Я положил одну половинку на язык и почувствовал медовую прохладу — Сангак держал абрикос на льду.
— Посмотрите на эти плоские мисочки, хозяин,- я заказал их у гончара специально для «Золотого зерна». В общем-то это такие подносики для маленьких кусочков без соуса, на черном еда смотрится невероятно! И для каждого из наших ресторанов я придумал свой цвет донышка: есть золотистый, есть нежно-синий. Но внешне все похожи друг на друга. Расходы, кстати, окупились за два дня. Вы не представляете, хозяин, как хорошо идут клиенты сейчас, когда спала жара! Они едят и едят, и остановить их нельзя! — развлекал меня тем временем разговорами счастливый хозяин котлов, жаровен и лежанок.
И это говорит бывший воин и мой начальник охраны, подумалось мне. Многие из моих предков, столетиями выстраивавших торговый дом, отправили бы такого человека домой следующим же караваном без объяснения причин. И это — в лучшем случае. Но я, боровшийся со струйкой сока на подбородке (служитель уже нес мне кусочек белой ткани), лишь кивал, пытался сдержать блаженную улыбку и думал: «Бог Небесный добр к этому человеку, но обязательно ли было терять руку, чтобы найти новую жизнь и новую, более чем мирную профессию?»
Застенчиво подошла Меванча, склонила в поклоне свой острый носик и сверкнула на меня миндалевидными синими глазами.
— Я бы станцевала для вас прямо сейчас, господин, но у меня выступление в цирке на Западном рынке. Вы как раз отдохнете, и стоит вам только пожелать — и я станцую для вас перед закатом, — сказала она.
И, повинуясь моему благосклонному кивку, понеслась к ждавшему ее у выхода ослику. Свита с гонгами, барабанами и прочими инструментами стояла там же в нетерпении.
Потом настала очередь Маленького Вана. Его письмоводители провели меня к столику, где Ван ждал, кланяясь. На столике были разложены кисти, маслянисто отсвечивала лужица туши в углублении плоского камня, и был уже раскручен и прижат к столу каменными резными фигурками девственно чистый свиток бамбуковой бумаги.
— В честь вашего долгожданного приезда, хозяин, позвольте мне поднести вам эти двадцать иероглифов, — сказал талантливый юноша, не без хорошо скрытого ехидства поглядывая на меня веселыми глазами.
Я не опозорился — сказав Вану несколько ласковых слов, принял серьезный вид и замер, сложив руки на груди.
Мертвое молчание установилось в радиусе нескольких шагов — другое дело, что вокруг этого почтительного круга из разных точек двора раздавалось счастливое «о-о-о» и «а-ах»: служители вынесли снятое с углей нежнейшее баранье мясо на ребрышках и поливали его на глазах у всех гранатовым соком. Ну, а за пределами Сангакова царства рыночная толпа и вовсе гудела, как в разгар битвы.
Маленький Ван стоял, зажмурившись, с лицом, как у бодисатвы или самого Учителя Фо. Потом он сделал глубокий вдох, выдох — и взял в руку большую кисть, и еще придержал правую руку левой для прочности.
Стояло завороженное молчание. Мой письмоводитель окунул кисть в черноту туши, подержал ее там, чуть повернул и медленными и уверенными, как ход каравана, движениями начал покрывать свиток простыми черными иероглифами квадратного уставного письма.
На лицах грамотных ханьцев, глядевших на свиток, забрезжило понимание, но они сдерживались, ожидая моей реакции. Мне, по сути, была оказана действительно большая честь — красивый жест Вана означал, кроме прочего, что местные работники моего торгового дома знают о моей невиданной, с их точки зрения, способности читать здешнюю письменность, и ненавязчиво показывают мне это, делая таким образом комплимент. Хотя я не сомневался, что надпись будет несложной.
Я мог бы вежливо принять подарок, попросив отнести его ко мне в дом для более серьезного изучения.
Но в этот прекрасный день я как будто летел на мощных крыльях-мне казалось, что я могу все. И когда Ван со вздохом закончил священнодействие — на его остром носике повисла капелька пота, — я подошел и стал с ним рядом, набрал в грудь побольше воздуха и попытался погрузиться в мир этих знаков.
— Четыре строчки,- сказал я как бы сам себе, и все замерли и вытянули носы, улавливая мои слова.- Каждый день… плыву… цветы… лотосы. Маленькая лодка — большой остров… Поздно, не хочется возвращаться. А это что?
— Отталкиваюсь шестом, — шепотом подсказал Ван.
— Ну, конечно, я же в лодке… Не поднимаю брызг, потому что боюсь… Боюсь забрызгать… Красную одежду… нет, цветы… одежду цветов? Какую одежду? Боюсь забрызгать водой цветы?
