Я проводил Вальанглара и возвратился к себе, строя воздушные замки касательно мадемуазель Роман.
Своему консьержу-повару я сообщил, что за обедом и ужином нас будет шесть персон, и затем отправился спать.
Раздевая меня, Дюк изрёк:
— Сударь, вы хотите наказать меня, но я больше всего недоволен тем, что из-за этого вы лишаете себя услуг этих очаровательных девиц.
— Ты нахал.
— Но зато я служу вам от чистого сердца и беспокоюсь о ваших удовольствиях, как о своих собственных.
— Ты просто наловчился выгораживать себя. Уж очень я тебя избаловал.
— Так мне причёсывать вас завтра?
— Нет, и можешь ходить в город каждый день, но возвращайся к обеду.
— А малютку я всё-таки приберу к рукам.
— И попадёшь в сумасшедший дом.
Дерзость, хитрость, разврат и дурное поведение — всё прощал я сему испанцу ради его преданности, послушания и умения держать язык за зубами.
Наутро вошедшая с шоколадом Роза, смеясь, рассказала, что мой слуга послал за наёмной каретой, оделся важным господином и со шпагой на боку отправился, по его выражению, с визитами.
Под каким-то предлогом вошла Манон, и я понял, что обе красавицы сговорились не оставаться наедине со мною, чем, естественно, я не мог быть доволен, однако же не показал к тому вида. Встав, я едва успел облачиться в халат, как вошла кузина со свёртком под мышкой.
— Весьма рад вас видеть, мадемуазель. Что в этом свёртке?
— Вещи нашей работы. Посмотрите, здесь вышитые перчатки.
— Они очень хороши, особливо вышивка. И сколько стоит ваш товар?
— А вы торгуетесь?
— Всегда и подолгу.
Они немного пошептались, потом кузина взяла перо и, посчитав, сказала:
— Сударь, всё это стоит двести десять ливров.
— Вот девять луидоров. Вы должны мне шесть франков.
— Но вы же говорили, что имеете обыкновение торговаться!
— Вы напрасно мне поверили.
Она покраснела и подала мне сдачу. Закончив бритьё и причёсывание, Роза и Манон совершенно непринуждённо расцеловали меня, а когда я обратился за тем же к кузине, она поцеловала меня в губы так, что не могло оставаться никаких сомнений — при первой же возможности она будет моею. Манон и кузина вышли, и мы остались вдвоём с Розой, которая должна была одеть меня. Я предпринял наступление, но, встретив чрезмерно упорную оборону, закончил просьбой простить меня и обещанием никогда больше не повторять этого. Когда мой туалет был окончен, я подарил ей луидор и отпустил с благодарностью.
Оставшись один, я заперся и приступил к составлению гороскопа, обещанного мною мадам Морэн. Восемь страниц я с лёгкостью заполнил учёной чепухой и особенно распространялся о том, что уже произошло с её дочерью, поскольку во время вчерашней беседы мне удалось получить некоторые о том сведения. Остальное было написано согласно вероятности и пересыпано многочисленными “если”, которые и составляют всю науку астрологов, как помешанных на этом, так и откровенных обманщиков.
Я с тщательностью перечёл своё произведение и нашёл его блестящим. Занятия кабалистикой не прошли даром и выработали во мне нужную лёгкость.
Сразу же после полудня приехали гости, и в час мы сели за стол. Никогда ещё не видел я столь роскошного и изысканного обеда. Консьерж оказался таким человеком, которого надобно сдерживать, а не подгонять. Мадам Морэн с большой любезностью обращалась к знакомым ей девицам, а Дюк стоял за её стулом, одетый не менее пышно, чем королевский камергер. К концу обеда мадемуазель Роман поздравила меня с тем, что в этом прекрасном доме мне служат три грации, и я имел случай похвалить их талант, в доказательство чего принёс вышитые ими перчатки, которыми она искренне восхитилась. Я не упустил случай и тут же попросил у тётушки разрешения предложить в подарок по дюжине перчаток для каждой из её девиц. Затем я представил гороскоп, и г-н Морэн прочёл его. Хотя он и не проникся доверием к моему предсказанию, но вынужден был признать, что всё выведено из расположения планет ко времени рождения его дочери. Мы два часа говорили об астрономии, а ещё два занимались игрой в квадриль, после чего спустились прогуляться в сад, где все были достаточно учтивы, чтобы оставить мне полную свободу для беседы с очаровательной Роман.
