Первый же выстрел превратил голову хозяина в окровавленную кочерыжку. Стокилограммовая туша была отброшена назад и протаранила полки, заставленные бутылками. Содержимое черепа расплескалось по зеркальным стенкам и скрыло от Картафила отражение его собственной ухмыляющейся физиономии. После этого губошлепы проснулись и начали шевелиться. Они были нерасторопны, зато их было много…
Монстр в руке Картафила успел сплюнуть еще дважды, прежде чем в беседу вступили более современные машинки. Кабак наполнился их трескотней и истошным женским визгом. Голоса, доносившиеся из музыкального автомата, придавали всему происходящему водевильный оттенок. Глюк искренне забавлялся переполохом в этом стаде, застигнутом врасплох. Репетиция оправдала его ожидания.
«Форхэнд» окутался дымным облаком, мешавшим разглядеть, что стало с парочкой, которой вся компания усердно скармливала свинцовые пилюли. Лучшее место для зрителей оказалось у Ники – он находился совсем близко, и от того, что он увидел, его глаза поползли на лоб.
Когда началась ответная пальба, дьякон закрыл Картафила своим телом. Этот поступок не имел ничего общего с благотворительностью – глюком руководил исключительно трезвый расчет. Ники не подозревал, что человек, зверь или еще кто-либо может двигаться так стремительно. Это было похоже на мгновенную смену кадров. Нечто подобное бывший соло изредка видел в кино – когда случайно попадал на демонстрацию старого пленочного фильма, а через проектор запускали рваную ленту, скленную во многих местах.
Черный плащ был разодран пулями в клочья, которые разлетелись в дымящемся пространстве, будто вспорхнувшая с дерева воронья стая.
Кое-кто из завсегдатаев «Дилижанса» наверняка дал маху. Но даже если все были косоглазыми, Мурло Ники при желании мог бы насчитать как минимум пять десятков попаданий в корпус священника. Да и дистанция была совсем небольшой. Бледный призрак безболезненно проглотил порцию свинца, способную уложить носорога…
Однако спустя секунду после залпа его плащ снова был цел. Опаленные дыры затянулись, как разрывы в нефтяной пленке. На матовой поверхности ясно и во всех подробностях проступили кости скелета. Это сильно напоминало обалдевшему Ники рентгеновский снимок в полный рост.
Самое страшное, что выражение белого лица нисколько не изменилось. Оно не выразило ни боли, ни ненависти, ни какого-либо другого суетного чувства. Каменная маска бесконечного превосходства медленно (во всяком случае, так казалось оцепеневшему счастливчику Ники, в которого опять каким-то чудом не попала ни одна случайная пуля) повернулась в сторону наэлектризованной до предела толпы…
Лицо дьякона плавало в струях дыма, будто ледяная зимняя луна в тучах. До парней из «Дилижанса» слишком поздно дошло, что сегодняшний вечер закончится для них неудачно. Глюк каждому выдал по льготному билету на тот свет из двух своих стволов.
Ники стал свидетелем фокуса почище дьявольского трюка с плащом. Прежде всего, он не понял, откуда взялись пистолеты. Он мог смело поспорить на свои яйца, что ходячий трупак их вообще не доставал. Они появились в его полусогнутых руках так же внезапно, как возникают титры на экране. На срезе каждого из двух стволов огромного, несуществующего калибра имелось небольшое утолщение, а чуть ниже дула блестели грязноватые стеклянные шарики. Только очень внимательный человек узнал бы в них глазные яблоки дьякона. Между прочим, зрачки двигались… По мнению Ники, это были пистолеты из какого-то дурацкого комикса для маньяков. Более того: глюк их даже не перезаряжал.
Последовал непрерывный слитный грохот, напоминавший звук одновременной работы десятка отбойных молотков. И на этот раз не было никаких дымовых завес. Патроны кончились только тогда, когда в зале не осталось ни одного живого существа, за исключением кошмарной парочки и Ники, примерзшего задницей к стулу. Несколько самых трезвых и резвых успели выскочить наружу – главным образом, те, кто находился поблизости от входной двери. Но у Ники создалось стойкое впечатление, что бледный ублюдок специально дал им уйти. У него даже появилась робкая надежда уцелеть, однако он поздновато решил стать послушным…
Один из подстреленных рухнул на музыкальный автомат, и тот захлебнулся, рассыпав искры замыканий. Свет в кабаке погас. Мурло Ники увидел последний в своей земной жизни фейерверк. Как загипнотизированный смотрел он на шипящие огненные змейки горящей проводки, которые прочертили тьму, словно элементы безумной рекламы. Потом на него упали две черные тени, и он почувствовал, что не может сдвинуться с места. Липкие щупальца, выросшие прямо из поверхности стола, обвили его клешни.
