— Прости меня, — пробормотал я. — Я тебя подвел. Я не знаю, что делать. Посмотри, вот там, справа сзади, и не пугайся…
— Ну и что? — после краткой инспекции сказала она, все еще тяжело дыша. — Чего пугаться? Ну, там какая-то рваная дырка…
Я пошевелил плечом еще, еще раз. Было, конечно, больно, потому что стрела бьет с размаху совсем не слабо, даже если не протыкает тебя насквозь. Но прежде всего мне было стыдно. Надо было быть полным идиотом, чтобы забыть о балхской кольчуге, которую я стащил с покойника в горящем ведомстве господина Чжоу. Наконец-то она спасла жизнь очередному хозяину.
Чтобы не заплакать, я потерся лицом о горячую потную шею Варза. Конь укоризненно вздохнул.
Мы пешком поднялись вверх по кустистым террасам, стараясь не удаляться от «Персикового источника», прислушиваясь к каждому звуку.
Но звуков не было. И только тогда я позволил себе поверить невероятному: у меня все получилось. Плохие вы наездники, господа гвардейцы.
— Мне нравятся вот эти кусты, — как сквозь туман донесся до меня голос Ян. — Я пойду туда одна. Без единой служанки…
У меня все получилось — и вот я сидел на поляне, рядом пасся совершенно загнанный конь, на мне были выдающие меня издалека одежды особого отряда императорской гвардии, в которых мне нельзя было нигде показаться. У меня почти не было денег, никакой еды.
Я не отчаивался бы, если бы оказался в пустыне — потому что пустыня твой друг, если ты умеешь говорить с ней на ее языке. Но я сидел в середине леса в чужой стране, не имея понятия о том, что находится на юге, западе, севере и востоке от меня. Вдобавок со мной была женщина, которую забавляла идея о том, чтобы присесть в кустиках, не прибегая к помощи служанок.
Кусты и деревья покачнулись от набежавшего ветра. Я перебросил на колени чуть изогнутый меч, полтора суток бесполезно бивший меня по ноге.
Даже бедняга Сангак, наверное, не знал моего секрета: я никогда в жизни понятия не имел, как обращаются с этим тяжелым длинным куском железа, если не считать обязательных уроков в детстве. И дело даже не в том, что с моим ростом у меня не было шансов против похожих на громадные бочки воинов империи или Великой Степи,- «невидимки», в конце концов, все как на подбор невысоки ростом, а ведь им нет равных в бою.
Меч — это такой топор для мяса, только другой формы. Он сделан для того, чтобы разрубать пластины китайского доспеха и кольца — согдийского. Он с мокрым звуком вгрызается в человеческую кожу — бледную или смуглую, не разбираясь. А дальше рассекает жилы и кости, и ты видишь их потом высовывающимися из-под кожи — белые обломки с розовыми прожилками и сгустками крови. Если человек еще жив, то он сидит среди кровавой грязи на земле и смотрит на эти обломки, боясь пошевелиться. Если ему повезет, кости можно вылечить — они будут срастаться месяц-другой. А удар меча занял время, за которое не успеешь даже моргнуть глазом.
Я вылечил множество ран от меча, но никогда не опускал меч на другого человека. Это, наверное, позор для потомка древнейшего рода самаркандских воинов — рода моей матери, и для сына моего отца, на чьем туте красуется ястреб.
Но всю свою жизнь я более всего стыдился глупости, а не физической слабости. Потому что мечом или стрелами ты можешь уложить в пыль максимум десять человек, которые не успеют даже сообразить, что с ними случилось. А ум может уничтожать целые армии. Глупость же — потерять их.
В битвах я не боялся за себя, потому что готовил эти битвы неделями и месяцами тяжелого труда. В мелких стычках или сражении при Забе, когда я доставал из ножен свой меч, я знал, что на металлический свистящий лязг его оборачивались десятки, а при Великом Забе — многие сотни моих воинов. Я сквозь зубы говорил: «Атаковать», — и почему-то все до единого слышали меня и двигали коней вперед. Я знал, что должен оказаться впереди них, и подлетал к врагу с отведенным в сторону, если не опущенным вниз, мечом, глядя этому врагу прямо в глаза. Но мои воины уже обгоняли меня, обходя справа и слева, бережно оттесняя меня от схватки и сминая врага, как кустарник.
Все великие битвы — это итог чьей-то великой глупости, жадности и злобы. Великим воином был второй император дома Тан, несравненный Тай-цзун, Ли Шиминь. Он один, отделившись от своей выстроившейся во главе войска конной железной тысячи, подъезжал к стоявшему во главе вражеского войска хану, брал его коня за уздечку, наклонялся близко-близко и тихо спрашивал: ты видишь, кто перед тобой? Знаешь, что сейчас будет?