Ван смотрел на меня с искренним любопытством, думая, что я об этом не догадываюсь. Потом склонился в поклоне:
— Абсолютно правильно, хозяин. Человек боится уронить каплю воды на лепестки лотоса, чтобы не спугнуть их красоту. А теперь, если я осмелюсь — то же самое на языке вашей родины.
И уже другой, маленькой острой кисточкой этот растущий талант написал, без единой ошибки, согдийскими буквами ниже и левее свой перевод:
Юноша угадал. Именно в этот день я был распахнут настежь тихой красоте этой земли и чтил ее трепетных поклонников, которые боятся даже уронить каплю на лепесток растущего в воде розового лотоса, поскольку красоту его можно лишь испортить.
— Я подумал, что после трудного пути ваша душа поймет глубинный смысл этого стиха, совпадающий с нашим общим желанием: отдохните, господин, — возгласил счастливый каллиграф.
— Неужели это ваш стих, уважаемый Ван? — чуть склонился я в его сторону.
— Я бы не осмелился, — очень серьезно ответствовал он. — Это новый стих нашего великого Ван Вэя, который переписывает вся столица.
— Когда тушь просохнет, отнесите ко мне домой, — вполголоса приказал я, и просветленная этой сценой толпа людей народа хань с поклонами пошла на рабочие места.
А я повернулся и увидел стоящего под стенкой Юкука.
Он выглядел не очень хорошо — казался маленьким, неожиданно старым, кожа его лица была сероватой, а водянистые глаза слезились.
— Я тоже неплохо поработал, — сказал я ему в виде утешения. — И прямо сейчас нам будет о чем поговорить. А тебе, мой друг, следовало бы отдохнуть не меньше, чем мне. И для начала — куда за эти полтора месяца ушли цены на шелк, и особенно шелковую пряжу?
— Растут как сумасшедшие, — хриплым сипом отозвался Юкук.
— Торговый дом прекращает закупки шелка, — так же еле слышно сообщил я, глядя в его расширившиеся глаза. — Потому что в империи возможны большие неприятности. Впрочем, может быть, нам и удастся без них обойтись. А цены на наших лошадей?
— Они, наоборот, очень плохие, — доложил он. — А вот лошади при худшем повороте событий как раз могут подняться в цене. Потому что… ну, скоро мы поговорим обо всем поподробнее. Сангак, у нас ведь есть еще полстражи до обеда?
— Я принесу вам обед в любое время, — сказал он, и голос его чуть дрогнул. Он очень хорошо меня знал и уже чувствовал: что-то надвигается именно на него.
— Нет уж, — сказал я, глядя ему в глаза. — Сначала мы кое-что сделаем. И уже потом и я, и ты — да, да, обещаю тебе, — сможем пообедать спокойно.
Я повернулся и пошел в дом, наверх, на галерею. Мои друзья тронулись за мной.
— Меванча точно уехала? — поинтересовался я на ходу.
Сангак молча кивнул и проглотил слюну.
— Охрану на все входы и выходы, — сквозь зубы скомандовал я ему. И добавил: — Я прошу у тебя разрешения войти в ее комнаты.
Пауза длилась буквально мгновение.
— Конечно, господин, — мертво отозвался он. Краем глаза увидев, что охрана уже занимает свои места, а Юкук, чуть задыхаясь, поднимается за нами, я сделал еще несколько шагов к раздвижной двери.
— Сангак, ты ведь хорошо знаешь эти комнаты, — сказал я. — И знаешь, где она хранит оружие. Да, да, именно оружие. Ну, палки для упражнений, что ли.
Сангак этого, однако, не знал и растерянно молчал.
Под множеством платьев и костюмов я искать не стал. Мои глаза сразу же начали шарить по балкам потолка.
— Подсади, дорогой мой друг, — сочувственно сказал я Сангаку, — и почти взлетел к потолку, отталкиваясь от его сложенных локтей.
Не так уж много в любом доме мест, где можно что-то спрятать. Достаточно найти пару кусков дерева, которые вынимаются. А дальше следует взять кое-что пальцами не дыша и запомнить, как оно было сложено.
У меня в руках были длинный седой парик, а также темная маска, изображавшая черное старческое лицо. Дальше в темноте углубления были серые тряпки и виднелись очертания небольшого складного арбалета.
— Позвольте вам представить ведьму Чжао, — сказал я, примериваясь, как бы поаккуратнее положить мои находки на место. — Где-то здесь должно быть что-то вроде люка, через который эта дама выползает на крышу…
— Позвольте вам представить ведьму Чжао, — сказал я, примериваясь, как бы поаккуратнее положить мои находки на место. — Где-то здесь должно быть что-то вроде люка, через который эта дама выползает на крышу…
И вползает обратно, мог бы добавить я.
