Для чего я снимал картину: за валюту, за деньги, чтобы поехать за границу? Никогда меня это не волновало, не прельщало, у меня никогда не было вожделенной мысли уехать за границу и снимать там. К тому же я задавал себе вопрос: снимал бы я эту картину, если бы не было Мастроянни?
И однозначно отвечал: да, снимал бы. (III, 2)
«Автостоп» (1990) (1990)
Я снял картину «Автостоп».
Должен признать, что эта лента абсолютно «застойная»: в ней нет ни одной голой женщины, нет размазанных по стене мозгов, коррупции, проституции – тоже нет. И все же история ее создания заслуживает отдельного рассказа.
Случилось так, что знаменитая автомобильная фирма «Фиат» заказала нам коротенькую картину, которая представила бы выпуск новой модели машины. И когда с Рустамом Ибрагимбековым мы написали мини-сценарий, то вдруг почувствовали, что его можно развить, превратив впоследствии в игровую художественную ленту.
Однако наши заказчики от воплощения такой идеи наотрез отказались. Мы же, в свою очередь, чрезвычайно увлеклись этим замыслом и во что бы то ни стало решили его реализовать. Пришлось пойти на жуткую авантюру: снимать параллельно два фильма.
Приехали итальянцы, поселились в санатории «Авангард» под Серпуховом, и началась работа. Ежедневно с восьми утра до пяти часов вечера в страшный мороз. И так в течение десяти дней у нас и еще пяти дней в Италии.
В конце концов обе ленты были готовы.
Заказчики с восторгом приняли свой вариант. И уж потом я решился показать им второй, то есть наш собственный, сделанный, как говорится, «на сэкономленных материалах в свободное от основной работы время». К тому же в фильме снялись наши артисты Владимир Гостюхин, Нина Русланова, Лариса Удовиченко.
Замечу, что итальянцы не остались внакладе – мы полностью уложились в ассигнованную сумму. А коротенькая картина для «Фиата» была признана лучшим рекламно-коммерческим фильмом года в Италии. На фестивале в Америке в своей номинации она получила сразу три приза.
Премьера же удлиненного фильма должна состояться в Москве в самое ближайшее время… (I, 34)
(1992)
Интервьюер: В печати вашу короткометражную телекартину «Автостоп» назвали великолепным провалом.
«Автостоп» был спасением для нашей Студии «ТРИТЭ». Контракт на рекламу для концерна «Фиат» был для нас чрезвычайно выгоден.
Моя задача заключалась в том, чтобы снять двенадцать минут для «Фиата» и (в те же сроки и на те же деньги) пятьдесят пять минут телевизионной картины.
Никто об этом не знал. Никто не понимал, почему я потратил двадцать две тысячи метров «кодака».
Забудьте, что это реклама «Фиата», забудьте, что это снимал я, забудьте, что написано в прессе…
…И насладитесь фильмом?
Если бы Вы видели, как люди смотрят, смеются, плачут… (I, 45)
«Урга – территория любви» (1991) (1991)
Картина «Урга – территория любви» «спелась» как бы из воздуха, которым мы дышим. Она, видимо, вызрела из ощущений, переживаний, мыслей и помыслов русского человека, живущего в этом мире – в России и вне его, ощущающего корнями эту страну, отношение к ней зарубежья.
Кроме того, одним из импульсов было то, что мы – Евразия…
В фильме «Урга – территория любви» художественно исследуется тема человеческих ценностей, которые коренятся в жизни, поведении, в представлениях людей разных народов. Русскому и – шире – европейцу на первый взгляд трудно принять образ жизни монгола, кому домом была и осталась юрта, а «городом» – бескрайняя степь. Да и монголу, стоило ему попасть в китайский город, живущий по западному образцу, становится неуютно. Товарные плоды современной цивилизации привлекли его скорее как игрушки, а не как что-то такое, ради чего стоит жить. Природные силы берут в нем верх, и визит в город лишь будит на миг уснувшую память…
В картине идет разговор о двух людях, о представителях двух народов. И оба, да простит меня Господь, зомби. Русский человек понимает, что с ним что-то произошло, чувствует кожей, но объяснить происшедшего не может. Не находит он объяснения и в выплеске ощущения себя заброшенным, погибающим – в щемящей сердце песне «На сопках Маньчжурии», ноты-татуировка которой вытравлена на его спине. Он не скажет, кто виноват – Маркс, Энгельс, нигилизм российский. Или большевизм, выжигавший в течение многих лет в народе его менталитет, ощущение корней. Он не понимает, что приведена в исполнение угроза партийного гимна: «Кто был никем, тот станет всем». Не догадывается, что проведена страшная селекция. Он не задумывается, что жил в стране, где, чтобы стать министром или главой государства, нужно было доказать доподлинно свое ничтожество в поколениях: что твой прадед – раб, отец – батрак, мать – прачка, ты сам – окончил класс церковно-приходской и ВПШ заочно. Он ничего по простодушию своему не знает. Даже зачем работает в Китае, строит какую-то дорогу в чужой стране. В то время как дома, в России, полная разруха. Но он уже чувствует неладное, и у этого русского человека есть еще надежда, что его дети хоть что-нибудь поймут. Или он сам когда-нибудь очнется, если ему дадут очнуться, перестанут глушить сознание водкой или возможностью уехать за границу.
