14
Я поспал несколько часов, а потом все утро рассматривал найденные накануне путеводители. Я ждал до обеда, чтобы позвонить друзьям. Сначала я набрал Бена.
— Доброе утро, солнышко.
— О боже, — ответил он жалобным голосом. — Господи Иисусе, приди и утешь своего несчастного старика Бена. Боже мой. Да снизойдет на меня твоя благодать.
— Я узнал кое-что новенькое по делу Марго, — взволнованно сообщил я, — так что приезжай. А я пока Радару позвоню.
Бен меня, похоже, даже не услышал.
— Старик, когда в девять утра ко мне зашла мама, я начал зевать, захотел прикрыть рукой рот, и вдруг мы с ней увидели у меня на руке пивную банку. Что все это значит?
— Ты склеил суперклеем несколько банок, чтобы сделать из них пивной меч, а его потом приклеил к руке.
— А, да. Пивной меч. Что-то припоминаю.
— Бен, приезжай ко мне.
— Старик, мне паршиво.
— Тогда я к тебе приеду. Когда?
— Не, старик. Мне сначала надо проспать десять тысяч часов. Выпить десять тысяч литров воды и десять тысяч таблеток анальгина. Завтра в школе встретимся.
Я вдохнул поглубже, чтобы скрыть свое бешенство.
— Я, значит, среди ночи ехал за тобой через всю центральную Флориду, я один оказался трезвым на вечеринке, где текли реки бухла, я тебя, поганца, до дома довез, а ты теперь… — Мне еще было что сказать, но тут Бен повесил трубку. Прямо посреди нашего разговора. Урод.
Время шло, а я злился все больше. Одно дело, что ему на Марго насрать. Но ведь, по большому счету, получается, что ему и на меня тоже насрать. Может, наша дружба всегда была лишь условностью — просто у него не было другого партнера для видеоигр. А теперь ему нет нужды со мной считаться и делать вид, что у нас общие интересы: у него же новый друг завелся, Джейс Ворзингтон. Бен побил школьный рекорд по стойке на пивном бочонке. Пришел на выпускной с крутой телкой. И при первой же возможности вступил в братство тухлых засранцев.
Через пять минут я снова позвонил ему на сотовый. Бен даже не снял трубку.
— Что, кровавый Бен, хочешь стать таким же крутым, как Чак? — высказался я на автоответчик. — Мечты сбываются? Что ж, поздравляю. Жизнь наладилась. Вы заслуживаете друг друга, потому что ты такой же говнюк. И не перезванивай.
Потом я набрал Радара.
— Привет, — начал я.
— Привет, — ответил он. — Я только что блевал. Давай я перезвоню?
— Конечно, — сказал я, стараясь не сердиться.
Мне так хотелось, чтобы хоть кто-нибудь помог мне разобраться в мире Марго. Но Радар — это вам не Бен, он действительно перезвонил через пару минут.
— Блин, было так мерзко, что я, пока убирал, снова сблевал и, когда это убирал, тоже сблевал. Это прямо вечный двигатель. Если меня постоянно кормить, я буду непрестанно блевать.
— Ты зайти можешь? Или я к тебе?
— Конечно. А что такое?
— Марго была в том торговом центре, живая, по крайней мере, через день после того как сбежала.
— Буду у тебя через четыре минуты.
И ровно через четыре минуты он был у моего окна.
— Ставлю тебя в известность, что я поругался с Беном, — сообщил я, пока он лез в окно.
— Я посредничать между вами не могу, слишком похмелье мучает, — тихонько ответил Радар. Он улегся на кровать, полуприкрыл глаза и попытался пригладить взъерошенные волосы. — В меня будто молния ударила. — Он чихнул. — Ну, рассказывай новости.
Я сел на стул и стал рассказывать, как провел ночь в торговом центре, стараясь не упускать никаких мелочей — они могут оказаться полезными для дела. Радару всякие загадки давались легче, чем мне, так что я надеялся, что он и с этой разберется.
Он молча слушал до тех пор, пока я не сказал:
— А потом мне позвонил Бен и велел ехать на вечеринку.
— Та книга у тебя с собой? Та, где уголки загнуты? — спросил он.
Я встал и полез за ней под кровать. Радар поднял к лицу путеводитель и, морщась от головной боли, принялся листать.
— Записывай. Омаха, Небраска. Сэк Сити, Айова. Александрия, Индиана. Дарвин, Миннесота. Голливуд, Калифорния. Эллайенс, Небраска. Так. Вот эти места показались ей — ну или кому-то другому, кто эту книгу листал, — интересными.
Радар поднялся, жестом велел мне выйти из-за стола и сел за комп. Он потрясающе умел поддерживать беседу и печатать одновременно.
