяны Андреевны называла Леньку внучком и советовалась с ним о хозяйских делах. Он уверял ее, что ему два-три кубометра дров ничего не стоит переколоть в один день.
Татьяна Андреевна смеялась.
* * *Вечером Ленька вытащил все свои книжки, разложил их перед собой, и долго видела Пелагея, как торчала над столом его вихрастая голова. Спать он лег веселый: не так уж были страшны те долги, что накопились у него за это время.
А утром кто-то тихонько постучал в окно.
Ленька увидел широкий Генькин нос, приплюснутый к стеклу, и выскочил на крыльцо.
– Следы на опушке! – с таинственным видом зашептал Генька.
Ленька кивнул головой и побежал одеваться.
* * *Резкий ветер продирался сквозь лес, колючей снежной крупой хлестал молодой ельник и со свистом мчался по полю, обнажая на болотах серую корку льда.
Генька в ушанке, высоких сапогах и тулупе, туго подвязанном ремешком, согнувшись, шагал по полю, держа под мышкой ружье. Глаза его обшаривали каждый кустик. Ленька с трудом пробирался за ним. В худые валенки набился снег. Ветер трепал отцовский шарф на Ленькиной шее.
– Есть? – нетерпеливым шепотом спрашивал он товарища.
– За болотом они, видно, за кочками, – отвечал Генька, выпрямляясь и прибавляя шаг.
Ленька в школу не пошел. Он решил прямо с охоты, с убитыми зайцами за поясом, прийти к Татьяне Андреевне и объяснить, почему не был на уроках.
Светало, когда они с Генькой вышли из своих дворов. Время шло быстро. Синеватый белый день давно уже клубился над селом, а приятели все еще в напрасных поисках кружили по полю. Морщась от резкого ветра и закрывая варежкой лицо, Ленька тяжело плелся за товарищем. Между кочками, покрытыми прошлогодней осокой, под тонким ледком стояла мутная вода. Из-под Генькиных сапог она вместе со стеклышками льда выплывала наверх. Ленька, прыгая с кочки на кочку, оступился и попал ногой в Генькин след. Острая ледяная струя охватила пальцы, в коленках заломило. Ленька вытащил из валенка ногу, стянул мокрый носок и безнадежно оглянулся: домой бы, на печку. Пальцы ныли от холода. Ленька беспокоился и думал: «Может, врет Генька! Что он в охоте понимает? Отец и тот один не ходил, а все, бывало, с колхозным пастухом... Посоветоваться бы с кем, как их, зайцев-то, стрелять, да боязно: скажут матерям и ружье отымут...» Ленька остановился.
– Слышь, Генька... Обмерз я совсем. Может, ты все наврал про зайцев-то?
Но Генька не врал. Что-то грязно-белое вдруг пушистым комочком подпрыгнуло за кустом. Ленька увидел прямые острые уши и, забыв обо всем, схватил Геньку за руку. Генька с размаху плюхнулся прямо в болото. Заяц высоко подбросил ноги и мгновенно исчез. У Леньки зарябило в глазах.
– Стреляй, что ль! – с отчаянием крикнул он.
– В кого? – Генька с досадой плюнул в сторону. – Ушел проклятый...
* * *Домой шли мимо школы. Ленька молчал и едва волочил ноги. Генька, несмотря на упущенного зайца, торжествовал:
– Говорил я тебе, есть зайцы! Поймаем!
Времени у Геньки было достаточно. В пожарке по-прежнему работы не было.
– Не сегодня-завтра все зайцы наши будут!
Кареглазый румяный парнишка с сумкой под мышкой вышел из школы и подбежал к Леньке:
– Тебя Татьяна Андреевна спрашивала... Ты где был?
– Где был, там нету, – еле двигая синими губами, ответил Ленька. – На печи не сидел небось...
Генька хвастливо повертел в воздухе ружьем.
Егорка свистнул, оттопырил нижнюю губу и покачал головой.