И монгол тоже зомби. Его предки завоевали полмира, а он едет в город, чтобы достать презервативы и избежать рождения «лишнего» ребенка. Его историческая память так же замутнена, хотя причины иные…
Моя картина о людях, в целом не виноватых в том, что они такие. Они – результат, жертвы, несчастные люди, которые еще ощущают, что несчастны. Хотя бы на уровне подсознательно-эмоциональном… (I, 39)
(1992)
Однажды мне пришла в голову идея снять фильм о Внутренней Монголии в Китае. До сих пор я не уверен, что знаю почему. Возможно, я шел по следу предков…
Монголы правили Россией двести семьдесят лет – и их господство принесло меньше ущерба, чем семидесятилетнее правление большевиков, если судить по результатам. Да, монголы жгли, грабили, но они никогда не оскорбляли религиозное чувство русских.
Во всяком случае, все, что было в самом начале, – это либретто на пяти страницах, несколько ключевых слов и несколько идей. Затем постепенно стало приходить поэтическое ощущение. Два человека, с которыми я постоянно работаю, поехали в Монголию. Мой друг, второй режиссер Анатолий Ермилов, вернулся оттуда со снятыми на видео возможными местами для натурных съемок и несколькими обрывками удивительных сведений. Например, он привез любопытную информацию о контроле за рождаемостью: китайским супружеским парам разрешено иметь только одного ребенка, в то время как монголам, как национальному меньшинству, разрешено иметь трех детей. Вокруг этого Рустам Ибрагимбеков, мой друг и соавтор, и я принялись выстраивать сюжет. Что меня интересовало даже на той ранней стадии – это сочетание или даже скорее столкновение между вечной, не меняющейся Монголией, страной средневековья, кочевников и степей, и современной страной.
Затем, когда появились продюсеры Мишель Сейду и Жан-Луи Пиэль и предложили мне работать, я не мог представить себе, что они будут настолько безрассудны, чтобы связать себя обязательствами на основе пятистраничного либретто. Самое поразительное, что они выпихнули меня со съемочной группой в Монголию. Я оказался там всего за десять дней до начала съемок. Когда я понял, что уже не сорваться с крючка, вспомнилась русская пословица: «Если насилие неизбежно, расслабься и постарайся получить удовольствие».
Постепенно идеи стали обретать форму. Это произошло, когда ожил герой по имени Сергей, русский водитель грузовика, затерянного в степи. Присутствие русского аутсайдера в сюжете дало возможность выразить идею столкновения древнего и современного миров, а также личный взгляд на это явление изнутри фильма.
Подсознательно мне было очень приятно, что у меня был крошечный сюжет для большого фильма. Мне хотелось рассказать историю, которая обладала бы собственным ритмом. Мне не хотелось торопиться.
Следующая проблема – как снимать фильм. Все мои предыдущие картины всегда тщательно готовились заранее. Я не жалею об этом, но, по правде говоря, иногда у меня было ощущение несвободы. В этот раз у меня было желание отдаться на волю фильму, как течению реки. Я решил использовать одновременно три камеры – вот почему я, в конце концов, потратил шестьдесят пять тысяч метров пленки. Впервые в жизни у меня возникло ощущение, что фильм ведет меня за собой. Я подчинился его воле. Работа подчиняет своей воле художника, как степь подчиняет своей воле человека.
Степь должна стать самым большим откровением в фильме. Степь – горизонтальное явление – для всех, кроме монголов. Для них степь – вертикальная. Увиденная глазами туриста, например, из окна поезда, степь горизонтальна: в ней нет леса, нет холмов. Но стоит вам остановиться… Вглядитесь и прислушайтесь, и если вы не будете нарушать покой степи своим присутствием, вам, может быть, будет позволено увидеть степь такой, какая она есть: божественное явление, как океан, как тайга, как пустыня. Тогда вы сможете погрузиться в нее, ощутить ее вертикальность и растаять в ней. Ощутить ее звуки, воздух, аромат.
