Сегодня я не без печальной усмешки вспоминаю, что после возвращения в дом, притихший после похорон моих людей, я, сам того не сознавая, попытался повернуть время вспять. Это же так просто: не было никакого карлика-убийцы, никакого побега по шершавой черепице, ночной сад по-прежнему остается самым безмятежным и тихим местом на свете. А сам я так и сижу на шелковых коврах среди круга теплого желтоватого света, исходящего от масляных плошек, и вожу пальцем по ароматной хрустящей рисовой бумаге, крапленой золотом.
Я не мог похвастаться такой же коллекцией, как знаменитый Ни Жошуй, в чей дом не проникал солнечный свет из-за свитков, громоздившихся на подоконниках: говорят, их у него было тысяч тридцать. Я и читаю-то на этом строгом и элегантном языке медленно, постоянно спрашивая у какого-нибудь местного грамотея точное значение того или иного знака: сколько их в этой стране, тысячи или десятки тысяч, не знает никто. И каждый дочитанный до конца текст для меня — маленькая победа.
Этот же свиток был победой особой, изысканным даром любви от женщины, которая вошла недавно в мою жизнь — так, будто ее принес сюда сладостный весенний ветер Чанъани, который распространял среди темных кирпичных стен и серых черепичных крыш ароматы мускуса, сандала, алоэ и камфары в бессчетных изысканных сочетаниях.
Как жаль, что нельзя записать словами запах — его можно только узнать. Но ароматы этого города мне не удастся снова ощутить никогда. Когда самая знаменитая распутница города по прозвищу Благоухание Лотоса выходила из своего дома, шутили злые люди, то за ней следовал рой пчел, принимавших ее за цветок. Чанъань была прекрасна, то был город возвышенного любовного томления — и легкомысленной плотской любви. Ее жители рассказывали друг другу множество веселых историй — например, об оркестре из пятнадцати девушек, которые перед свадьбой одной из них (впрочем, и после таковой) по очереди приходили в постель к жениху, говоря, что обычай «попробовать невесту» — якобы часть «тюркского брака», а чем жених хуже невесты?
Что-то подобное проделала и со мной очаровательная придворная дама по имени Лю.
Если при первых императорах славного дома Тан-ну, хотя бы при невыразительном Гао-цзуне и великом воине Тай-цзуне — нравы двора были суровы, и придворные дамы не так уж часто показывались из-за ярко-алых стен дворца, то сейчас наступил совсем иной век.
Мы познакомились с Лю в одной из моих лавок, куда я зашел с начальственным визитом, и разговорились о тохаристанском и хутталянском шелках, знаменитых своими желтыми и красными полосами на зеленоватом фоне. При второй встрече там же Лю каким-то образом навела меня на разговор о целительстве (узнала обо мне все у продавцов?), и кончилось все ее просьбой избавить от болей в плече. Боли оказались выдумкой, а деликатный сладкий стон, который она издала после первого же прикосновения моих пальцев, был просто восхитителен. И вскоре она привыкла появляться у меня каждый четвертый день недели и уходить уже гораздо позже вечернего удара барабана- придворные дамы могли себе позволить многое.
Я не сомневался, что для придворной дамы ее ранга общение с богатым западным торговцем, да еще и с репутацией целителя, было не только допустимо, но и престижно — все, что исходило с Запада, в империи было предметом всеобщего восторга. Иначе, подозревал я, наше общение там же, в лавке на Восточном рынке, и закончилось бы.
В искусстве любви самыми выразительными были ее руки. Они гладили мою спину сначала медленно и сладостно, потом все быстрее, будто пытаясь ее разорвать, и наконец эти руки судорожно вжимали мое тело между ее жадно раздвинутых ног.
Однажды Лю пришла, как мне показалось, с сестрой-близнецом. Они были удивительно похожи — одного роста, одного телосложения: щедрое, скажем так, тело, но не лишенное гибкости в талии.
Я и сейчас помню, как шел им навстречу по садовой дорожке: они были похожи на две раскрашенные керамические статуэтки, из тех, что кладут здесь в могилы. Одинаково белые лица, одинаковые прически, похожие на чуть закругленные крепостные башни. Обе пытались отвернуться от весеннего ветра: одна чуть наклонилась вправо, другая — влево, их спускавшиеся полукругом к песку золотистые накидки трепетали, как знамена у храма Учителя Фо.
— Я привела к вам подругу, — без особой застенчивости сказала мне Лю, продолжив речь восхитительно двусмысленной фразой: — После ваших рук спина у меня стала подвижнее. Может быть, вы поможете и ей? Я была бы так рада.