— Есть такая прикольная карта: можно ввести несколько географических названий, и она выдаст тебе разные маршруты. Марго про эту программу вряд ли знала, но я все равно посмотреть хочу.
— Откуда ты знаешь обо всем этом барахле? — удивился я.
— Гм. Напомню. Я. Всю. Свою. Жизнь. Занимаюсь. Мультипедией. Я, когда сегодня утром домой пришел, даже прежде чем душ принять, за час полностью переписал статью о голубой пятнистой рыбе-ангеле. Я немножко чокнутый. Так, ладно, смотри, — сказал он.
Я наклонился к экрану и увидел несколько зигзагообразных маршрутов на карте Соединенных Штатов. Все они начинались в Орландо и заканчивались в Голливуде.
— Может, она хочет остаться в Лос-Анджелесе? — предположил Радар.
— Может, — согласился я. — Но мы все равно ее маршрут не угадаем.
— Верно. К тому же больше никаких стрелок в сторону Лос-Анджелеса нет. Джейсу она говорила про Нью-Йорк. Похоже, что «едешь в бумажный город и никогда больше не вернешься» указывает на ближайшее недопоселение. А лак для ногтей — тоже, наверное, говорит о том, что она еще неподалеку. Думаю, можно к списку мест, где сейчас может быть Марго, добавить и город, где находится самый большой шар из попкорна.
— Похоже, ее путешествие соответствует одной из цитат из Уитмена: «Я праздный бродяга».
Радар все сидел, склонившись над клавиатурой. Я пошел к кровати.
— Слушай, а распечатай мне карту США, я точки нанесу, — попросил я.
— Можно же в Интернете это сделать.
— Я просто хочу посмотреть, как это выглядит в реале.
Через несколько секунд принтер выплюнул листок, я повесил распечатку рядом с предыдущей, на которой были отмечены найденные мной недопоселения. Воткнул булавки во все шесть городов, которые Марго (или кто-то другой) выбрала в путеводителе. Потом попытался посмотреть на них, как на созвездия — я надеялся, что получится какой-нибудь значимый рисунок или буква, но ничего такого не увидел. Фигуры были совершенно бессмысленные, как будто она вслепую бросала в карту дротики.
Я вздохнул.
— Знаешь, что было бы хорошо? — спросил Радар. — Найти какое-нибудь подтверждение тому, что она за последнее время проверяла почту или выходила в Интернет. Я по ее имени каждый день поиск провожу, настроил бота, чтобы он меня оповестил, если Марго войдет в Мультипедию под своим ником. Отслеживаю айпи-адреса всех, кто ищет «бумажные города». Но пока все тщетно.
— Я даже не знал, что ты все это делаешь, — сказал я.
— Ну да. Я стараюсь, как хотел бы, чтобы ради меня постарались. То есть мы с Марго друзьями не были, но она ведь заслуживает, чтобы ее нашли, согласен?
— Если только она не скрывается нарочно.
— Да, такое, наверное, возможно. Пока еще разные варианты допустимы.
Я кивнул.
— Ну, ладно, — продолжил Радар. — Проведем мозговой штурм за приставкой?
— Я не в настроении.
— Тогда, может, Бену позвоним?
— Нет, он — урод.
Радар искоса посмотрел на меня:
— Ну, конечно. Знаешь, в чем твоя проблема, Квентин? Ты все ждешь от людей, что они перестанут быть такими, какие они есть. Я бы тоже мог беситься, например, из-за того, что ты дико непунктуален или что ты ничем не интересуешься, кроме Марго Рот Шпигельман, или что ты ни разу не спросил, как у меня дела с Энджелой — но мне-то пофиг, чувак, потому что ты — это ты. У моих предков тонна черномазых Санта-Клаусов, но ничего не поделаешь. Просто у меня такие родители. А я так помешан на своем веб-справочнике, что иногда к телефону не подхожу, даже когда звонят друзья или моя девчонка. И это тоже нормально. Я такой. Я же тебе все равно нравлюсь. И ты мне нравишься. Ты прикольный, умный, и хоть и опаздываешь, но ведь приходишь же.
— Спасибо.
— Ну, блин, я не похвалить тебя хотел. Я вот о чем: тебе надо перестать ждать, что Бен станет таким же, как ты, а ему — что ты станешь, как он, и остыньте уже.
— Ладно, — наконец согласился я и позвонил Бену.
Новость о том, что у меня дома Радар и он хочет поиграть на приставке, чудесным образом излечила его от похмелья.
— Ну, — сказал я, повесив трубку, — а Энджела как?
Радар рассмеялся:
— Чувак, она крутая. Все супер. Спасибо, что спросил.
— Девственность еще не потерял?