Степь должна стать самым большим откровением в фильме. Степь – горизонтальное явление – для всех, кроме монголов. Для них степь – вертикальная. Увиденная глазами туриста, например, из окна поезда, степь горизонтальна: в ней нет леса, нет холмов. Но стоит вам остановиться… Вглядитесь и прислушайтесь, и если вы не будете нарушать покой степи своим присутствием, вам, может быть, будет позволено увидеть степь такой, какая она есть: божественное явление, как океан, как тайга, как пустыня. Тогда вы сможете погрузиться в нее, ощутить ее вертикальность и растаять в ней. Ощутить ее звуки, воздух, аромат.
Самое главное, чему я научился, соприкоснувшись со степью, это терпение, необходимое для того, чтобы, насколько это возможно, стать самим собой, почувствовать себя частью природы.
Жан Ренуар сказал: «Сегодня я полагаю, что время сарказмов миновало и что единственное, что я могу принести в этот нелогичный… и жесткий мир, – это мою любовь». Эти слова меняют наше отношение к искусству и творчеству. Что, кроме любви, может предложить великий художник, который осознал абсурдность мира? Вот почему меня тошнит от потоков крови, разливающихся на наших экранах. Это отвратительно. Сцена в «Урге», в которой герои убивают овцу, частично является ответом на все это. Для меня это убийство – почти жертвоприношение. Но еще важнее то, что животное убивают, чтобы съесть. Овца, которую в действительности убивают, это та самая овца, которую съедают в следующей сцене. Обычно мы предпочитаем не знать, что на самом деле происходит, но едим всегда с аппетитом.
Было бы безнравственно убить овцу для фильма, если бы это убийство было средством, а не целью. Монгольский актер объяснил мне досконально, как эта сцена должна быть снята: где он должен это совершить, как животное должно лежать и так далее. Он переключился из одного состояния в другое, в котором он чувствовал себя настоящим человеком степей.
Этот фильм представлял для меня огромный риск. Я не имею в виду финансовый риск, это должно было волновать и волновало продюсера. Я имею в виду свою репутацию, искусство. Мне предоставили полную свободу делать все, что я захочу, соответственно я несу полную ответственность. К счастью, Мишель Сейду вел себя безупречно. Его уверенность во мне была непоколебима с начала и до конца. Для меня Сейду – Человек с большой буквы, или, как говорили в России, человек с правилами. Его «да» – это всегда настоящее «да», равно как и его «нет». Но что важно: после его «нет» можно продолжить дискуссию и добиться бесповоротного «да».
В фильме есть несколько вещей, которые кажутся чужеродными: заводская труба, швейцарский перочинный нож, которым пользуется бабушка, пасодобль, который монгольская девочка играет на аккордеоне. Мы ничего не придумывали специально. Я все это нашел таким, каким снял. Или, я бы сказал, все случайно, что в свою очередь означает, что такое понятие, как случайность, не существует.
Радуга не случайность, потому что она появилась по воле Господа. Такова вся жизнь. Что на самом деле главное, так это то, как каждый из нас смотрит на эти вещи. Вот по каким законам надо судить художника, принимая во внимание только его видение мира.
Художник – это тот, кто способен созерцать вселенную и наблюдать за ложкой в кофейной чашке с одинаковой степенью внимания. (II, 22)
(1992)
На мой взгляд, при создании фильма было состояние некоего даже шока.
Я в большей степени в этой картине шел интуитивно. Не то чтобы совершенно интуитивно, но она как бы пелась и существовала в структуре того, что и как я хотел сказать, в состоянии живого сиюсекундного ощущения – через прошлое, через настоящее и, как ни странно, в результате этого через будущее. Это послание из прошлого, из настоящего и будущего. И в этой картине образными художественными путями – не разговорами, нет, выражена безумная тоска – моя лично и, я думаю, нашего поколения.
Это безумная тоска, которая меня гложет постоянно по самому себе, то есть по тому, кто бы мог быть я, родись на сто лет раньше… (II, 24)
(1992)
Интервьюер: Почему местом действия нового фильма («Урга – территория любви») Вы избрали не Россию, а Монголию?