Потому что именно через крышу женщина-воин, ставшая танцовщицей, вернулась в свою комнату после того, как спасла мне жизнь своим выстрелом. Кроме нее, с ее сверхъестественным умением двигаться ловко и бесшумно, просто никто не мог видеть буквально все, что происходило со мной в ту ночь, шаг за шагом. А в сторону подворья, обогнав меня, она двигалась по крышам по одной простой причине — она жила там. И продолжает жить, наблюдая в том числе и за нашим торговым домом и рассказывая в том числе и о наших делах своему господину в Фэньяне.
Сангак пока не понимал ровным счетом ничего — но какое-то облегчение на его лице читалось. Быть ведьмой Чжао, на его взгляд, вряд ли могло считаться преступлением само по себе. Хотя продолжения он все же страшился.
— Вы вернулись от Ань Лушаня, — прошептал Юкук. — Значит, ведьма Чжао…
— Костюм лучшего из его шпионов, -закончил я. И Сангак снова опечалился.
— Некроманты? — как бы между прочим спросил мой мудрый друг.
— Нет, нет, — покачал я головой и оперся на железные плечи Сайгака, спускаясь.
— Может быть, все вообще было наоборот — наша умная танцовщица первой придумала свой костюм злобного ночного духа, а уже потом некроманты, услышав разговоры о ведьме, использовали их в своих целях и начали показывать своим рекрутам всякие там кости. Вспомни сроки, Юкук, — разговорам о ведьме уже года два-три, а некроманты, как ты помнишь, начали свои забавы гораздо позже.
— Мало нам… у нас тут еще, оказывается, квартируют шпионы Ань Лушаня, — мрачно пробормотал Юкук.
Я перевел взгляд на Сангака. Он все еще нависал надо мной всей тушей, но успел во время этого разговора стать ниже ростом. Он хорошо знал, что дальше неизбежно последует приказ — уничтожить врага собственноручно, чтобы хотя бы частично искупить свою вину.
— Сангак, — сказал я резко, и он вздрогнул. — Женщина-воин, служащая своему соотечественнику, — это не позор для нее. Слушай мое приказание: ты не дашь ни одной пылинке коснуться Меванчи. Она нам сейчас очень понадобится. А ты не покажешь и виду, что что-то изменилось, хотя это будет трудно. И даже потом, когда она уже будет не так нужна, ты будешь по-прежнему беречь ее от всяких бед. Потому что она великая танцовщица нашей родины. И еще потому, — я двинулся к выходу, — что она спасла мне жизнь. Ты видел, как я только что держал в руке ее арбалет? Ты же не думаешь, что в ту ночь я отдыхал перед сном с арбалетом в руке? А потом застрелил гнавшегося за мной карлика — в спину, а не в грудь? Она стреляла через двор, с дальней крыши — отличный был выстрел. А теперь обедать, Сангак. Поедим вместе, и ты расскажешь нам, какие новые блюда ты придумал… И еще, — тут я обернулся уже к Юкуку, — надо бы посмотреть, как ей больше нравится подслушивать наши разговоры — в комнате-душегубке, или нам лучше вести их под стеночкой, прямо под ее окнами, чтобы ей лучше было слышно.
Почти беззубый рот Юкука начал раздвигаться в улыбке.
— То есть Ань Лушань хочет получать от вас какие-то новости, хозяин?
— Ну, конечно, — кивнул я благодарно. — Вообще-то мы будем писать ему письма. А братец Ань не будет верить ни единому слову из них. Но будут такие новости, которые я буду сообщать своим друзьям по секрету, якобы не догадываясь, что некая дама станет передавать их тому же Ань Лушаню. Надо, словом, помочь великому полководцу империи.
Я щелкнул пальцами и, почти пританцовывая, тронулся вниз.
А у долгожданного дома меня ждал сюрприз. Когда моя торжественная кавалькада — ферганец, в придачу к нему я сам и два головореза верхом — приблизилась к увенчанным высокой серой крышей каменным квартальным воротам, с другой стороны проспекта ровно на такое же расстояние к ним, шаг в шаг, придвинулась другая кавалькада. Это была прекрасная Ян в сопровождении Лю (и еще трех придворных девушек), поражавших народ экзотическими, якобы западными костюмами — высокие остроконечные шляпы с полями, с краев которых свисали полупрозрачные вуали, спускавшиеся до самых седел.
— Дочь императора обязана выезжать в сопровождении воинов в броне и со знаменами, — сказала мне раскрасневшаяся и счастливая, как ребенок, Ян после первых приветствий. — Мне, к счастью, можно обходиться без этого — да, кстати, и дочери императора на самом деле… молчу, молчу, молчу. А то — представляешь, ты выходишь к воротам — а тут целая армия!