— Я на эту тему не распространяюсь. Хотя еще нет. А, да, сегодня утром у нас случилась первая ссора. Мы завтракали в Вафля-хаусе, и она начала занудствовать о том, какие у нас крутые Санта-Клаусы. Мол, мои родители — молодцы, что собирают их, потому как очень важно, чтобы люди не думали, что типа все важные фигуры в нашей культуре, такие, как Бог и Санта-Клаус, — белые. И, мол, черный Санта поддерживает всю афроамериканскую общину…
— Ну, я с ней согласен, в целом.
— Ну да, мысль хорошая, но такой бред. Они же не проповедуют, что Санта — негр. Иначе бы они сами их делали. А они, наоборот, пытаются скупить их всех и спрятать в нашем доме. В Питтсбурге живет чувак, у которого коллекция лишь немного меньше нашей, и они всё хотят ее у него выкупить.
Тут раздался голос Бена. Похоже, он стоял в дверях уже некоторое время.
— Радар, то, что ты еще не смог приконнектиться к такой милой зайке, — это величайшая гуманитарная трагедия нашего времени.
— Бен, ты как? — спросил я.
— Спасибо, что подвез вчера, старик.
15
Несмотря на то что до выпускных экзаменов оставалась всего неделя, в понедельник я весь день читал «Песнь о себе». Я хотел съездить в два оставшихся недопоселения, но Бену нужна была тачка. А в поэме я уже искал не столько намеки, сколько саму Марго. На этот раз я добрался до середины, а потом снова запнулся на куске, который перечитывал-перечитывал и все не мог понять.
«Теперь я буду слушать, только слушать», — пишет Уитмен. И потом две страницы он действительно слушает: паровой свисток, голоса людей, оперу. Он сидит на траве, внимая льющимся сквозь него звукам. Наверное, и я занимался тем же самым: прислушивался ко всем издаваемым ею звукам, даже к самым тихим, потому что прежде чем понять смысл, надо услышать. До этого я Марго, по сути, не слышал — я видел, как она кричит, а думал, что смеется, — а теперь понял, что моя задача в этом. Постараться услышать «оперу Марго» даже с такого огромного расстояния.
Я не мог услышать саму Марго, но мог послушать то, что когда-то слышала она. Поэтому я скачал альбом Вуди Гатри. Я сидел за компом, закрыв глаза, уперевшись локтями в стол, и слушал минорное пение. И в этой незнакомой мне песне я старался расслышать голос, который слышал всего двенадцать дней назад, но уже не узнавал.
Когда я слушал уже другого певца, которого любила Марго, Боба Дилана, домой вернулась мама.
— Папа будет поздно, — сказала она, не открывая дверь в мою комнату. — Сделать бургеров с индейкой?
— Хорошая идея, — ответил я, а потом снова закрыл глаза и вернулся к музыке.
Встал я только через полтора альбома, когда папа позвал меня ужинать.
Пока мы ели, родители говорили о политике на Среднем Востоке. Точнее, кричали, хотя и были согласны друг с другом во всем. Они орали, что такой-то — врун, а такой-то — врун да еще и вор, и что все должны подать в отставку. Я сосредоточился на своем бургере, который был прекрасен: много кетчупа и поджаренного на гриле лука.
— Ладно, закроем эту тему, — предложила через какое-то время мама. — Квентин, ты как день провел?
— Отлично, — ответил я. — К экзаменам готовился.
— Я поверить не могу, что пошла последняя неделя учебы, — сказал папа. — А кажется, что только вчера…
— Да, — согласилась мама.
Голос в голове завопил: «ОСТОРОЖНО ВОЗМОЖЕН ПРИСТУП НОСТАЛЬГИИ БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЫ ВНИМАТЕЛЬНЫ ВНИМАТЕЛЬНЫ». Нет, мои родители — отличные люди, но они склонны к припадкам убийственной сентиментальности.
— Мы тобой так гордимся, — сказала она. — Но мы будем очень скучать, когда ты уедешь.
— Да ладно, не спешите вы. Может, я еще провалю английский.
Мама рассмеялась.
— Кстати, угадай, кого я вчера видела? Бетти Парсон. Она сказала, что Чак поедет учиться в университет Джорджии. Я за него рада, он всегда так старался!
— Да он — урод, — сказал я.
— Ну, — ответил папа, — он хулиганил. И с поведением у него было плачевно.
Это тоже характерная черта моих родителей: они никого уродами не считают. То есть они думают, что человек — не дерьмо, а просто с ним что-то не так: социальная дезадаптация, пограничный синдром или что-нибудь там еще.
Мама подхватила:
— Да, у Чака сложности с обучением. У него есть проблемы, как и у всех людей. Я понимаю, что тебе подобным образом на сверстников смотреть сложно, но когда подрастешь, начнешь воспринимать всех — хороших ребят, плохих ребят, всяких ребят — просто как людей. Все они — просто люди, и заслуживают того, чтобы их интересы учитывали. Все они в разной степени больные, невротики, все находятся на разных этапах самопознания. Но, ты знаешь, Бетти мне всегда нравилась, и я надеялась, что у Чака что-нибудь получится. Так что я рада, что он поедет в колледж, а ты?
