Глен приехал сюда по поручению директора института. В кармане у него чек на двадцать тысяч долларов — часть недовыполненного контракта, выписанный на имя Анны Амади Польман, вдовы погибшего Гарри. Глен должен передать чек в руки Анны и выразить ей соболезнование по поводу гибели мужа от кровоизлияния в мозг. Таковы инструкции, данные Глену.
Где же дом сто пять? Глен заметил, что идет по четной стороне улицы, перешел на другую сторону. Улица подбиралась к вершине холма. Грязи чуточку меньше, а дома — выше.
Дом сто пятый он нашел в глубине двора — семиэтажную коробку с неопрятными маршами лестниц. Он взобрался на шестой этаж, отыскал семьдесят вторую квартиру; долго стоял у двери, стараясь унять колотившееся сердце. Лестница выжала из него больше сил, чем напряженная работа в лаборатории. Темные туннели коридора уходили вправо и влево, ряд дверей по обе стороны скрывал странную муравьиную жизнь: когда Глен проходил мимо, он слышал за дверьми шуршание, смутные голоса, звон посуды.
Отерев со лба пот, Глен постучал в дверь. На стук никто не ответил. Глен постучал второй раз.
Детский высокий голос ответил:
— Войдите!
Открыв дверь, Глен увидел комнату с двумя кроватями по обе стороны от окна, столом посередине, старым буфетом и ширмой, отгородившей раковину водопровода. Несмотря на внешнюю чистоту, занавес на окне, комната имела удручающий вид. Но не это привлекло внимание Глена. На одной из кроватей сидела девочка. Ее остренькие коленки под тонким фланелевым одеялом были подняты к подбородку, заслоняя нижнюю часть лица. Глен видел только ее глаза — большие и не по возрасту умные; девочке, казалось, лет одиннадцать, может, двенадцать. В глазах ее не было страха перед незнакомцем, вторгшимся в комнату, не было удивления, — они были открыты навстречу Глену и спокойны удивительным, притерпевшимся ко всему спокойствием. Войди в комнату палач с веревкой, сама смерть — глаза остались бы такими же невозмутимо спокойными, готовыми ко всему. И это поразило Глена.
— Я не помешал вам? — спросил он, не в силах отделаться от смущения перед этим неестественным спокойствием глаз.
— Меня зовут Эджери, — сказала девочка.
— Эджери, — повторил за ней Глен. — А меня — Глен Эмин.
— Вы от папы? — спросила Эджери.
— М-м… — не нашелся Глен, что ответить. — Можно сказать — от папы…
— Мы не видим его уже три недели.
— А где ваша мама? — спросил Глен, стараясь переменить тему разговора.
— Вы садитесь, — Эджери указала на стул. — Мама уехала к тете Милли.
За время разговора Эджери не переменила позы, не подняла головы. Что с ней, думал Глен, чувствуя, что смущение перед девочкой не пропадает, а, наоборот, усиливается. Эджери, кажется, поняла его мысли.
— Извините меня, мистер Глен, — сказала она, — что я не подала вам чаю. Я не могу встать, я калека.
Глен содрогнулся — так просто, обычно было сказано это слово.
— Это Джим Лесли, — продолжала Эджери. — Мы жили во Фриско, в таком же доме: квартиры на шестом этаже всегда дешевле, — она повела глазами по комнате. — Джим, пьяный, толкнул меня с лестницы. У меня в двух местах сломан позвоночник…
Глаза Эджери остановились на лице Глена, и он почувствовал боль искалеченного ребенка.
— Надо лечиться… — сказал он машинально, скорее, отвечая своим мыслям, чем Эджери.
— Надо, — ответила Эджери. — Когда папа заработает, он будет меня лечить. Он уже говорил с доктором Уилки. Но нужны большие деньги.
— Сколько же просит доктор? — опять спросил Глен, мысленно ругая себя за то, что не может найти другой темы для разговора.
— Пятьдесят тысяч долларов, — ответила Эджери. — Папа говорил, что эти деньги он заработает, как только подпишет контракт. В последний раз папа принес две пятидолларовые бумажки, и мне купили подарок…
Тонкой рукой Эджери погладила плюшевого медвежонка, лежавшего сбоку.
Как все несчастные дети, Эджери была памятливой, помнила пятидолларовые бумажки и, наверное, вскользь оброненные слова о контракте. Но ее речь отзывалась в душе Глена, как похоронный звон. Не только по погибшему Гарри, но и по ее погибшим мечтам быть здоровой. Сейчас она спросит его об отце, — что он ей скажет? Протянет банковский чек? Но ведь денег не хватит на лечение Эджери!..