– Шатаетесь?—как бы с сожалением сказал он.
Ленька вскипел:
– Это ты, может, шатаешься! У меня семья на шее!
Егорка с любопытством взглянул на него.
– Обмерз ты... – вместо ответа сказал он и, повернувшись, зашагал в другую сторону.
На пороге своей избы Ленька лицом к лицу встретился с матерью.
– Батюшки! Побелел весь! Бродяга этакий! Шарф на тебе колом стоит!
– Иди ты еще! – грубо ответил Ленька, отстраняя ее. – Отстань от меня!
В избе пахло свежеиспеченным хлебом.
На горячей печке, укрывшись с головой тулупом, Ленька лежал и слушал, как мать горько жаловалась Николке:
– При отце все – дети. А без отца все – хозяева. На одно слово – два. На два – двадцать два!
Ноги саднило. Пальцы распухли и горели. Ленька вспомнил, как в прошлом году в метель и завируху отец ходил в соседнее село за валенками. Ждали его к вечеру, а вернулся он только под утро. Бросил на лавку мешок, долго стучал ногами, тер снегом отмороженные щеки.
– Заблудился... Метель закружила. Погляди там валенки, мать!
«Достал все-таки, – подумал Ленька. – Эх, убежал заяц! Неужели еще идти?» Голова тяжело опустилась на подушку. В сонных глазах потянулось длинное мерзлое поле... Страшно и зябко было вспоминать о нем.
* * *На другой день Ленька встал рано и побежал в школу, чтобы еще до уроков встретить Татьяну Андреевну и объяснить ей все. Он ждал ее и волновался. Но Татьяна Андреевна пришла к самому звонку, и объяснение с ней вышло короткое и совсем не такое, как думал Ленька.
– Почему ты не был вчера в школе? – спросила учительница, останавливаясь у Ленькиной парты.
Ленька раскрыл рот, но говорить при ребятах ему не хотелось.
– Я потом... – прошептал он, глядя на Татьяну Андреевну виноватым и умоляющим взглядом.
Ее лицо вдруг стало строже: темные полоски бровей сошлись у переносья, ямочка на щеке исчезла.
Тогда, испугавшись, Ленька тоскливо выдавил из себя случайно подвернувшиеся слова:
– Дельце тут одно было... для ребятишек...
– Заболел кто-нибудь? – участливо спросила Татьяна Андреевна.
– Не заболел, а... – Ленька замялся. Потом, наспех припоминая, что хотел сказать учительнице с глазу на глаз, забормотал: – Не заболел, а погода... зима стоит...
Татьяна Андреевна, вскинув брови, смотрела на него с удивлением.
Ленька почувствовал ее недоверие и смутился окончательно.
– На болоте они... зайцы-то...
Кто-то громко фыркнул. Татьяна Андреевна гневно обернулась к классу. Ребята обеими руками затыкали себе рты и беззвучно тряслись от хохота.
– Леня! – мягко сказала Татьяна Андреевна. – Я не понимаю, что с тобой? Объясни мне толком.
Ленька стоял перед ней красный, бросая исподлобья злые, упрямые взгляды на ребят. Губы его были крепко сжаты, он молчал. Татьяна Андреевна ждала. В классе наступила тишина. И вдруг поднялся Егорка. Его круглое лицо выражало и досаду, и сочувствие к растерявшемуся товарищу.
– Скажи правду – и к стороне, – дружески кивнул он головой.
Ленька оторвался от парты.
– Я не вру! – крикнул он, тяжело дыша.
– Не врешь? – медленно переспросил Егорка. – А с пожарным Генькой где шатался?
Ленька побелел. Веснушки желтыми пятнами проступили на его щеках.
– А... ты вот что! «Шатался»! – крикнул он и рванулся к Егорке.
Татьяна Андреевна положила руку на его плечо.
– Довольно! – сказала она.
Ленька испуганно посмотрел ей в глаза.
– Я до сих пор верила тебе, Леня. – Она сняла руку с его плеча и отошла.