Ники перестал дергаться. Больше всего на свете ему захотелось превратиться в маленькое, незаметное, ничтожное насекомое. А лучше вообще исчезнуть…
В наступившей тишине раздался звук, который плохо подействовал на его нервы, – гул приближающегося грузовика. То, что Ники неоднократно слышал, работая соло.
От вибрации тихо задребезжали пустые рюмки… Слепящий луч фары скользнул по лицу… Дохнуло сырым ветром, омерзительным, как миазмы помойки…
Мурло Ники вдруг осознал, что кое-кого интересует вовсе не его нынешняя жизнь, а конкретные эпизоды прошлого. Он дико завопил. Те старые неприятности с партнерами по бизнесу, охранкой и кислотой показались ему детскими шуточками. Сейчас он бы дорого отдал за то, чтобы быстро научиться умирать по собственному желанию. Но он не владел искусством остановки сердца, поэтому «присутствовал» при проведении процедуры слияния до самого конца…
* * *И даже потом, когда его тело уже было мертвым, прервалась утомительная работа органов чувств и он оказался в нирване чистого существования, Ники не оценил этого. Новый, безжизненный космос был наполнен кремнием. На многие миллионы ангстрем тянулись искусственные ландшафты из пористого вещества, организованного по образу и подобию нейронной сети. Это был чудовищный протез, заменивший тело, мозг, а заодно и окружающую среду. «Ники» испытал беспредельный и нескончаемый кошмар агорафобии. Сознание коллапсировало и превратилось в черную дыру. Заставить его совершить обратную эволюцию могла только специальная последовательность электромагнитных импульсов…
Когда все закончилось, Картафил наклонился и поцеловал руку дьякона. Сегодня тот избавил его от смертельной боли.
* * *Снаружи их уже ждали – трое из шестерых, успевших выбраться из «Дилижанса». Неплохое соотношение. Им не откажешь в чутье, подумал Картафил. Шакалы, его вечные спутники. Кто-то же должен был пожирать останки…
Глядя на них, он еще раз убедился в том, что дьякон безошибочно выбирает тех, кому нечего терять. Глюк не нуждался в их помощи; они не обладали ни одним из его талантов. Это были недоношенные ученики, которые разнесут по миру легенды о Черном Дьяконе. И каждый из них был Иудой…
Живодер прислонился к своему фургону, в котором бесновались и выли собаки. За частой стальной решеткой мелькали оскаленные пасти и сверкали налитые кровью глаза. На фургоне были надписи, сделанные цветными самоклеющимися пленками: «Закрытое акционерное общество «Мыловаренный завод». Ловля и отстрел бродячих животных».
Глюк прочел это. Слово «ловля» означало новые возможности, которыми не следовало пренебрегать. Четвероногие отыскивали двуногих по запаху. Дело осталось за малым – нужно было придать им правильный импульс.
В сознании глюка промелькнули сценки из «Восстания домашних животных»: город, ввергнутый в хаос; растерзанные трупы на улицах; стаи собак, осаждающих дома; вертолеты, с которых разбрасывают отраву и поливают тротуары пулеметным огнем… Темный Ангел одобрил его импровизацию.
Двое других уцелевших во время бойни в «Дилижансе» стояли возле проржавевшего «ВАЗа», демонстративно положив руки на капот. Ребята схватывали быстро.
Дьякон поманил к себе водителя фургона. Когда существо приблизилось, глюк частично использовал матрицу Гурбана…
Человек отшатнулся. На мгновение ему показалось, что на лице дьякона появился огромный, черный, влажно блестевший и окруженный рыжей шерстью собачий нос.
Глюк с шумом втянул в себя воздух и уловил исходивший от двуногого густой мясной дух. Он получил представление о чувстве неутолимого голода…
Водитель фургона и сам смахивал на зверя. Его уплощенный в области темени череп был вытянут, а челюсти сильно выдавались вперед. Он с шумом выдыхал через волосатые ноздри; крылья носа возбужденно трепетали. Человек держал в руке плеть. За пояс был заткнут нож для снятия шкур.
– Я призову тебя, когда ты понадобишься, – сказал дьякон. – Будешь ловить людей, а не собак… И наведи-ка здесь порядок.