— Честно говоря, мам, мне на него вообще наплевать.
Я не мог понять, почему тогда маме с папой так неприятны израильские и палестинские политики, если они тоже просто люди? Их они явно достойными личностями не считали.
Папа дожевал, положил вилку и посмотрел на меня:
— Чем дольше я работаю, тем больше убеждаюсь, что людям не хватает хороших зеркал. Другому человеку очень трудно показать нам, как мы выглядим со стороны, а нам сложно показать, как мы себя ощущаем изнутри.
— Это очень трогательно, — сказала мама. Мне было приятно, что у них такие хорошие отношения. — Но ведь дело еще и в том, что на каком-то глубинном уровне нам сложно понять, что другие — такие же люди, как и мы. Мы либо идеализируем их, как богов, либо презираем, как животных.
— Верно. Именно из-за такого самосознания у нас очень мутные окна. Наверное, в таком ключе я этот вопрос никогда не рассматривал.
А я сидел и слушал. И слышал что-то про нее и про окна, и про зеркала. Чак Парсон — личность. Как и я. И Марго Рот Шпигельман — личность. А я о ней так раньше не думал, по большому счету; вот в чем недостаток всех моих предыдущих представлений. Все это время — даже за десять лет до того как она сбежала — я строил образ Марго, на самом деле не слушая ее, не зная, что у нее такое же негодное окно, как и у меня. Поэтому я не мог себе представить, что она — такой же человек, который в состоянии испытывать страх, который может чувствовать себя одиноким в толпе, который может стесняться своей коллекции пластинок, потому что это слишком личное. Который может читать путеводители, чтобы убежать от жизни в том городе, в который многие бегут из других мест. С которым никто никогда не разговаривал по-настоящему — потому что никто никогда не видел в ней человека.
И я сразу понял, как Марго Рот Шпигельман чувствовала себя, когда не была Марго Рот Шпигельман: она чувствовала себя опустошенной. Она чувствовала себя так, будто она окружена стеной, размеров которой нельзя оценить. Я представил, как она спит на ковре, а над ней — крошечный лоскуток звездного неба. Может, Марго там было комфортно, потому что Марго как личность всегда жила именно так: в комнате, куда никто не входит, окна которой вечно закрыты, а свет падает только через дырки в потолке. Да. Я всегда делал одну и ту же фундаментальную ошибку — и, по сути, именно она вела меня к заблуждению: на самом деле Марго — не чудо. Не приключение. Не какая-то драгоценность. Она — девчонка.
16
Время, конечно, и прежде тянулось медленно, а во вторник, словно чувствуя, что я скоро подберусь к разгадке, оно, похоже, решило совсем остановиться. Мы договорились, что после школы все вместе поедем в торговый центр, и ожидание было невыносимым. Когда, наконец, прозвенел звонок, возвещая об окончании английского, я бросился вниз по лестнице и уже в дверях понял, что мы сможем поехать только после репетиции. Я сел у репетиционной и достал из рюкзака завернутую в салфетку пиццу, оставшуюся с обеда. Когда я съел четверть, ко мне подсела Лэйси Пембертон. Я предложил ей кусочек. Она отказалась.
Говорили мы, естественно, о Марго. Это была наша общая рана.
— Что мне нужно понять, — сказал я, вытирая жирные от пиццы руки о джинсы, — это «где». Но я даже не знаю, объезжать недопоселения — это стоящая мысль или нет. Иногда мне кажется, что мы совершенно сбились со следа.
— Да, я тоже не знаю. Честно говоря, если забыть обо всем остальном, мне нравится, что мы что-то узнаем о Марго. В смысле, чего не знали до этого. Я ведь раньше не понимала, что она за человек. Я воспринимала ее лишь как классную, безумную подружку, которая выкидывает всякие классные, безумные штуки.
— Верно, но она же все эти штуки не на ходу придумывала, В смысле, все эти ее проекты были такими… не знаю, как сказать.
— Отточенными, — подсказала Лэйси. — Ни у кого из моих знакомых — в смысле, нашего возраста — нет такой отточенности в действиях.
— Ага.
— Поэтому ее так трудно представить в какой-то страшной, пыльной комнате без света.
— Точно, — согласился я, — еще и с крысами.
Лэйси подтянула колени к груди, приняв позу зародыша.
— Фу. Совершенно на нее не похоже.
Лэйси каким-то образом удалось занять переднее сиденье, хотя она была самая маленькая. За рулем был Бен. Когда усевшийся рядом со мной Радар достал наладонник и начал что-то редактировать в Мультипедии, я громко вздохнул.