— Как зовут вашу подругу? — вежливо поинтересовался я, пытаясь сообразить, правильно ли я понимаю то, чего от меня ожидают.
— Юй Хуань,- ответил мне странный голосок с неповторимым шелковым тембром: тихий, почти шепот, но абсолютно отчетливый. — Что означает «Яшмовый браслет».
И, как бы в подтверждение своих слов, она покрутила на запястье браслет из особого, розового нефрита. Довольно дешевый камень, хотя и редкий; но, как известно, именно его предпочитала прекрасная возлюбленная императора Ян Гуйфэй. А значит, и половина жительниц столицы.
— И кто же вы, уважаемая госпожа Юй? — любезно поддерживал я беседу, ведя обеих к длинному павильону, стоявшему в третьем, дальнем дворе и служившему местом наших с Лю забав (туда меня направила сама Лю несколькими энергичными движениями подбородка).
— Актриса,- отвечала моя новая гостья после краткой паузы и движения бровей. И скромно добавила: — Придворная актриса.
Я почти засмеялся: можно было бы догадаться об этом в первые же минуты. Наблюдать за этой женщиной, слушать ее было острым наслаждением. Она играла. Играл ее голос, брови, губы, то вытягивавшиеся трубочкой, то раздвигавшиеся в странной полуулыбке, как на лице каменного Учителя Фо. Она и двигалась как актриса, то есть танцовщица и музыкантша. Сейчас я вспоминаю, что даже через много месяцев после нашего знакомства я так ни разу и не увидел, чтобы она танцевала в полном смысле этого слова. Но она умела подчеркивать, «показывать» свои слова быстрым поворотом головы или внезапным наклоном плеча, глядя на меня исподлобья озорными глазами.
«Актриса», тем более придворная, означало, что передо мной женщина если не из очень хорошей семьи (и не такого высокого статуса, как Лю), то отлично воспитанная. И, кроме музыки и танцев, она наверняка пишет стихи, причем, скорее всего, прекрасным почерком.
Уже тогда я почувствовал, что когда я вижу эту женщину, то где-то в середине живота у меня зарождается счастливый смех — и рвется наружу, будто при виде веселого щенка или неуклюжего карапуза в маленькой шелковой шапочке с бубенчиком. С ней было невероятно легко.
— Вот это здесь,- тихо сказала своей подруге Лю. — А там, за дверями, будет не просто тепло, а очень жарко. Обещаю.
Они обменялись наигранно строгими взглядами.
— О-о,- сказала актриса по имени Яшмовый браслет, войдя в мое целительское логово.
Там пахло горячим свежим деревом и множеством трав. И там действительно было жарко. Потому что самую дальнюю комнату этого домика занимала большая, мастерски сделанная тюркская баня. Имитировать ее пытаются многие, но что касается моей, то настоящий мастер мог, побрызгав на раскаленные камни отваром трав и помахав льняной тканью над головой, вынести уверенный приговор: эта баня сделана гением, потоки воздуха в ней идут так, как следует.
Меня и Лю уже ждали там глиняные чаши со сладковатыми отварами, к дегустации которого обе мои гостьи и приступили, не дожидаясь особого приглашения. Актриса Юй при этом посматривала на меня через край чаши с веселым доброжелательством, а Лю щурила глаза, наслаждаясь моим замешательством.
— Господин Мань, если не ошибаюсь,- вновь зазвучал шелковый голосок моей новой гостьи (в этой империи истинное имя иностранца никто произносить и не пытается, вместо этого награждая гостя здешним фамильным иероглифом, хочет он того или нет).- Господин Мань, мне так неудобно было беспокоить вас. Но Лю сказала мне, что вы-человек, который может решить одну мою проблему. Она вроде бы и невелика, но ведь девушкам неудобно постоянно стирать мои платья, иногда по две штуки в день. Дело в этом запахе (она смешно пошевелила сморщенным носиком). Не так чтобы я была уж очень толста, но… даже когда я не танцую, иногда даже холодной зимой, этот запах появляется сразу, с самого утра, и никакие ароматические мешочки под мышками не могут его уничтожить. Да вот и прямо сейчас… А ведь я принимаю теплые ванны каждый день. На моем теле нет ни одного волоска. — Тут она развела руками, сделала гримаску и виновато улыбнулась.- А главное — я боюсь: что, если этот запах говорит о какой-то болезни? Мои лекари… то есть лекари во дворце… ничего путного не могут сказать, хотя советов у них предостаточно. — Тут ее голос превратился в уморительный противненькии баритон: — «Холодный пот — одно из восьми истечений, но сухой имбирь раскупорит вам внутренние проходы, а алоэ послужит для очищения души»…
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: эта женщина просто светится восхитительным здоровьем. При этом мне было абсолютно ясно, о чем она говорит, я понимал, что проблема ее не надуманна, и знал эту проблему по собственным подмышкам. Она знакома воинам, наблюдающим за накатывающим валом вражеских всадников, и чиновникам, ждущим ответа начальства на их доклад, и многим другим.