Глен вспомнил, с какой настойчивостью Гарри цеплялся за эту сумму. И вот денег нет, и он, Глен Эмин, первым пообещавший их, — убийца Гарри.
Эта мысль раздавила его, хотя пришла к нему не впервые. Он думал об этом, говорил с шефом. Но сейчас он наедине с собой и с ребенком, у которого отнял судьбу и отца. Он послал Гарри на опыт. Он убил его. Баттли и он, оба они убийцы.
— Где сейчас папа? — услышал он вопрос девочки.
— Эджери… — сказал он. — Случилось несчастье.
— С папой?!. — Эджери отшатнулась. Медленно колени ее опустились, ноги вытянулись под одеялом. А голова и спина остались в том же неестественном, чудовищном положении. Эджери была похожа на согбенную старуху, на трость с загнутой ручкой…
— С папой?… — спросила она опять, глядя в лицо Глена опустевшими, прозрачными, как вода, глазами.
Глен не мог выдержать этого взгляда, встал со стула и, горбясь, пошел из комнаты, забыв прикрыть дверь.
— Мистер Глен, — лепетала вслед Эджери шепотом, похожим на шорох ветра в бумажках. — Скажите, что с папой?…
Глен не смел ответить, остановиться. Он плелся по коридору, вышел на лестничную площадку к большому черному, похожему на паука телефону.
Только здесь он оглянулся на неприкрытую дверь. Никакая сила не заставит его вернуться к двери и прикрыть ее. Сквозь шорохи дома, звон посуды и смутные голоса он все еще слышал: «Что с папой?…», видел прозрачные от страха глаза, скрюченную фигурку Эджери. Нет, он не может так просто уйти отсюда, убийца Глен Эмин. Не может и не уйдет!..
Чувствуя на лице холодные струйки пота, Глен снял телефонную трубку, набрал номер полицейского управления. На вопрос, кто звонит и зачем, сказал, как в бреду:
— Мы убили человека: я, Глен Эмин, и профессор Доннел Чарльз Баттли. Мы убили Гарри Польмана, пообещав ему пятьдесят тысяч долларов…
И пока на другом конце провода записывали адрес, откуда звонит преступник и его показания, Глен не переставал повторять:
— Убили за пятьдесят тысяч долларов…
4
Гарри плыл, энергично работая всем телом: плавниками, кожей, хвостом. Кажется, он начал понимать то, чего от него требовали в опытах, — почему дельфин так быстро плавает. Кожа его вибрировала, на ней создавались тысячи микроволн, которые отталкивали, взморщивали воду в ее толще, заставляли скользить вдоль тела, но не просто скользить, а катиться круглыми капельками, — Гарри скользил в воде, как на шариках. Сравнение грубое, но по-другому не скажешь.
Тут он спросил себя, почему он не понимал этого раньше, а понял только сейчас? Ответить на вопрос ему было страшно. Вот уж несколько дней он открывает в себе что-то новое, непонятное и теряет прежнее, человеческое. С утра он не может вспомнить название улицы, на которой живет в Окленде. Это так же страшно, как то, что он забыл имя дочери. Как звали девочку?… А сейчас он не помнит название улицы. Номер дома сто пятый, а название улицы он не помнит.
С тревогой он прислушивается к себе. Все ли он Гарри? Но ведь прежнего Гарри нет. И никогда не будет.
Не надо думать об этом. Все продумано, когда он кружился в океанариуме. Теперь надо уйти. Просто уйти.
Океан опять лежал перед ним неведомым миром, опять ждал его, и Гарри мчался ему навстречу.
Какая удивительная легкость движений! И какая вокруг гамма красок, звуков, холода и тепла!.. Да, да, лучше думать об этом — тысяча оттенков холода и тепла… Глубина, близость берега, течения, пятна от облаков на поверхности — все это ощутимо в воде. Чувствуешь каждый солнечный зайчик!.. Как же название улицы, на которой он живет?… Жил… А номер дома — сто пятый? Сто пятый?…
Берег исчез. Остались солнце и океан. И глубина. Тяжелая глубина внизу. Или это — новое непонятное чувство? Нет — тяжелая глубина. Она тянет в себя… Я устал, я смертельно устал. От опытов и от долгого плавания. И от Глена… Это Баттли послал его сказать мне, что Гарри умер. Умерло все: имя дочери, название улицы, номер дома. Скоро умрет сознание. Останется жить дельфин — морская зубастая тварь. Будет жрать рыбу, гоняться за самками… Баттли и Глен убили Гарри Польмана, чтобы узнать тайну плавания дельфина. Тайна осталась, а его, Гарри, не будет. Его уже нет. Маленький клочок сознания в мозгу зубастого зверя тает, словно кусочек воска на горячей плите… Сколько ему еще быть человеком? Час, может, минуту?… Как его имя? Гар…
Тяжелым всплеском хвоста Гарри поворачивает вниз, в глубину. Ему хватит минуты — лишь бы не меньше… Медленно сгущается темнота. Как пресс, сжимает тело давление. На сколько дельфин может задержать дыхание?… Темнота сомкнулась над Гарри. Вода сдавила его, как угольный пласт. И почему-то нет страха. Вниз, и еще вниз, вниз…
Тяжелым всплеском хвоста Гарри поворачивает вниз, в глубину. Ему хватит минуты — лишь бы не меньше… Медленно сгущается темнота. Как пресс, сжимает тело давление. На сколько дельфин может задержать дыхание?… Темнота сомкнулась над Гарри. Вода сдавила его, как угольный пласт. И почему-то нет страха. Вниз, и еще вниз, вниз…
Когда давление стало невыносимым, когда оно втиснуло плавники в тело и вдавило глаза в орбиты, Гарри с силой вдохнул в себя водяную струю. Он даже не почувствовал боли — только резкий толчок в сердце. Он повис в глубине — с легкими, изодранными в клочья.