Ленька в смятении хотел броситься за ней, остановить ее, но ноги его приросли к полу, и, когда Татьяна Андреевна была уже около стола, он с отчаянием крикнул:
– Я зайцев ходил стрелять!
Тишина в классе прорвалась взрывом дружного смеха. И, поняв, что произошло что-то нелепое и безнадежное, Ленька тяжело опустился на парту. Ему не хотелось больше оправдываться. Все равно ему никто не поверит. Он сидел, облокотившись на спинку парты, макал в чернильницу промокашку и мазал чернилами ногти. Ребята фыркали, переглядывались.
Но Татьяна Андреевна не замечала Леньки и не интересовалась его поведением. Она объясняла урок обычным, ровным, спокойным голосом.
* * *Вечером к матери забежала соседка Паша.
– Хоть обижайся, хоть не обижайся, а прямо тебе скажу, Поля, распустился твой парень, дальше ехать некуда, – тараторила она, дергая на шее концы платка. – Нынче мой из школы пришел, рассказывал, как Ленька перед учительницей осрамился!
– Батюшки! – испугалась Пелагея и, опустив голову на руки, заплакала. – Одна я, одна... И помочь-то мне некому.
– Некому, некому! – торопливо подтвердила Паша. – Не помощник тебе твой парень, прямо скажу.
Мать, глядя перед собой усталыми, заплаканными глазами, тихо жаловалась:
– Что день, что ночь – болит душа...
– Болит, болит! – точно обрадовалась Паша. – И за самого болит, и за мальчишку болит.
Плач матери Ленька услышал еще в сенях и, не отряхивая с валенок снега, ввалился в избу.
– Мам!..
Он вопросительно посмотрел на Пашу.
Она вытерла двумя пальцами губы.
– Себя спрашивай... – и, повернувшись, со вздохом вышла.
Ленька подошел к матери. Ему хотелось рассказать ей все, что произошло с ним в школе, пожаловаться на ребят, на Егорку, но она тихо плакала, отвернувшись от него; в Пашиных словах он чувствовал какое-то обвинение и не решался спросить. И только, охваченный жалостью, робко повторял:
– Мам... мам...
– Погоди... Найдется на тебя управа. Все отцу напишу, – неожиданно сказала мать.
* * *Забившись на печь, Ленька сочинял отцу письмо. Слова подбирались жалостные: «Все на меня, папаня, нападают, а я старался, чтоб по-хорошему было...»
Он достал из тетради чистый лист, присел к столу и, опершись на локоть, слушал сонное дыхание матери, посапывание сестер и храп Николки. К ночи все события смешались у него в голове, он даже хорошо сам не знал, что с ним случилось. Вспоминался почему-то чай у Татьяны Андреевны за чистым уютным столом, вспоминалось длинное мерзлое болото, прямые заячьи уши, а над всем этим – доброе озабоченное лицо и большая теплая отцовская рука.
«Я, папаня, не могу большаком быть. И ты на меня не надейся...»
Ленька вытер ладонью глаза и положил перо. Получит отец письмо. Холодно в землянке. Страшно. Кругом враги. И письмо от сына нерадостное. Обещал Ленька быть большаком и обманул. Там, в лесу, обещал и обманул!
Ленька торопливо обмакнул перо в чернила и жирной чертой три раза перечеркнул написанное.
«Стараюсь я, папаня, как могу. Обо мне не думай. Я все стерплю...»
Ленька прочитал эти строчки, снова зачеркнул их, достал новый лист бумаги и написал по-другому:
«Живем мы, папаня, хорошо...»
И, бросив ручку, полез на печь. Закрывшись рукавом, он горько заплакал: «Некому и сказать-то о себе, пожаловаться некому...»
* * *Ленька не ходил в школу. С утра он брал свою сумку и бежал к Геньке. По дому он тоже ничего не стал делать, а когда мать уходила в колхоз, он слонялся из угла в угол, забавлялся с Нюркой. Пробовал от безделья учить двойняшек. Учеба эта кончалась визгом на всю избу.