Наш разговор, а вернее мой монолог, вращался лишь вокруг того глубокого впечатления, которое произвела на меня её красота, а также чистоты моих намерений и глубокой потребности быть любимым, дабы не оставаться до могилы несчастнейшим из людей.
“Сударь, — произнесла она наконец, — не скрою, если небу угодно будет дать мне мужа, я хотела бы видеть его похожим на вас”. Воспламенённый сим наивным признанием, я схватил её руку и покрыл страстными поцелуями. Я с горячностью сказал, что, надеюсь, она не оставит меня томиться в неопределённости. Она обернулась, ища взглядом свою тётушку. Уже темнело и, очевидно, ей было неспокойно из-за того, что могло произойти. С нежной настойчивостью увлекала она меня к остальному обществу. Когда все собрались, мы перешли в салон, и для развлечения я составил небольшой банк фараона. Мадам Морэн дала дочке и племяннице немного денег, а Вальанглар столь ловко повёл игру, что, когда мы пошли ужинать, каждая из трёх дам выиграла два-три луидора.
За столом мы просидели до полуночи. Из-за холодного ветра с Альп я не мог настаивать на предполагавшейся мною ночной прогулке по саду. Мадам Морэн наговорила мне тысячу благодарностей, и я расцеловал всех дам с подобающей благоприятностью.
Услышав на кухне пение, я из любопытства зашёл туда и увидел Дюка в парадном костюме и совершенно пьяного. Заметив меня, он попытался встать, но потерял равновесие и свалился под стол, где тут же оставил избыток своей несдержанности. Его пришлось отнести в постель.
Наутро ко мне явилась Роза за плиткой шоколада и сказала, что Дюк совсем болен. Она подала шкатулку и, вручая ей шоколад, я взял её за руку так, что она ощутила мои чувства. Сочтя себя оскорблённой, она вырвалась и убежала. Через минуту вошла Манон, якобы для того, чтобы показать разорванную во время вчерашних любезностей манжету, и спросила, не требуется ли починка. Я хотел поцеловать у неё руку, но она предупредила меня и подставила свои пылающие губы. Всё-таки я не отпустил её руку, и вскоре она стала действовать ею, но тут как раз вошла кузина. Манон сделала вид, что ждёт моего ответа, и я попросил её зачинить манжету. На этом ей оставалось лишь удалиться.
Выведенный из равновесия этой двойной неудачей, я надеялся, что кузина вознаградит меня, поскольку вчерашний поцелуй был красноречивым к тому залогом. Я попросил её подать мне платок и, взяв за руку, нежно привлёк к себе. Губы её соединились с моими, а рука, оставленная моему произволу, с покорностью ягнёнка сразу же пришла в движение. Но, увы, появление злополучной Розы, принёсшей шоколад, заставило меня возвратиться к благопристойности. Я был в ярости и показал Розе своё неудовольствие, вполне ею заслуженное, поскольку лишь четверть часа назад она отвергла меня самым недвусмысленным образом. Шоколад показался мне дурно приготовленным, хотя на самом деле был отменно хорош. К тому же я нашёл, что она неловко подаёт его, а когда встал, то не пожелал бриться у неё и произвёл сие действо собственноручно, чем крайне её обидел. Затем Манон причесала меня.
Когда она заканчивала мой туалет, вошёл Вальанглар. Сей честнейший офицер, обладавший изрядным умом, хотя и верил в астрологию и прочие мистические науки, выразил сочувствие моему печальному виду и сказал, что если это происходит по причине моих намерений в отношении мадемуазель Роман, то лучше всего отказаться от них, поскольку единственной возможностью остаётся лишь законное супружество. Я отвечал ему, что решил уехать из Гренобля в ближайшие несколько дней. Мы вместе отобедали, а затем поехали к мадам Морэн, где оказалась и её очаровательная племянница.
Мадемуазель Роман встретила меня с милой любезностью, и я осмелел настолько, что усадил её к себе на колени и расцеловал. Тётушка лишь смеялась этому, а сама племянница, покраснев, подала мне какую-то бумагу и вырвалась. Я прочёл в записке год, день и час её рождения и сразу же догадался в чём дело — она тоже хотела получить от меня гороскоп. Нимало не затрудняясь прибегнуть и к сему средству, я отвечал, что смогу решить, возможно ли доставить ей это удовольствие, только на следующий день, если они соблаговолят приехать ко мне танцевать. Она вопросительно посмотрела на тётушку, и предложение моё было принято.