Об автореГрешнов Михаил Николаевич. Родился в 1916 году в Ростовской области, окончил Краснодарский педагогический институт. Долгое время работал сельским учителем, директором средней школы. Начал публиковаться в конце 50-х годов в местных издательствах. Главная тема его первых рассказов и очерков — жизнь советской деревни. Потом автор пробует силы в жанре научной фантастики. Всего им опубликовано свыше 60 рассказов, очерков, повестей и статей, в том числе четыре сборника: «Три встречи» (1962), «Обратная связь» (1967), «Все начиналось…» (1968), «Лабинские новеллы» (1969). В нашем альманахе печатался в выпуске 1967-68 годов. В настоящее время работает над второй книгой «Лабинских новелл» и новым сборником фантастических рассказов.
Илья Верин НЕВИДАННАЯ ЭНЕРГИЯ ГЛУБИН
Научно-фантастический рассказСтряхнув с обложки книги пыль, невесть как появившуюся за стеклами стеллажа, и открыв книгу на странице, отмеченной уже пожелтевшей закладкой, я прочел: «Что бы Вы сказали о человеке, который, живя в лесу и спокойно взирая на то, как гниет сухостой и валежник, привозил бы из города, для использования в своих печах, спальные гарнитуры? Вот так вело себя человечество на земле до овладения главной энергией».
Автору этой книги было всего 20 лет, когда он написал эти строки. Но уже тогда чувствовалось, что он человек не без характера. Вновь прочесть эту фразу из старой книги побудил меня звонок шефа. Автор книги был его идейным противником. Шеф много лет воевал против теории Главной энергии, созданной этим ученым.
Через два часа я должен ехать на Камчатку. Там вдруг вновь заговорил вулкан, а, по теории шефа, он должен был умолкнуть навеки. В то же время автор противоположной теории главной энергии считал, что мы используем эту энергию еще недостаточно и поэтому вулканы будут время от времени действовать.
По телефону шеф сказал, что решил тоже ехать и посмотреть на вулкан. Откровенно говоря, это меня огорчило. Я, было, надеялся отдохнуть от его опеки. Хорошо еще, что едем мы не вместе.
Последний год я добирался до Камчатки только самолетом. Но на этот раз врачи рекомендовали мне ехать поездом. Скорые поезда шли до Хабаровска уже только три дня, и я решился.
Когда в купе поезда собираются четыре совершенно незнакомых человека, они очень быстро начинают вести себя так, будто бы они были закадычными друзьями уже многие годы. Самые сокровенные мысли могут быть рассказаны случайному попутчику. Так было и тогда, когда поезда двигались с черепашьей скоростью, и теперь, когда они ходят быстрее самолета 20 — 30-летней давности. Однако в купе поезда пассажиры откровенны, а в самолете — нет. Меня давно занимает этот вопрос. Но чего-либо разумного я придумать так и не смог.
И на сей раз я услышал в поезде много интересного, не говоря уже о стечении обстоятельств, которые…
В купе я пришел первым. За мной молодая женщина, а через несколько минут неожиданно появился мой шеф — Лев Дмитриевич. Увидя меня, он развел руками, и мы дружно рассмеялись. Женщина удивленно посмотрела на нас.
Указав глазами на четвертую. Пустующую полку, шеф сказал:
— Если четвертым пассажиром окажется моя теща, я нисколько не удивлюсь.
— Почему именно теща? — спросила соседка. На ее вопрос решил ответить я и заодно объяснить причину нашего неожиданного бурного веселья.
— Видите ли, я купил билет за десять дней, а Лев Дмитриевич час назад пошел его доставать. Поэтому, когда он появился в нашем купе, мы не могли не рассмеяться.
