— Как звать его? — спросил он, указывая на маленькое судно.
— Его зовут «Добрая Надежда», оно из Дортмута, — ответил незнакомец. — Имя капитана Арбластер. Он гребет на носу вон той шлюпки.
Этого-то и нужно было ему. Поспешно поблагодарив незнакомца, он пошел по берегу к песчаной бухточке, к которой направлялась шлюпка. Тут он занял позицию, и лишь только сидевшие приблизились настолько, что могли слышать его, он открыл огонь по морякам.
— Эй, кум Арбластер! — закричал он. — Вот так хорошая встреча, нет, право, чудесная встреча, клянусь распятием! А это «Добрая Надежда»? Ах, я узнал бы ее среди десяти тысяч! Славное судно! Подплывай-ка, кум! Хочешь выпить? Я получил поместье, о котором ты, без сомнения, слышал. Я богат теперь, я перестал плавать по морю, плаваю больше по элю, приправленному пряностями. Ну, молодец, давай-ка руку! Выпей со старым товарищем!
Шкипер Арбластер, длиннолицый, пожалуй, много видавший на своем веку человек, с ножом на шее, на тесьме, по походке и манерам похожий на любого из моряков того времени, отступил назад в очевидном изумлении и с недоверчивостью. Но упоминание о поместье, вид полупьяного простодушия и дружелюбия, очень искусно принятый Лаулессом, помогли победить его подозрительность; выражение лица его смягчилось, он сразу протянул руку и пожал руку лесного бродяги.
— Нет, — сказал он, — я не помню тебя. Но что же из этого? Я готов выпить со всяким, кум, так же, как и мой Том. Любезный Том, — прибавил он, обращаясь к своему спутнику, — вот мой кум; фамилии его я не помню, но, без сомнения, он очень хороший моряк. Пойдем выпить с ним и с его другом на берегу.
Лаулесс пошел впереди, и вскоре все сидели в питейном доме. Так как дом этот был новый и стоял в уединенном месте, он был не так набит посетителями, как другие, находившиеся ближе к центру порта. Это был простой деревянный сарай, очень похожий на блокгаузы, встречающиеся в девственных лесах Америки в настоящее время. Вся обстановка его состояла из одного-двух шкафов, нескольких голых скамей и положенных на бочонки досок, изображавших столы. Посреди сарая, раздуваемый сильными сквозными ветрами, пылал огонь из корабельных обломков, изрыгая густой дым.
— Эх, — сказал бывший францисканец, — вот она, радость моряка, — хороший огонь, добрая чарочка вина на берегу, когда на дворе скверная погода и морская буря разгуливает по крыше! За «Добрую Надежду»! Добрый путь ей!
— Да, — сказал шкипер Арбластер, — правда, хорошо быть на берегу в такую погоду. Что ты скажешь на это, Том? Кум, ты хорошо говоришь, хотя я никак не могу припомнить твоего имени, но ты говоришь очень хорошо. Доброго пути «Доброй Надежде»! Аминь!
— Друг Дикон, — продолжал Лаулесс, обращаясь к своему начальнику, — у вас, если не ошибаюсь, есть неотложные дела? Пожалуйста, отправляйтесь тотчас же. Я же останусь в самом отборном обществе с двумя старыми моряками, а до тех пор, пока вы вернетесь, я готов побиться об заклад, что эти славные малые останутся и будут пить чарку за чаркой. Мы ведь не похожи на людей на берегу, мы крепкие морские волки!
— Хорошо придумано! — сказал шкипер. — Можете идти, мой мальчик, я останусь в обществе вашего доброго друга и моего доброго кума, пока не потушат огней — и даже, клянусь Святой Марией, до восхода солнца. Видите, когда человек долго бывает в море, от соли его внутренности превращаются в глиняные, и дайте ему выпить целый колодец, он все еще не утолит своей жажды.
Ободряемый таким образом со всех сторон, Дик встал, раскланялся с приятелями и, выйдя на воздух, где свирепствовала буря, отправился как можно скорее в готиницу «Коза и Волынка». Оттуда он послал сказать лорду Фоксгэму, что, как только наступит вечер, у них будет крепкое судно для поездки по морю. Потом, взяв собой двух спутников, имевших некоторое понятие море, он вернулся в гавань к маленькой песчаной бухте.
Шлюпка «Доброй Надежды» стояла среди многих других, отличаясь от них своими чрезвычайно малыми размерами и хрупким видом. Действительно, когда Дик со своими двумя спутниками заняли места в лодке и стали выплывать из бухты в открытую гавань, маленькая скорлупка погружалась в волны и дрожала при каждом порыве ветра, как будто готовая опуститься на дно.