Водитель фургона и сам смахивал на зверя. Его уплощенный в области темени череп был вытянут, а челюсти сильно выдавались вперед. Он с шумом выдыхал через волосатые ноздри; крылья носа возбужденно трепетали. Человек держал в руке плеть. За пояс был заткнут нож для снятия шкур.
– Я призову тебя, когда ты понадобишься, – сказал дьякон. – Будешь ловить людей, а не собак… И наведи-ка здесь порядок.
* * *За поворотом была припаркована черная «победа» – явный анахронизм, неведомо как попавший сюда из музея самого мрачного периода истории. Дьякон сел впереди; Картафил, державший в руках изотермический контейнер с жидкокристаллическим дисплеем на верхней крышке, устроился на заднем сиденье.
Внутри контейнера находилось левое полушарие Ники. Но это было нечто большее, чем бак для отходов. Идея хозяина срастить человеческий мозг с процессором показалась Картафилу сногсшибательной (хотя он и скромно полагал, что дьякон выбрал не лучшие комплектующие). Он рассчитывал позабавиться с «Ники» на досуге. Однако прежде нужно было закончить грязную работу.
– Поехали, Лизавета, – сказал дьякон, не прикасаясь к рулю и педалям.
«Победа» мягко тронулась с места. Ее двигатель (если у нее вообще был двигатель, в чем Картафил сомневался) работал совершенно бесшумно. В сумерках машина была похожа на черный призрак, оснащенный хромированными безделушками и резиновыми протезами. Необъяснимым образом она казалась МЯГКОЙ, будто сгусток воздуха со дна колодца или обтянутый кожей диван на колесах – в самый раз для видеосалона, специализирующегося на ужастиках.
Машина скользила по темным улицам, как акула в лабиринте затонувшего города. Даже самые пустынные места были наполнены человеческим шепотом, эхом присутствия, аурами, давно слившимися в единое поле. Людям был знаком только мелкий, естественный страх. Архетипы сверхъестественного находились под поверхностью океана сознания – скалы, которые гасили накатывавшиеся отовсюду волны ужаса и охраняли рассудок. Эта защита представлялась охотнику смехотворной. И все же существовала Блокада… Заплесневелый городишко нуждался в основательной встряске. Клон, контролировавший территорию, должен был понять, что начался настоящий террор.
«Победа» удалялась от того места, где водитель фургона и два его добровольных помощника поливали бензином пол и стены в «Дилижансе».
Глава тринадцатая
Неприятное это чувство – когда почва уходит из-под ног. Особенно в фигуральном смысле. Человек, широко известный в узких кругах как Школьник, испытывал нечто подобное в течение последних двадцати четырех часов. Раньше с ним такого не случалось. Причина была очевидна, но Школьник сомневался в том, что сможет быстро ее устранить. Все зашло слишком далеко.
Он размеренно покачивался, утонув в кресле-качалке, и слушал вариант легенды о Черном Дьяконе, который излагал Муса – его медиум и по совместительству агент «Сплавщиков» на государственной таможне.
Вплоть до вчерашнего вечера Школьник не жалел о своем дорогостоящем «приобретении». Муса прикрывал поставки оружия, наркотиков и дешевой водки в обмен на белых наложниц для гаремов. Школьник считал это исключительно грязным делом, но не испытывал ни малейших угрызений совести. Для него просто не существовало альтернативы, а совесть – это было что-то слишком человеческое. Люди из «Револьвера и Розы» могли гордиться своим воспитанником. Он раскачивал утлую лодку Коалиции, оставаясь практически незаметным. И, как он надеялся, незаменимым…
Школьник уже был знаком с тремя вариантами легенды – из трех разных источников. Они отличались незначительными частностями и совпадали в главном. Ни один из вариантов не давал ответа на вопрос о происхождении Черного Дьякона, но как раз об этом Школьник мог догадываться.
Не было смысла обманывать себя. Он признал превосходство Дьякона. Тот обладал способностями, которые Школьнику и не снились. По иронии судьбы у них оказалась одинаковая промежуточная цель – хаос и разрушение системы. За короткий срок Дьякон преуспел в этом гораздо больше Школьника. И все же это еще не было полной победой. Кроме того, возникал вопрос: а что потом?