И не было битвы, потому что хан движением руки поворачивал коней назад.
Об этих битвах песен не сочиняли.
Но сколько их было, других, воспетых битв и других воинов, которые летели как на крыльях в бой, уже не в силах остановиться, в ушах их звучала бешеная дробь многих барабанов и персидские трели поющих женских голосов — и не было ничего прекраснее этого неостановимого полета. А в итоге — все то же: кровавая грязь под копытами обезумевших коней.
И вот сейчас я, после всех моих битв, выигранных и проигранных, сидел на поляне с бесполезным мечом на коленях, окруженный кустами, из которых могли выйти гвардейцы, — а могло появиться и что-то похуже.
Я не очень верил в то, что прямо сейчас увижу змею ба, которая пожирает слонов. Или зверя суань-ни, громадную крысу-медведя, с легкостью перекусывающего слоновьи лапы. Но другое дело — корова-людоед по имени я-юй, с ее почти человеческим лицом, или чжу-хуай, с клыками и четырьмя рогами… Или такая же четырехрогая плотоядная корова ту-лоу, или ао-е — белая, с густым мехом на спине. Наконец, страшная корова си-цюй, с голосом, как плач новорожденного ребенка… Я видел их изображения на многих свитках, слышал рассказы о них — и вот это уже было более реально.
Вечер приближался. Но я не знал, что именно извлечь из краденой сумки, чтобы развести огонь, — да и не лучшей идеей было разводить его: звери могли испугаться, а вот люди как раз наоборот.
То есть, подводя итоги: я понятия не имел, что мне делать дальше. Следовало решить, куда скакать. На юг, вслед за императором, который, возможно, и сам лишится трона и жизни до наступления ночи? На север, откуда надвигались грозовая туча и целые армии врагов? На мой родной запад, путь к которому уже, наверное, перекрыт теми же полчищами? Чем питаться — вспоминать уроки охоты господина Ду?
А чего ты хотел, сказал я себе, если вся история с похищением была одной великолепной глупостью. И самое умное, что ты мог сделать, — это решиться на эту авантюру в одиночку. Потому что подставлять под почти верную смерть своих людей в этом случае было бы просто недопустимо.
Неужели это я пошел на все эти глупости? Неужели я всерьез думал, что все эти шеренги гвардейцев и чиновников так и не поймут, что происходит на их глазах? Ну, хорошо, женщина в зеленом платье пошла помолиться, через короткое время их собрат выносит лишившуюся чувств женщину в том же зеленом платье, сдает ее в руки палачу, лица ее не видно — это хорошо, это умно. А пожар после этого события — что ж, пожар как пожар, чему же гореть, как не кухне.
Но еще до того часовые на воротах, будь они поумнее, могли бы рассмотреть мои штаны и обувь, непохожие на нормальные офицерские сапоги из козлиной кожи с завязками, и тихо доложить обо мне караульному начальнику. Тот мог бы потребовать объяснений, которых я дать никак бы не мог. Далее — смерть…
Или же — двор мог бы быть окружен солдатами со всех четырех сторон, и тебе оставалось бы молча смотреть, как затягивается шелковый шнурок в руке евнуха Гао Лиши. Потом повернуться и бежать к коню, иначе расспросы и — смерть…
А если бы Лю осталась жива? Мог бы я незаметно воткнуть нож ей под ребро, отняв последние мгновения жизни? Боюсь, что нет. Тогда я просто схватил бы Ян в охапку у алтаря и рванул бы с ней к выходу через горящую кухню. Наконец — что самое вероятное — кухня не загорелась бы, ты бежал бы с несчастной Ян к коню, а какой-нибудь гвардейский дувэй орал часовым, чтобы те закрыли ворота. И далее — смерть…
Надо все же признать: не так плоха была эта идея — поджечь кухню. Часовым у ворот, которые не видели казни и не имели понятия о том, что происходит там, во дворике, видно было лишь, как от пожара разбегаются веером по внешнему двору полуодетые посудомойки и солдаты, и мы среди них. Крики «пожар» заглушают крики «лови его». Да, неплохо.
Но что дальше? Вот я сижу на поляне, как последний идиот…
А самая прекрасная женщина на земле опускает свои округлости в наполненную струящейся водой песчаную ямку, подставляя лицо ручейку, журчащему с холмика над ее головой. Медленными движениями моет грудь, осторожно приподнимая ее и посматривая на тебя смеющимися глазами. Остатки тряпок, кое-как выстиранные, висят на ветвях соседних кустов: ого, оказывается, можно обойтись и без служанок? Предвечерние птицы начинают перекликаться в листве, а это значит, как учил господин Ду, что никто не подкрадывается к твоей поляне.