– Ты Маня, а ты Таня – вот и нечего вам под одним именем ходить. Садись одна палочки писать, а другая картинку красить!
Двойняшки отчаянно цеплялись друг за дружку.
– Пускай вместе они! Пускай вместе! – заступался за них Николка.
– Уйди! Что, они всю жизнь за ручку ходить будут? Уйди, не мешай лучше!
Николка жаловался матери, и мать обрушивалась на Леньку:
– Всех ребят перемутил! Бессовестный этакий! Игру какую нашел себе!
Ленька уходил, обиженно хлопая дверью.
«Ладно! Отец сам меня над ними назначил! Приедет – все расскажу!»
Ладу в семье не было. Ленька все чаще и чаще загуливался до позднего вечера. Возвращаясь, он боязливо поглядывал на свой двор, опасаясь встречи с Татьяной Андреевной.
Татьяна Андреевна действительно пришла к Пелагее. Узнав от учительницы, что Ленька не ходит в школу, Пелагея растерялась, покраснела и, путаясь в ответах, выгораживала сына:
– Помогает он мне по дому... детишки малые... Не управляюсь я одна с ними!
Учительница качала головой:
– Неправа ты, Пелагея. У всех детишки, а учатся все.
После ухода учительницы мать плакала, упрекала Леньку, а он отмалчивался и горько думал о своей жизни: все напасти сразу свалились на него. Ничего поправить уже нельзя, везде ему стыдно и нехорошо, и сам он ходит обиженный и злой на всех. И ни с того ни с сего реветь ему хочется от такой жизни.
Так и сяк обдумывая свои дела, Ленька не видел другого выхода, как только явиться к Татьяне Андреевне с убитыми зайцами и тем самым доказать ей, что не лгал он тогда в классе и не шатался зря. Этими же зайцами думал он наладить свои отношения с матерью и показать ей, что не пропащий он человек, а большак, хозяин – для семьи старается. Вместе с Генькой ходил он в лес ставить силки, лазил по сугробам, но зайцы не попадались.
– Под вечер ходить надо, – уверял Генька.
* * *В воскресенье Пелагея собралась в лес за хворостом.
– Пойдем, Ленюшка, а то на гору не втащить мне одной.
– Николку бери, – ответил Ленька.
В этот день он снова сговорился с Генькой идти на зайцев. Генькино ружье было заряжено крупной дробью, а заячьи следы, по словам Геньки, прошили весь лес.
– Куда ни ткнись – везде зайцы! Только сейчас и стрелять их!
Пелагея не взяла Николку. Он остался с младшими детьми – на Леньку мать уже не надеялась.
Повязав голову платком, она впряглась в длинные санки и вышла со двора.
Под вечер Ленька и Генька, измученные лазанием по глубоким сугробам, голодные и злые, возвращались домой. К ночи крепкий мороз туго стянул землю. Дорога шла в гору. Голубые, накатанные санями колеи круто поднимались вверх и исчезали в лесу.
Шли молча. Генька чувствовал себя виноватым, но не сдавался, вертел головой и про каждую ямку в снегу говорил:
– Заяц сидел... его след!
Вдруг Генька увидел большое дупло в старом дубе.
– Вот откуда выслеживать надо! – обрадовался он. – Пойдем?
И, не дожидаясь ответа, шагнул в сугроб. Ленька, набирая полные валенки снега, полез за ним. Дупло было просторное, стенки его обуглились и пропахли дымом. У самого входа был кем-то сложен валежник. Мальчики присели на него.
– Тут один от волков прятался. Всю ночь костер жег, – сообщил Генька.
– Врешь все, – недоверчиво усмехнулся Ленька. – То зайцы, то волки... – Он вдруг прислушался. На дороге скрипел снег.
Генька выглянул и, легонько свистнув, попятился назад.
– Прячься! Прячься! Мамка твоя идет!