Откровенно говоря, снимать кино здесь не было желания из-за разрушительных тенденций в области кинематографии…
И потом, я, наверное, по натуре такой человек, что все время сжигаю за собой мосты. После успеха фильма «Родня» ждали, что я стану снимать продолжение, некую «Родню – 2». А я сделал фильм совсем в другом ключе – снял «Без свидетелей». Тогда стали ждать, что я продолжу тему, начатую в нем. Продолжения не последовало. Я снял «Очи черные»…
Возможно, кому-то покажется, что история, рассказанная мной вместе с моим давним соавтором Рустамом Ибрагимбековым в нынешнем фильме «Урга», тоже не вписывается в русло того, что я снимал раньше. Это не только повествование о быте и жизни монгольской семьи, об укладе жизни пастухов и о том, как к ним попадает наш русский человек. В более широком плане это фильм об отношении человека к природе, о том, что нельзя воспринимать ее просто как красивый пейзаж. Нужно сохранить в себе уважение к ней и чувство единения.
Мне бы хотелось, чтобы такое ощущение вынесли из кинозала те, кто придет на просмотр фильма. (I, 44)
(1994)
«Урга» для меня – просто начало дороги.
До нее я как бы создавал на экране свой мир. Мы с актерами три месяца репетировали, а потом очень быстро снимали, зная все заранее до мельчайших подробностей.
А здесь нужно было попытаться загнать жизнь в рамки нашего сюжета. Но мы предпочли лечь на дно и наблюдать, врастать в увиденное. Я называю это вертикальным постижением жизни. Поэтому сценарий, который мы писали с Рустамом Ибрагимбековым, рос вместе с ростом наших ощущений от увиденного.
Наверное, двести семьдесят лет татаро-монгольского ига все же оказали на меня влияние. Потому что стали происходить странные вещи: я почувствовал себя связанным с этой степью. И она откликнулась. Когда мы уже уезжали, оставалось снять один кадр: горящую машину. Вещи уложены, билеты куплены. И вдруг поднимается страшный ураган. Он разнес бы огонь по степи в считаные секунды. Перепуганные перспективой выплаты нам неустойки, китайцы все же дали разрешение на съемки. Я долго терзаюсь: очень хочется домой. Но в конце концов говорю: «Съемок не будет». Слишком это было бы большим предательством по отношению к степи, столько нам давшей. И в этот самый миг ветер стих. Мы отсняли сцену за час. А еще через час ураган бушевал с новой силой.
Наверное, именно на «Урге» я понял, что кино – это кино плюс еще что-то, что знаешь только ты… (I, 57)
(2010)
Интервьюер: Вы как-то сказали, что ваш фильм «Урга» появился из анекдотца. Не можете уточнить, как именно это получилось?
Ну, не совсем из анекдотца… Но начало фильма, первый толчок к нему, действительно были забавными.
Все выросло из предложения Географического общества снять фильм о кочевниках, номадах. Все равно каких: аргентинских, шведских, монгольских. Выбрали монгольских, начали думать. Стали появляться мысленные картины. Огромные пространства… Сон человека… Человек в бескрайней степи смотрит телевизор… А потом – быт этих людей глазами наивного человека извне, из совсем другого, советского мира. Он понемногу проникается их мироощущением. А сам даже своих предков не знает!
Первоначально сценарий был не больше двенадцати страниц. Во время съемок так и получилось – все те же двенадцать страниц, а все остальное – воздух, дыхание. Но снимать нужно было во Внутренней Монголии, в Китае. А такой короткий сценарий мог вызвать подозрительность, недовольство китайских властей. Поэтому мы написали другой, условный сценарий – с диалогами, для властей. И они разрешили снимать. Но снимали мы по тем же двенадцати страницам. А когда съемки закончились, все, что сняли, подробно записали в новом окончательном варианте сценария, будто все так и планировалось… (II, 67)
«Утомленные солнцем» (1995) (1994)
Я недавно закончил съемки картины «Утомленные солнцем». И понял, что качество фильма определяет то, насколько долго можно с интересом смотреть общий план. Меня, например, интересуют не слезы, а как они рождаются. Ведь можно просто накапать на лицо глицерин…
В «Утомленных солнцем» есть куски без монтажа по восемь-девять минут. Вообще это такая мелодрама в стиле сентиментального танго. 1936 год, смесь любовного треугольника и легкого боевика. Я вместе со своей шестилетней дочкой играю одну из ролей.
Думаю, женщины на картине поплачут…
Сценарий, как и в «Урге», мы писали вместе с Рустамом Ибрагимбековым. (I, 57)
(1994)
Интервьюер: Что заставило Вас сделать картину «Утомленные солнцем»?