Вот твоя награда. И ты сидишь, боясь пошевелиться. Не говоря о том, что ноги у тебя как будто налиты железом, а голова кружится и гудит.
— Когда ты тоже вымоешься, я, пожалуй, согласилась бы еще раз ощутить твои руки… вот в этих местах, которыми я билась о седло — они начинают жутко болеть, — смиренно сказала она мне, сделав строгое лицо. — И еще ноги… Как будто не конь, а я сама бежала всю дорогу…
Потом она с удовольствием улеглась на живот, привычно подняв одну ногу. Я нажимал пальцами на точки ее розовых мягких ступней одну за другой — точки, которые должны были вернуть этим маленьким ногам бодрость и легкость. Холм нависал над нами сверху зеленым гребнем, охранявшие нас цтицы перекрикивались спокойными голосами.
— Прыгать в седле было ужасно… но ты так хорошо держал меня… а правда ли, что тюрки умеют делать в седле кое-что с женщиной, даже в галопе? — тихо прозвучал ее мечтательный голос.
Я продолжал возвращать жизнь ее ступням. Дальше же, помнится, была мысль: что же это такое, не может у нормального человека быть таких ног — огромных, ороговевших и растрескавшихся, с большими грязными ногтями.
И следующая мысль: а что делают эти босые ноги на траве в трех шагах от нас и как это они подобрались сюда совершенно беззвучно?
В полном ошеломлении я поднял глаза на обладателя ног. Возраст этого странного явления был неясен. Губы, брови и щеки его были раскрашены лихо, размашистыми движениями,- он явно не пожалел румян и, кажется, простого угля. Борода клочьями вокруг красных губ и такого же красного носа придавала пришельцу на редкость колоритный — чтобы не сказать звероподобный, — вид, а какие-то древние серые с черным одежды не были похожи ни на что, особенно — доходившие до колен широкие штаны. Это был ни в коем случае не крестьянин, и не чиновник, и не горожанин… скорее картинка со странно знакомого старинного свитка.
Оказаться перед незнакомцами босым (и без головной повязки) для жителя империи было верхом позора — но стоявшую передо мной личность это никоим образом не смущало. Личность (серая головная повязка на ней все-таки была) наблюдала за движениями моих пальцев со смесью снисходительного одобрения и удивления.
— Хэй, — гнусавым голосом сказал мне незнакомец, подняв ногу и став похожим на какого-то журавля в серых перьях, — а вот это ты знаешь?
Тут он, балансируя, показал мне заскорузлым пальцем две точки пониже колена.
— Ну, конечно, — как завороженный отозвался я, послушно переводя пальцы к указанным точкам. — Но это потом, сначала ведь надо пройтись вот здесь и здесь…
Тут я окончательно понял, что все это — какой-то болезненный бред. А серый человек, кивнув, поднял над головой руки и похлопал в ладоши. «Хэй», — донеслось откуда-то сверху. И я чуть не упал на траву, увидев, что с высокого гребня холма прямо над нами свешиваются еще три головы, увенчанные серыми шапками разных конфигураций. Затем в листве зашуршало, и вниз начала спускаться странная конструкция — какое-то деревянное сиденье на веревках.
— Вы это, поскорее, — сказал несуразный человек, тыкая пальцем в сиденье. — А лошадкой я займусь сам.
Успевшая подняться с травы розовая пухлая Ян абсолютно спокойно, снимая с куста на ходу еще мокрое тряпье, двинулась в указанную сторону. Мне оставалось лишь пойти за ней, оставив на поляне бесполезный меч, кольчугу, гвардейский мундир, шлем, седло и сумки — а также и Варза, не проявившего к странному человеку никакого недоверия.
Нас в сиденье втащили наверх, среди бивших по лицу веток, — и, глядя сверху на бывшую «нашу» поляну, я увидел, что отсюда она видна как на ладони, а вот подняться с нее вверх без сиденья было бы нелегко.
Далее нас поволокли еще выше, причем я почти упирался лицом в обнаженные ягодицы Ян — и никого, кроме меня, это никоим образом не волновало. На травянистой площадке Ян, наконец, завернулась в немедленно облепившие ее тряпки (в том числе бывшую нижнюю юбку из тонкого, телесного цвета шелка). И мы увидели прямо перед собой деревянные ступени, ведущие еще выше.
— Мои ноги,- вздохнула она, но три толстые серые задницы наших провожатых уже раскачивались вправо-влево где-то над нами. Ждать нас явно никто не собирался.