Женщина сняла пальто, но почему-то оставила шляпу с черной старомодной вуалью, которая прикрывала ее лицо.
— А чему тут удивляться? — сказала женщина. — Обычное совпадение.
— Что значит обычное? — возразил Лев Дмитриевич. — Я мог вообще не достать билета на поезд, а вероятность того, что попаду в это же купе, вообще не больше одной сотой.
— О какой вероятности вы говорите?
— О самой обычной, математической.
— Я думаю, что совершенно бессмысленно применять законы известной нам сейчас теории вероятностей к жизненным ситуациям. Теория вероятностей — это наука о независимых, абсолютно случайных явлениях. В жизни же все связано и все обусловлено.
— Это каким же образом? — спросил я соседку. Она тем же невозмутимым тоном продолжала:
— Вот, например, в вашем случае кассир мог оказаться под влиянием мысли человека, знающего номер нашего вагона и вашего места.
— Простите, но в телепатию я не верю. Это мистика, — отрезал шеф.
Соседка как ни в чем не бывало ответила:
— В то, что сейчас называют телепатией, и нельзя верить. Это набор фантастических измышлений или выводов из недобросовестно выполненных опытов. А зачастую — просто шарлатанство. Но отсюда вовсе не следует, что мы уже все знаем о влиянии людей друг на друга.
В это время поезд тронулся, и мы как по команде посмотрели на оставшееся пустым четвертое место. Первой заговорила соседка.
— Я не знаю ничего определенного о нашем соседе, но он должен быть мужчиной и будет догонять поезд. Ему почему-то надо обязательно приехать поездом, — как-то задумчиво закончила она. — Кроме того, судя по всему, вы оба географы.
Мы переглянулись: не хватало еще ехать три дня в компании с ненормальным человеком. Но женщина быстро поняла наши мысли. Уже другим тоном, чем-то напоминающим голос матери, успокаивающей ребенка, она сказала:
— Для того чтобы вы лучше поняли меня, я, если хотите, расскажу вам об одной истории. В ней все верно, даже имена.
— Что же, — сказал шеф, — география — это землеописание. Надеюсь, действие произошло на Земле?
— Не вполне, — загадочно улыбнулась соседка. — События, о которых я рассказываю, начались в Ленинграде. Конференц-зал Ленинградского университета был полон. Стояли в простенках, сидели на окнах. Шла лекция профессора Позднева.
— Кого-кого? — переспросил шеф.
— Профессора Позднева, — повторила соседка, явно недовольная, что ее перебили в самом начале.
Шеф вынул портсигар.
— Простите нас, пожалуйста, но мы выйдем покурить.
Соседка пожала плечами.
На площадке, куда мы вышли покурить, Лев Дмитриевич, раздосадованный тем, что ему навязывают разговор о человеке, которого он ненавидит, сказал:
— Саша, надо что-то предпринять. Не могу же я спокойно сидеть и выслушивать сентенции об этом человеке.
— Может, перейдем в другой вагон? — осторожно предложил я.
— Вы видели, Саша, когда-нибудь академика Лапина бегущим с поля боя? Даже если ему присвоили почетное звание географа?
— Но ведь вы не хотите ее слушать?
— Да. Слушать эти сентенции не хочу. Но я не могу просто сбежать, когда ведется пропаганда невежества. Да еще где? В мягком вагоне, среди незнакомых, но явно интеллигентных людей.
Шеф нервно смял недокуренную папиросу и большими шагами направился к двери купе. Неожиданно он остановился и сказал шепотом:
— Не надо говорить пока, Саша, кто мы такие. Будем выдавать себя за географов, если ей так хочется. Черт с ним. Договорились?
Войдя в купе, он сел и обратился к соседке:
— Итак, вы начали рассказ о профессоре Запоздалом.
— Не Запоздалом, а Поздневе.
— Какая разница, все равно человек с такой фамилией явно опоздал родиться.
— Я бы не стала придавать фамилиям такого значения. Быть может, вам неинтересен рассказ?
— Нет, отчего же. Ведь вы с вашей проницательностью решили, что это интересно географам.
— Итак, я начала с лекции. Последние слова лектора были такими: «В масштабах Вселенной жизнь бессмертна и существует вечность. Только при нормальной эволюции каждая новая цивилизация делает еще шаг к прогрессу, подобно тому как на Земле мы растем от поколения к поколению». Эти слова профессора словно заворожили аудиторию. Долго длилось молчание: так это было ново и неожиданно. А затем зал разразился аплодисментами и начал забрасывать профессора записками.
— Вы применили интересный оборот: «Зал разозлился аплодисментами». А ведь верно, и такое возможно, — вставил шеф.