— Да как же вы, уважаемая госпожа, узнали, что я приезжаю именно сегодня? — почтительно спросил я, раздвигая ловившую каждое наше слово толпу и ведя ее коня под уздцы по главной улице квартала.
— У меня есть шпионы! — драматичным шепотом сообщила она, склоняясь ко мне. — Знаешь, что это такое?
Я честно потряс головой.
— Уже неделю как один такой шпион… хорошенькая девушка, между прочим… сидел у тебя там, на рынке… О, небо, почти два месяца без вашего массажа — у меня болит все внутри! — возгласила она погромче, увидев, что уличные зеваки оказались уж совсем близко.
А в доме две счастливые дамы отогнали моих слуг, не дав им поприветствовать меня. Усадили на галерее на почетном месте. Затем вытащили из седельной сумки что-то здоровенное, почти в рост человека, и начали суетиться, загораживая эту штуку от меня спинами.
«И-эр!» — скомандовал, наконец, голос моей возлюбленной, и обе двинулись ко мне по дорожке в ногу, клоунскими шагами, конвоируя нечто зажатое между ними и заливаясь диким хихиканьем.
— Это же ты! Ты! — раздался голос Ян.
Ко мне несли громадных размеров раскрашенную полупрозрачную марионетку из промасленной кожи — для театра теней. Она изображала типичного согдийского купца в высоком, загнутом вперед колпаке, с громадным горбатым носом, агрессивно торчащей вперед бородкой, окаймлявшей всю челюсть. А также с красной рожей и вообще, без всяких сомнений, пьяного.
— Подарок! — заливалась смехом Ян. — Я давно хотела подарить тебе что-нибудь, а когда в день прощания ты сделал это… эту ужасную вещь… у-у-у, я подумала, что подарков у тебя должно быть много! Очень много!
В тот день мне достался от нее еще один подарок, стоивший целое состояние,- несколько источавших очень знакомый аромат фигурок из камфарного дерева. («Камфара — это мой запах, — сообщила мне Ян. — А тот запах, от которого я просила тебя меня избавить,- он ведь действительно почти ушел! Потому что ты целитель и волшебник».)
Передо мной были фигурки тончайшей резьбы: погонщик верблюдов на своем двугорбом бактрийце, конный охранник, дама в повозке, похожая на ту, что я видел сегодня утром, и прочие путешествующие персонажи.
Дорога, подумал я. Путь от оазиса к оазису. Детский вопль ветра среди камней.
— Ими обычно прижимают свитки на столе, чтобы не сворачивались,- подсказала теревшаяся о мое ухо напудренной щекой Ян. После чего она завопила прямо в это ухо: — Баня! Баня! Тебе надо помыться с дороги! Тебя помоют две прекрасные женщины! А я — я просто умираю без… массажа!
Был и настоящий массаж. И слова, совершенно неожиданно прозвучавшие во время этой лечебной процедуры.
— Мальчишка задумал очень опасное дело, все пытаюсь его отговорить, — сказала она в ответ на мое замечание о напряженных мышцах шеи. — Ну, если очень коротко, он задумал собрать всех своих многочисленных врагов в одну… скажем так, кучу… и послать их… — тут она покосилась на меня, — ну, в очень опасное место, где они все должны будут потерпеть неудачу и опозориться, а то и вообще сгинуть. Штука в том, что враги не так глупы, как мальчишке кажется, они будут сопротивляться его идее, и возможны неприятности. Вот спорю с ним, уже надоело. Прости, что отвлекаю тебя глупыми разговорами… Продолжай, продолжай…
Мои пальцы не остановились ни на мгновение, хотя ценнее этих слов я не слышал ничего вот уже которую неделю.
Мальчишкой, как я уже знал, Ян называла своего брата.
Который был премьер-министром империи Ян Гочжуном
И теперь у меня буквально в руках оказалась, наконец, разгадка авантюры с Западным походом.
Может быть, в случае удачи этот поход и отодвинул бы границы империи далеко на запад — и повысил бы ее доходы от обложения наших караванов на Великом Пути.
Но, оказывается, главный организатор этой авантюры хотел чего-то совсем иного. Вовсе не военной удачи. А наоборот.
Вытащить своего главного врага из находящихся под его командой трех военных округов. И отправить его далеко на запад.
Оставить у него в тылу второго великого полководца империи — ненавидящего Ань Лушаня генерала Гэшу Ханя. И дать Гэшу возможность не пропускать караваны с припасами, и этим поставить Ань Лушаня на грань катастрофы.