Наверху нам открылись довольно старые, кое-где побеленные стены дворика; заросшие мхом и усыпанные листвой и хвоей крыши. А еще в этом странном месте был запах. Он одновременно тревожил и успокаивал. Он был очень знакомым, этот запах — ароматный дым, множество сухих трав, но еще как будто давно высушенная рыба, и что-то сладкое и густое… Мне почему-то вспомнились одновременно рынки Чанъани, моя лекарская сумка после битв и многое, многое другое.
Десяток одинаково одетых серых людей чем-то занимались среди старых стен и крыш — они тащили какие-то вещи, навьючивали ими ослика, стоявшего у круглых ворот неподалеку. Один чистил метлой глиняную раскрашенную статую веселого старичка, державшего в руке розовый персик. За старичком была стена под козырьком крыши, и на облупившейся фреске я угадал очертания восьми лишенных возраста человек, сидевших за вином.
Глухо ударил колокол за стеной. «Даосы, — понял я. — Это же даосы».
Дальше случилась некоторая заминка — никто из окружающих, похоже, не имел ясного понятия, зачем нас сюда притащили и кто мы такие. Нас поводили по храмовым дорожкам, дали постоять у изображения строгого старца в такой же круглой шляпе, как у многих из проходивших мимо монахов. Лицо его было знакомым и необычным, и я вспомнил, как раньше много раз пытался разгадать загадку: почему он похож на получеловека, полудуха гор, почему у него такая странная, бугристая голова и такие огромные, выпуклые глаза.
«Учитель Лао»,- прошептала мне Ян, перед тем как стать на колени перед каменным старцем.
Тут ей, чтобы она не смущала даосскую братию проступающими сквозь тонкую ткань формами, принесли какую-то рогожу из простонародной пеньки. Она встала и изящно завернулась в нее, двинув плечом. Принесший это тряпье даос сразу же заинтересовался этим движением и не проявил никакого желания уходить. Тогда Ян сделала свой неподражаемый жест, выбросив руку вперед с легким приседанием, как будто желая благодарно коснуться кончиками пальцев драного рукава даоса. И у нас в этом заброшенном монастыре появился друг и поклонник.
Я перестал даже пытаться понимать, что происходит: наверное, потому, что Ян чувствовала себя здесь совершенно непринужденно. Сделав несколько шагов в сторону от Учителя Лао и Ян с ее новым обожателем, я оказался на обрыве, у деревянной ограды. Багровое солнце пыталось продраться вниз, к своему ночному ложу, сквозь тучи, казалось, состоявшие из жидкого, пышущего искрами металла. Верхний край этих туч багровел уже у меня над головой.
Далеко внизу виднелась прямая светлая полоса дороги, вознесенная над клеточками лиловеющих полей. Слева, далеко-далеко, чернели угрюмые квадраты деревни и станции Мавэй, с затаившимися за четырехугольником стен тоской, отчаянием, злобой и нетерпением. Дым оттуда, заметил я, уже не поднимался — что могло, сгорело, а еды, даже чтобы готовить ее на кострах, там действительно не было.
А по дороге, справа налево, двигались группами игрушечные всадники, над их головами взблескивали наконечники невидимых копий. Между этими черными многоножками катились миниатюрные экипажи, над одним из них неожиданно возник в воздухе крошечный зонтик. Госпожа Чжан прибыла к месту событий.
— Она уже путешествует с зонтиком, как императрица. Жаба, — сказала неслышно возникшая возле меня Ян в своей пеньке.
— Пусть каждый получит свое, то, что хотел и заслужил, — ответил я. — И мы еще посмотрим, кому будет лучше. Пока что мы — на горе и дышим чистым воздухом, она — внизу… Правда, дождь будет поливать всех одинаково.
За спиной я услышал сморкание, хлюпанье и плевок. Таким деликатным образом побеспокоил нас все еще босой даос, который, видимо, успел дать приют моему спасителю Варзу.
— Сейчас польет, — сообщил даос, которого закат делал похожим на медную статую. — Ну-ка, пойдемте.
Он привел нас к алтарю, над которым возвышался каменный человек вполне нормального и современного вида.
— Мэн Шэнь, великий целитель, — снова хрюкнул носом босой даос. — Он жил в этих горах. Я его видел, помню. Ну-ка, раз уж вы здесь…
Он подал Ян бамбуковый цилиндр, в котором сухо гремели длинные бамбуковые щепки. Ян ловко крутанула его, и одна щепка выскочила на пол, к ногам великого целителя Мэна. С третьей попытки то же самое проделал и я, размышляя, приблизит меня эта процедура к миске какого-нибудь супа или нет.
Сидевший в темной комнатке за алтарем еще один даос, кинув взгляд на щепки и обнаружив вырезанные на них цифры, начал водить пальцем по валявшимся перед ним табличкам, ловя последний свет из окна. Наконец он поднял на нас глаза, в которых я увидел искренний интерес.