Школьник с отвращением смотрел на мужчину, корчившегося от воспоминаний. Болезненная штука – абсолютная память. Врагу не пожелаешь. Но Муса не был врагом – во всяком случае, сознательным. Понадобился совсем неглубокий транс, чтобы вся грязь всплыла на поверхность и полилась изо рта. Помойка, а не мозг. И это – окончательный диагноз…
Они остались вдвоем в рабочем кабинете шефа «Сплавщиков», оборудованном по последнему слову техники. Находясь внутри, трудно было предположить, что убежище Школьника представляет собой баржу, которая стоит на якорях посреди реки. Трюм был отделан со всей доступной роскошью, и старая посудина превратилась в комфортабельный плавучий дом.
Люди Школьника подняли катер Мусы на палубу при помощи лебедок и теперь резали его автогенами на части. Этот человек уже стал БЫВШИМ и должен был исчезнуть без следа. Он ни на что не годился, хотя и сохранил все свои органы в неприкосновенности – за исключением головного мозга. Школьник произвел тщательное зондирование. Он сделал бы это с каждым, кто вырвался из лап охранки одним живым куском.
Таможенник не выдержал испытания. Школьник чуть ли не впервые столкнулся с таким совершенным пенетратором[2]. Слишком глубокая и тщательная маскировка. Муса не успел осуществить ни одной передачи, но от медиумов-ретрансляторов все равно избавляются – и как можно скорее. Таковы правила игры, одинаковые по обе стороны Блокады…
Школьник выглядел лет на шесть. Очаровательное личико было свежим и покрытым пухом, будто спелый персик. Большие серые глаза смотрели пытливо и открыто, а маленькие губы часто складывались в обманчивую гримасу беззащитности. У него был чистый незагоревший лоб. На глаза спадали длинные мягкие волосы – золотистые, как у ангелочка на дешевой открытке. Единственной недетской чертой в его облике были длинные ногти, отросшие на пальцах… Это был развитый «ребенок». Вероятно, даже слишком.
Никто не знал, каков его возраст на самом деле. Школьника окружала завеса искаженного времени и ложной памяти. Он появился в банде «Сплавщиков» всего четырнадцать месяцев назад, но вряд ли хотя бы один из «диких» помнил об этом простом факте. Ему понадобилось только шесть недель, чтобы установить полный контроль над группировкой и избавиться от потенциальных конкурентов. Он не задумываясь жертвовал витальной энергией, и эта «щедрость» приносила потрясающие результаты. «Дикие» считали его мутантом-плюсом; он быстро приобрел репутацию самого влиятельного из баронов подполья.
При любых обстоятельствах он предпочитал оставаться в тени. Его ближайшие коллеги появлялись из этой тени чрезвычайно редко и только за тем, чтобы взять свое. Безусловно, Школьника на самом деле не интересовали наркотики, деньги, комфорт, оружие, девочки, власть. По большому счету для него ничего не значила даже собственная судьба. Так он был «воспитан». Он был ходячей психотронной бомбой практически неограниченной мощности. Во всем шестимиллионном мегаполисе его интересовала по-настоящему только одна вещь – Терминал – и только те люди, которые могли иметь отношение к этой игрушке.
* * *Единственным источником света был огонь, пылавший в камине. Маленькое тело скрючилось в глубине кресла. Школьник был одет в шорты и майку с надписью «Юридическая академия». Справа от него стоял столик с бокалом темно-пурпурной жидкости. Это была смесь «кагора» и только что сцеженной крови. Школьник вовсе не являлся извращенцем. Он просто потреблял продукт, способствующий зондированию и быстро восстанавливающий силы.
Кресло раскачивалось, будто маятник часов, которые отсчитывали последние секунды жизни медиума. Пол кабинета был покрыт дубовым паркетом из имения бывшего губернатора. Школьнику нравилось дерево – «теплый» естественный материал, не создававший помех для энергообмена. Доски паркета издавали жалобные скрипы. Еще жалобнее звучал слабый человеческий голос. Мусе, пребывавшему в странном полусне, казалось, что кому-то прищемило пальцы…
Он рассказывал Школьнику о том, как легко Дьякон разобрался с людьми Атабека. Потом он почувствовал боль. Она зарождалась в кончиках пальцев, под ногтями, и колючими сороконожками пробегала по рукам. Стены кабинета и даже фигура хозяина представлялись Мусе полупрозрачными. Это была только пелена, скрывавшая прошлое. Нечто, трансформирующее пространство в измерение «X». Но никто, кроме Школьника, не мог отменить нарастающее жжение в конечностях. Боль присутствовала постоянно – как компенсация за эпизоды жизни, прожитые дважды…