Когда я возвратился к себе, мне прислуживала одна Роза, но она всё ещё дулась на меня. Я попытался развеселить её, но, встретив сопротивление, велел ей идти предупредить отца, что собираюсь дать завтра бал с ужином на двадцать персон. Когда консьерж явился за приказаниями, я сказал ему, что его девицы могут тоже танцевать, если захотят. Когда он уходил, вошла Манон, будто бы для того, чтобы спросить, какие мне приготовить кружева. Она была послушна, как овечка, и всё совершилось с полным успехом. Однако же мы не смогли остаться незамеченными и были застигнуты Розой, которая вошла вместе с Дюком испросить для него разрешение принять участие в танцах. Не имея ничего против всеобщего веселья, я согласился и велел ему благодарить за это Розу.
Мне принесли записку, в которой мадам Морэн просила позволения пригласить на мой бал двух её знакомых дам с дочерьми. Я отвечал, что она сделает мне этим удовольствие, а ещё больше — если пригласит и кавалеров по своему выбору, поскольку ужин заказан на двадцать персон.
Мадам Морэн приехала к обеду только с племянницей и Вальангларом, так как у дочери оказался ещё не готов туалет, а муж её до самого вечера не смог освободиться от дел.
На прекрасной Роман было то же платье, что и всегда, но она не нуждалась ни в каких туалетах. Подойдя совсем близко ко мне, она спросила, не забыл ли я про гороскоп. Я усадил её к себе на колени и сказал, что она получит его завтра. В этом положении, обнимая левой рукой её божественную талию, я запечатлел на прелестных губках два огненных поцелуя. Она была скорее удивлена, чем испугана, видя меня дрожащим, и хотя её оборона увенчалась успехом, она сохраняла при этом благопристойное выражение и полнейшее спокойствие. Уступая её мольбам, я сделал над собой усилие и разжал руки.
Мадам Морэн подошла и села рядом с нами, чтобы получить некоторые разъяснения о гороскопе своей дочери. Потом, обращаясь к племяннице, она сказала:
— Завтра во всём Гренобле будут говорить, что это была твоя помолвка.
— А также о моём прекрасном платье, кружевах и бриллиантах.
— Нет, только лишь о вашей красоте, вашем уме и благонравии, — произнёс я с чувством. — Сии качества составят счастие того, кому вы достанетесь.
Последовало молчание, так как все полагали, что я говорю о самом себе, хотя у меня и в мыслях не было ничего подобного. Если бы я знал, с какой стороны подойти, то предложил бы ей пятьсот луидоров. Но мне казалось затруднительным оговаривать условия контракта, а отдавать такие деньги за какую-нибудь безделку было просто смешно.
К восьми часам собрались все гости, и я имел удовольствие видеть у себя самых красивых женщин Гренобля, а также кавалеров из лучших домов. Единственно, что мне не понравилось, это обилие сыпавшихся на меня комплиментов, коими столь расточительна провинция.
Я открыл бал с дамой, на которую указал мне Вальанглар, после чего протанцевал с каждой из присутствующих. Но все контрдансы я сохранял для прекрасной Роман, затмевавшей остальных простотой своего туалета.
Почувствовав себя изрядно разгорячённым, я поднялся наверх, чтобы облачиться в более лёгкий костюм. Когда я надевал его, вошла прелестная кузина с вопросом, не нужно ли мне чего-нибудь.
— Мне нужны вы, милое дитя, — отвечал я, заключая её в объятия.
— Боже мой, что вы делаете! Отпустите меня, сюда могут прийти. Задуйте же свечу!
Я потушил свет, запер дверь и, всё ещё переполненный прекрасной Роман, перенёс зажжённый ею огонь на прелестную кузину. Впрочем, должен признаться, племянница консьержа не нуждалась ни в чьём содействии для воспламенения желаний. Я не обнаружил в ней никаких изъянов и, возможно, она была даже лучше неопытной Роман. Удовлетворившись ранее меня, она просила пощадить её и, несмотря на моё желание начать всё сызнова, убежала.
Я возвратился в бальную залу и танцевал до тех пор, пока король консьержей не объявил, что ужин подан.
На столе теснилось множество закусок, приготовленных из всего лучшего, что дарует сезон и местный климат. Но самый бурный восторг, особенно среди дам, вызвало великое число восковых свечей, с искусством расставленных по всей зале.
Изрядно повеселившись за едой и вином, мы встали из-за стола, чтобы продолжать бал.