Как мы уже говорили, «Добрая Надежда» стояла на якоре далеко от берега, где было сильное волнение. На расстоянии нескольких кабельтов не было других судов; те же, которые стояли ближе, были пусты. Когда шлюпка приблизилась к судну, пошел густой снег; внезапно наступившая темнота скрывала движения гребцов от какого бы то ни было наблюдения за ними. В один миг Дик и его люди вскочили на вздымавшуюся палубу, и шлюпка уже танцевала у кормы. «Добрая Надежда» была взята в плен.
Это было хорошее, крепкое судно, закрытое на носу и в середине, но с открытой кормой. У него была одна мачта, а оснастка его представляла собой нечто среднее между оснасткой фелуки и люгера. По-видимому, торговое предприятие шкипера Арбластера оказалось превосходным, так как трюм был полон бочонками французского вина, а в маленькой каюте капитана, кроме образа Девы Марии, — что доказывало его набожность — находились запертые на замок сундуки и шкафы, говорившие о его богатстве и заботливости.
Собака, единственная обитательница судна, яростно лаяла и кусала похитителей за пятки, но ее скоро прогнали в каюту; запертая дверь заглушила ее справедливый гнев. На ванты был поднят зажженный фонарь, чтобы с берега можно было ясно разглядеть судно; один из бочонков в трюме был открыт, и чаша превосходного гасконского вина осушена в память события этого вечера. Потом один из похитителей начал приготовлять лук и стрелы на случай нападения, а другой спустил шлюпку за борт и ожидал в ней Дика.
— Ну, Джек, карауль хорошенько, — сказал юный командир, собираясь последовать примеру своего подчиненного, — ты, наверно, хорошо сделаешь это.
— Ну, конечно, все пойдет превосходно, пока мы будем стоять здесь, но как только мы повернем нос этого бедного корабля из гавани… Вот, взгляните, как он дрожит! Бедняга слышал мои слова, и сердце у него забилось в дубовых ребрах! Посмотрите, мастер Дик! Как становится темно!
Действительно, тьма вокруг была поразительная. Громадные валы один за другим подымались из темноты, с шумом устремлялись на палубу «Доброй Надежды» и с головокружительной быстротой погружались в море с другой стороны. Редкие хлопья снега и брызги пены налетали на палубу, осыпая ее; снасти печально поскрипывали от ветра.
— Правда, вид неважный, — сказал Дик, — но ничего! Это шквал, он быстро пройдет!
Но, несмотря на эти слова, мрачный холодный вид неба, шум и завывание ветра действовали на него угнетающим образом. Когда он сошел с борта судна и снова направился к пристани бухты со всей быстротой весел, он набожно перекрестился и вручил небесам жизнь всех, кто решился выехать в море.
На пристани бухты собралось уже около дюжины лесных разбойников. Лодку оставили на их попечении, и им было велено немедленно садиться.
Несколько дальше на берегу Дик увидел лорда Фоксгэма, торопившегося навстречу ему. Лицо его было закрыто темным капюшоном; простой, длинный, жалкого вида плащ покрывал его блестящие латы.
— Молодой Шельтон, — сказал он, — так вы действительно отправляетесь в море?
— Милорд, — ответил Ричард, — дом окружен всадниками, со стороны суши в него нельзя попасть, не подняв тревоги; если сэр Даниэль узнает о нашем предприятии, то мы точно так же не будем в состоянии выполнить его, как если бы захотели ехать на ветре. Объехав кругом по морю, мы подвергаемся некоторой опасности от стихий, но самое главное — у нас есть шанс достигнуть цели и увезти девушку.
— Ну, ведите меня, — сказал лорд Фоксгэм, — я пойду за вами, чтобы не было стыдно, но, признаюсь, я желал бы лучше быть в постели.
— Сюда, — сказал Дик, — мы идем за нашим кормчим.
И он повел лорда к простому питейному дому, где он означил свидание части своих подчиненных. Он нашел некоторых из них у наружной двери; более смелые вошли в комнату и, заняв места как можно ближе к товарищу, окружили Лаулесса и сидевших с ним моряков. Эти последние, судя по их расстроенным лицам и мутным глазам, давно перешли границы умеренности. Когда Ричард в сопровождении лорда Фоксгэма вошел в комнату, все трое пели старинную, печальную морскую песенку под аккомпанемент завывания ветра.
Молодой предводитель обвел быстрым взглядом сарай. В огонь только что подбросили дров, и клубы черного дыма заволакивали комнату так, что трудно было видеть что-нибудь в отдаленных углах. Но ясно было, что люди Дика превосходили количеством число остальных посетителей. Удостоверившись в этом на случай неудачи выполнения своего плана, Дик подошел к столу и занял свое прежнее место на скамье.