— Мы сейчас поработаем с вашим телом, госпожа,- отвечал я.- Но я вижу, глядя на вас, что вы ничем серьезным не больны. Кроме одного. Ваше тело протестует против того, что делает с ним ваша душа. Проще говоря, вы чего-то боитесь, госпожа.
Этого не ожидали ни она, ни Лю, которая, подозреваю, не очень всерьез относилась к целительским способностям моих рук, хотя и отдавала должное другим их способностям.
Актриса Юй смотрела на меня неожиданно серьезно, чуть наклонив голову. Я поспешил прервать молчание:
— От этой проблемы избавить можно и моими методами, только не сразу, постепенно… Но могу обещать: это лечение — одно из самых приятных, какие есть на свете.
На лице ее появилась шаловливая полуулыбка, а Лю за ее плечом одобрительно покивала.
— Бочка ждет вас,- сказал я,- а дальше, я надеюсь, Лю нам поможет во всех смыслах.
Обе одинаково усмехнулись.
— Вот эта бочка? А зачем в другой бочке плавают куски льда — ой, какой ужас, правда? — поинтересовалась Юй, сбрасывая накидку на руки Лю. Потом, смущенно улыбнувшись, она взялась за завязки платья из простого, но очень хорошего зеленоватого шелка. Я молча смотрел на то, как из мягко спадающих складок, как белая мякоть плода с загадочного юга, появляется пухлое белое тело с лимонным, как у всех имперских жительниц, оттенком. Актриса была явно польщена моим вниманием.
— Ян Гуйфэй входит в купальню на глазах наблюдающего за ней императора,- объявила она, намекая на известную всем сцену знакомства Светлого императора с его нынешней возлюбленной.
— Это же было лет пятнадцать, если не двадцать назад. Вы так молоды и, конечно, не могли эту сцену видеть? — попытался поддержать разговор я.
Моя гостья томно склонила голову набок, полуприкрыла глаза и издала наигранно усталый стон. Потом, опираясь на руку Лю, грациозно извиваясь, начала опускаться в воду, пока не устроилась на скрытом под водой сиденье и не откинула блаженно голову на край бочки, укутанный намокшим льном.
— Нет, видеть эту сцену я не могла никак,- сказала она, и две подруги одновременно чему-то засмеялись.
Две шаловливо настроенные обнаженные женщины в моей бане — достаточно сильный раздражитель, чтобы в висках моих застучали молоточки. Но тюркская баня, с ее немилосердным жаром и влагой, может успокоить любую возбужденную голову, и не только голову.
— Я справлюсь с вами обеими, — не очень уверенно сказал я Лю, и та с благодарностью улеглась рядом с подругой, головой в другую сторону. И я начал водить по их мокрым телам пучками трав из Великой Степи, Дешт-и-Кипчака.
— Вы ведь тюрк? — раздался приглушенный голос моей новой гостьи. — Какой сильный у вас народ — я, наверное, никогда не смогу танцевать тюркские танцы так, как положено, с этаким бешенством. О-о, а это полынь…
— Тюрк по отцу, а моя мать — чистая согдийка,- отозвался я, берясь, после нежных трав, за пучки тонких ветвей деревьев с Западных гор. Тут уже обе «пациентки» замолчали, и новая гостья первой запросилась в ту самую, наполненную водой со льдом бочку.
— А теперь в твое тело будут втирать сливки из верблюжьего молока, и оно станет мягким и упругим,- попыталась предвосхитить события (а точнее — подсказать мне, что делать) размякшая от травяной экзекуции Лю.
— Нет,- ответил я, глядя на раскинувшуюся на льняных полотнах актрису Юй и сглатывая слюну.
— Она ведь хочет, чтобы я решил ее проблему, а здесь нужны не сливки. На горах к востоку от Самарканда пчелы собирают очень хороший мед… И работать мы с этим медом будем прямо там, в самой бане, там, где горячо.
Так я впервые прикоснулся к телу этой удивительной женщины, начав с того, что размазал по ее спине, щедрым округлостям ниже и по сверкающим белизной ногам желтый зернистый мед.
То, что почувствовали мои руки дальше, было, по меньшей мере, интересно.
Я прокатывал между пальцами, разминал и гладил абсолютно идеальное, упругое тело женщины, которая вне всякого сомнения знала, что такое хороший массаж, и как нужно поддерживать кожу молодой.