Ленька посмотрел на дорогу. Натянув на груди веревки, Пелагея, нагнувшись всем телом вперед, медленно волокла в гору санки с хворостом. Ноги ее скользили, платок съехал с головы, и влажные волосы покрылись инеем. Она часто останавливалась, с трудом переводя дыхание.
Ленька невольно рванулся к ней, но Генька крепко вцепился в его рукав:
– Дурак! Тебя же ругать будет! Она небось злая сейчас. Они все такие, матери-то. Чуть что потруднее, так сейчас злые делаются. И на нас нападают. Моя тоже такая.
Ленька опустил голову и слушал удаляющийся скрип полозьев. Скрип был неровный: то затихающий, то резкий. Леньке казалось, что он слышит трудное дыхание матери. От волнения он и сам дышал глубоко и тяжко.
«Не довезет... Слабая она...» – вертелось у него в голове. Но руки были опущены, онемевшие ноги не двигались.
И только когда фигура матери черной точкой исчезла в синих сумерках, он поднял голову и повернулся к Геньке:
– Пропади ты пропадом со всеми твоими зайцами! В последний раз я с тобой шатался!
* * *Прошло несколько дней, Ленькино место в классе все еще пустовало. Это пустое место сразу бросалось в глаза Татьяне Андреевне, когда она входила в класс. Ее сердило и тревожило отсутствие ученика. Она припоминала свой разговор с Ленькой дома, потом – неприятное объяснение в классе. Одно как-то не вязалось с другим, и Татьяна Андреевна, пожимая плечами, грустно говорила себе: «Не понимаю». Было очевидно, что Ленька не хочет и боится с ней встретиться.
Она пробовала узнать что-нибудь от ребят, но и они говорили разное:
– Матери помогает...
– С Генькой шатается...
Татьяна Андреевна позвала к себе Егорку. Егорка ничего не знал. Он рассказал только про последнюю встречу с Ленькой, когда тот возвращался с неудачной охоты.
– И чего шатался? – простодушно сказал он. – Обмерз весь... Семья, говорит, большая. А сам с Генькой на зайцев ходит.
– На зайцев?
– Ну да! С ружьем ходит. Все ребята их видели!
Татьяна Андреевна задумчиво посмотрела на Егорку.
– Мне все это узнать надо.
– Я к нему не пойду, – насупился Егорка. – Я тогда про него сказал, он на меня злится теперь.
Татьяна Андреевна села на диванчик и вздохнула. Егорка тоже присел на кончик стула и поглядел на учительницу круглыми карими глазами.
– Ведь он не ходит в класс! – почти выкрикнула Татьяна Андреевна. На щеках ее вспыхнули красные пятна.
Егорка вскочил. За эти пятна на щеках учительницы он решил хорошенько поквитаться с Ленькой.
«Вот я ему дам по шее», – подумал он про себя.
– Да вы не беспокойтесь, Татьяна Андреевна! Не беспокойтесь!
Татьяна Андреевна рассердилась:
– Что ты мне все твердишь: «Не беспокойтесь»! Я тебе говорю, что в классе, там, где сидел твой товарищ, пустое место! А ты мне повторяешь: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь»!
Егорка раскрыл рот, но Татьяна Андреевна продолжала:
– А если у тебя в семье за столом нет сестренки или братишки, который должен сидеть тут, рядом с тобой, то ты не беспокоишься?
– Так ведь он жив... – робко начал Егорка. – И не болеет, слышно...
– «Слышно»! – рассердилась Татьяна Андреевна. – А что еще тебе слышно?
Егорка потупился.
– Я с ним не дружу, – сказал он.
– Не дружишь? – протянула Татьяна Андреевна. – Тогда конечно... Тебе безразлично... Пускай болеет, пускай умирает, пускай неучем остается...
Егорка молчал.
– Ведь четыре года вы в одной школе вместе сидели. Что же это, по-твоему, ничего не значит? Научу я вас когда-нибудь быть людьми?