— Эй, — крикнул шкипер пьяным голосом, — эй, кто вы такой?
— Эй, — крикнул шкипер пьяным голосом, — эй, кто вы такой?
— Мне нужно поговорить с вами вне дома, мастер Арбластер, — сказал Дик, — а здесь мы вот о чем поговорим.
И он показал при свете огня золотую монету. Глаза моряка загорелись, но он все еще не узнавал нашего героя.
— Да, мальчик, — сказал он, — я пойду с вами. Кум, я сейчас вернусь. Пей хорошенько, кум.
И, взяв Дика под руку, чтобы удержаться на ногах, он пошел к двери питейного дома.
Как только он перешагнул порог, десять сильных рук схватили его и связали; а две минуты спустя он был брошен в соседнем сеновале по горло в сено со связанными руками и ногами и с кляпом во рту. Затем рядом с ним бросили его слугу Тома, также связанного, и предоставили им возможность предаваться печальным размышлениям целую ночь.
Так как скрываться больше было нечего, то воины лорда Фоксгэма были вызваны условленным сигналом. Отряд смело овладел необходимым количеством лодок, и целая флотилия их отправилась на свет фонаря, повешенного на снастях корабля. Задолго до того, как последний человек из отряда взобрался на палубу «Доброй Надежды», яростные крики с берега показали, что по крайней мере часть моряков заметила пропажу своих лодок.
Но было уже поздно возвращать лодки и мстить за них. Из сорока воинов, собравшихся на украденном судне, восемь бывали на море и могли играть роли матросов. С помощью их натянули парус. Подняли якорь. Лаулесс, продолжая пошатываться и напевать одну из морских баллад, взял в руки длинный руль, и «Добрая Надежда» поплыла во тьме ночи навстречу громадным волнам за пределами гавани.
Ричард занял место у мачты. За исключением света от фонаря на судне и нескольких огоньков в городе Шорби, которые уже стали исчезать с подветренной стороны, кругом не было видно ни зги. Только временами, когда «Добрая Надежда» с головокружительной быстротой опускалась во впадину меж валов, гребень волны разбивался, и на одно мгновение взлетал водопад белой пены, но в следующее мгновение он устремлялся в кильватер судна и исчезал там.
Многие из экипажа громко молились, другие страдали морской болезнью и пробрались в трюм, где растянулись среди клади. Слишком быстрый ход, пьяное хвастовство Лаулесса, продолжавшего кричать и распевать на ходу, заставили бы самого храброго человека на борту «Доброй Надежды» усомниться в удачном результате плавания.
Но Лаулесс, как бы по инстинкту, провел судно среди громадных волн, навалился с подветренной стороны на покрытый зеленью песчаный берег, где они плыли несколько времени в затишье, и, наконец, провел его вдоль набережной из грубых камней; тут судно быстро привязали и оставили качаться и скрипеть в темноте.
ГЛАВА V «Добрая Надежда» (продолжение)
Набережная была не очень далеко от дома, в котором находилась Джоанна. Оставалось только спустить людей на берег, окружить дом сильным отрядом, выломать дверь и похитить пленницу. Тогда задача «Доброй Надежды» была бы выполнена: она доставила их в тыл врага, a отступление, во всяком случае, удастся ли предприятие или нет, могло быть успешнее произведено по дороге в лес и к резерву милорда Фоксгэма.
Но высадить людей на берег оказалось нелегкой задачей; многие из них чувствовали себя нехорошо, все закоченели от холода; теснота и беспорядок на судне нарушили дисциплину; быстрота хода, ночная тьма удручающе подействовали на них. Они кинулись на набережную; милорду с обнаженной шпагой пришлось удерживать своих собственных людей; движение беспокойной толпы было остановлено не без шума, не желательного в данном случае.
Когда порядок отчасти восстановили, Дик с несколькими отборными людьми двинулся вперед. Темнота на берегу по сравнению со светлой пеной прибоя, казалось, сгустилась, точно воздух обратился в плотное вещество; свист и завывание бури заглушали все остальные звуки.
Он только что дошел до конца набережной, как ветер внезапно стих. В наступившей тишине послышался глухой стук копыт лошадей и лязг оружия. Дик остановил шедших за ним людей и, сделав несколько шагов, вступил на дюну. Тут он убедился, что это двигаются люди и лошади. Сильное отчаяние овладело им. Если их действительно подстерегают враги, если они заняли набережную с той стороны, где те высаживаются на берег, ему и лорду Фоксгэму будет очень трудно защищаться, так как позади них будет море, и людям придется толпиться в темноте на узкой плотине. Он дал условный сигнал — свистнул осторожно.