— Немножко похоже на баню из Когурё,- проворчала она скептически и тут же сказала «м-м-м», поняв, что на некоторые точки целители из Когурё нажимать никак бы не могли.
Свободные, сильные суставы, чистое дыхание, отличные мышцы — для женщины, которой, как я теперь видел, было уже далеко за тридцать, она была просто чудом. Кожа ее впитывала мед не слишком быстро и очень равномерно; это подтверждало, что никакие болезни ее не беспокоили. Но та просьба, с которой она обратилась ко мне, была бы выполнима лишь в том случае, если бы эта женщина жила в моем доме и не знала никаких страхов и забот.
«Да о чем же это я думаю — она только-только вошла в мои ворота», — одернул я себя.
— Я теперь буду пахнуть медом очень долго,- провокационно сказала она Лю уже после того, как мои руки смыли с нее лишний мед в бочке с теплой водой, куда по ее же настоянию мы погрузились все втроем. — Пчелы слетятся обязательно…
Она уже стояла на теплом полу, и с нее скатывались последние крупные капли. Лю склонила голову к ее плечу, потерлась о него, потом начала, с закрытыми глазами, ласкать лицом тяжелую грудь своей подруги. Потом, обняв ее, медленно опустилась перед ней на колени, прижавшись лицом к низу ее живота.
— Вот так мы, одинокие женщины, помогаем друг другу проводить скучные дни во дворце, — чуть задыхаясь, прошептала мне Юй, двигая плечами в ритме движений головы Лю. А дальше они обе опустились на колени друг перед другом, и Лю, откидываясь на хлопковое полотно, приняла свою подругу на руки, как ребенка.
Потом между двух великолепно круглых ягодиц актрисы появилась ласкающая их рука Лю. Рука эта на мгновение отвлеклась от своего занятия и выразительно поманила меня.
Сопротивляться было не только глупо, но и невозможно.
— Скажите, дорогая Лю, зачем вы это сделали, разве нам с вами было плохо вдвоем? — вежливо, но не очень искренне спросил я ее как-то, улучив момент, когда Юй Хуань была от нас достаточно далеко.
— Она замечательная, и для нее я сделала бы все, что угодно. Возможно, отдала бы жизнь, — очень серьезно отвечала эта дама. Через полтора года мне пришлось вспомнить эти слова.
Мы не обижали Лю, ей доставалась ее доля радостей — мы с Юй вместе с удовольствием доводили ее до сладких судорог, обмениваясь взглядами и улыбками. Но все же Лю явно вела дело к тому, что роль ее в этой пьесе становилась все менее значительной — почти такой же, как у двух-трех служанок, которые всегда сопровождали эту пару в дни их приездов ко мне и терпеливо ожидали в первом дворике.
Я уже тогда мог, конечно, догадаться: в актрисе Юй Хуань все было не так. Слишком красива, слишком хорошо воспитана и образована, слишком деликатна и покорна. Но, видимо, ни о чем догадываться мне не хотелось: потом, потом. Более того, подозреваю, что если бы даже передо мной открыли тогда книгу будущего — Алтын судур, и я обнаружил бы в ней все, что несла в мою жизнь актриса по имени Яшмовый браслет, я захлопнул бы книгу, зажмурился и сделал вид, что видел только сияющие белизной страницы.
Во внешнем саду застучали копыта, зазвучали приглушенные голоса, затем тихий женский смех на два голоса.
— Простите навязчивую женщину, которая — представьте себе — снова пришла мешать вам, — застенчиво сказала она, возникая в воротах и прислоняясь раскрасневшейся щекой к их темному морщинистому дереву. В ответ на ее обезьянью гримаску можно было только расхохотаться.
Лю скромно стояла сзади, потупив глаза.
ГЛАВА 4 НЕКРОМАНТЫ, ОТРАВИТЕЛИ И ПРИНЦЫ
Совещание по вопросу о ведьмах проходило в чисто местном духе — под сенью деревьев у меня в доме, во внутреннем саду, в беседке посреди пруда. Главным героем его был похожий на проворного ежика юноша Ван, который занимался в торговом доме счетами, цифрами, бумагами — но лишь теми, что имели какое-то отношение к имперской письменности.
Как человек кисти и туши, Ван был существом, стоящим в иерархии имперского общества куда выше, чем скромные торговцы или воины. Шутка сказать, ведь он мог когда-нибудь сдать императорские экзамены и стать чиновником. Но тогда ему пришлось бы получать куда меньшее жалованье, чем у нас. А так еще совсем чуть-чуть — и ему удастся купить на заработанные здесь деньги домик родителям в городке Ханчжоу на каналах, наверняка размышлял юноша Ван, раздираемый противоречиями.