Сигнал оказал нежелательное действие. В ночной тьме посыпался град наудачу посланных стрел. Люди на набережной стояли так плотно друг к другу, что стрелы попали в некоторых из них; раздались крики испуга и боли. Лорд Фоксгэм был сражен при первом залпе. Хокслей сейчас же велел отнести его на судно; в продолжение недолгой схватки люди его сражались без всякого руководства. Это, по всей вероятности, и было причиной последовавшего затем бедствия.
В конце набережной Дик с горстью своих людей удерживал минуту свою позицию; с обеих сторон было несколько раненых; сталь скрещивалась со сталью, ни один из отрядов не мог похвастаться преимуществом. Но в мгновение ока счастье изменило отряду с корабля. Кто-то крикнул, что все потеряно; люди были настроены так, что охотно поверили неприятному известию, переходившему от одного к другому.
— Назад, братцы, если дорожите жизнью! — раздался новый крик.
Еще один из отряда, с истинным инстинктом труса, распространил весть, неизменно появляющуюся при всех отступлениях: «Нам изменили!» И в одно мгновение вся толпа, волнуясь и толкаясь, ринулась назад, вниз по набережной, обращая к преследователям свой беззащитный тыл и оглашая ночной воздух трусливыми восклицаниями.
Один трус отталкивал корму, тогда как другой держал судно за нос. Беглецы с пронзительными криками вскакивали на борт или обрывались и падали в море. Некоторые из них были убиты преследователями на набережной. Многие пострадали на палубе судна: в слепом ужасе они поспешно вскакивали на борт, падая и давя друг друга. Наконец, нарочно или случайно, нос «Доброй Надежды» освободился от цепи, и всюду поспевавший Лаулесс, который все время оставался на руле, благодаря своей силе и храброму отпору, немедленно направил судно на надлежащий путь. «Добрая Надежда» снова пошла вперед, в бурное море; потоки крови текли с палубы, заваленной трупами и ранеными. В темноте судно двинулось вперед, борясь с волнами.
Лаулесс вложил кинжал в ножны и обернулся к ближайшему соседу.
— Я здорово отметил их, кум, — сказал он, — этих крикливых трусливых псов.
В то время, как беглецы вскакивали на судно, спасая себе жизнь, они, по-видимому, не замечали грубых пинков и сильных ударов кинжалом, благодаря которым Лаулессу удалось удержать свое место во время всеобщего смятения. Но теперь они начали яснее понимать положение дела, а может быть, кто-нибудь кроме собеседника рулевого услышал его слова.
Пораженные паникой войска медленно приходят в себя, а люди, только что обесчестившие себя трусостью, как бы для того, чтобы стереть воспоминание о их поступке, часто переходят к совершенно противоположному настроению — к бунту. Так случилось и теперь. Те самые люди, которые побросали свое оружие, которых втащили за ноги на палубу «Доброй Надежды», начали роптать на своих вождей и требовать наказания это. Все возрастающее неприязненное чувство обратилось на Лаулесса.
Чтобы удобнее выйти из гавани, старый лесной бродяга направил нос «Доброй Надежды» прямо в сторону открытого моря.
— Это что такое! — заорал один из недовольных. — Он ведет нас в море.
— В самом деле! — кричал другой. — Ну, это явная измена!
Все хором принялись кричать об измене и пронзительными голосами, с ужасными ругательствами, требовали, чтобы Лаулесс поскорее привел их к берегу. Стиснув зубы, Лаулесс молча продолжал вести «Добрую Надежду» по тому же курсу, среди огромных волн. Частью под влиянием хмеля, частью из чувства собственного достоинства, он не отвечал ни на бессмысленные выражения ужаса, ни на позорные угрозы. Недовольные собрались позади мачты. Ясно было, что они, как петухи во дворе, «кричат, чтобы придать себе храбрости». Очевидно, они были готовы ко всякому несправедливому, неблагодарному поступку. Дик начал подыматься по лестнице, чтобы остановить проявления недовольства, но один из лесных бродяг, смысливший кое-что в морском деле, предупредил его.
— Ребята, — начал он, — право, у вас деревянные головы. Чтобы вернуться назад, нам надо выйти в открытое море, не правда ли? Ну вот, старый Лаулесс…
Кто-то ударил оратора в зубы и по лицу, и в следующее мгновение с быстротой огня, распространяющегося в сухой соломе, его повалили на пол; трусливые товарищи топтали его ногами и кинжалами отправили на тот свет. Гнев Лаулесса прорвался наружу.