Я заметил, что мадам Морэн вместе с племянницей и Вальангларом вышли в сад, и присоединился к ним. Мы прогуливались при лунном свете, и я увлёк мою прекрасную Роман в дальнюю аллею. Но все мои самые обольстительные слова были напрасны. Я сжимал её в своих объятиях и покрывал страстными поцелуями, из коих она не возвратила мне ни одного. Её прелестные руки, оказавшиеся сильнее моих, воздвигали непреодолимые препятствия всем моим дерзким нападениям.
Однако же, сделав последнее усилие и воспользовавшись внезапностью, я достиг самого святилища в положении, делавшем бесполезным любое сопротивление. И здесь она охладила меня такими словами, произнесёнными ангельским голосом, к которым ни один деликатный человек не мог бы остаться бесчувственным: “Ах, сударь! Будьте моим другом, не губите меня!” Я встал на колено и, взяв её руку, просил прощения и поклялся не возобновлять более своих попыток. Я просил лишь единственный поцелуй в знак примирения. Он оказался первым и последним, коим удостоила меня сия чистая душа. Мы возвратились к её тётке, а потом в залу. Я чувствовал, что, несмотря на все старания успокоиться, не смогу побороть возбуждения.
Я сел в углу залы и попросил оказавшуюся рядом Розу принести мне лимонада. Сделав это, она стала мягко упрекать меня, что я ни разу не танцевал ни с ней, ни с сестрой, ни с кузиной.
— Что теперь подумают о нас в городе?
— Я уже утомился, но если ты обещаешь не капризничать, я приглашу тебя на менуэт.
— А что вы хотите?
— Когда твоя сестра и кузина будут заняты контрдансом, поднимись ко мне в спальню, но не зажигай свет.
— И вы обещаете танцевать со мной?
— Клянусь.
Она оказалась страстной и совершенно успокоила меня. Дабы сдержать слово, я дождался финального менуэта для Розы, не желая обидеть остальных, которым обязан такой же благодарностью.
С наступлением утра дамы стали разъезжаться, и, усадив семейство Морэн в свою карету, я сказал им, что если они соблаговолят провести у меня завтра целый день, то получат заказанный гороскоп.
Затем я пошёл поблагодарить честнейшего консьержа и увидел всех трёх нимф, наполнявших карманы сладостями. Отец сказал им, что в присутствии хозяина можно красть без зазрения совести, и я также поощрил их сделать себе обширные запасы. Потом я отправился спать, заказав обед на шесть часов.
Пробудившись в полдень и чувствуя себя свежим и отдохнувшим, принялся я за гороскоп и решил предсказать очаровательной Роман, что счастье ждёт её в Париже, и она станет возлюбленной короля. Но для этого нужно, чтобы он увидел её, пока ей не исполнилось восемнадцать лет. Дабы придать более веса своему пророчеству, я описал ещё всякие удивительные события, которые случились с ней до сих пор и о которых я узнал как бы невзначай между прочими разговорами от неё самой и от её тётки.
Воспользовавшись “Эфемеридами” и ещё одной книжкой по астрологии, я за шесть часов сочинил и переписал гороскоп мадемуазель Роман. Он получился столь правдоподобен, что поразил даже г-на Морэна, не говоря уже про обеих дам и Вальанглара.
Я надеялся, что меня попросят отвезти сию живую драгоценность в Париж, и был готов оказать им эту услугу. Я рассчитывал если не по любви, то уж из благодарности добиться удовлетворения своих желаний.
На другой день в полдень появилось семейство Морэн вместе в племянницей. Оставшийся до обеда час прошёл в чтении гороскопа. Невозможно описать возбуждение, представившееся моему взору. Очаровательная Роман оставалась совершенно серьёзной и, словно не решив, есть ли у неё собственное мнение, не произносила ни слова. Г-н Морэн, посматривавший на меня время от времени, не отважился рассмеяться. Мадам Морэн казалась поражённой словно чудом и, не обнаружив в предсказании ничего преувеличенного, принялась рассуждать, что её племянница уж конечно достойнее этой фанатички Ментэнон сделаться супругой или возлюбленной монарха. “Если она не отправится в Париж, гороскоп нельзя будет обвинить в обмане. Но как устроить эту поездку? Препятствия почти непреодолимы, и, значит, всё пойдёт прахом”. Я предоставил гостям обсуждать сей предмет, а потом мы сели за стол.
Первоначально царило молчание, за которым последовали разговоры о тысяче безделок, как это бывает в любом обществе. Наконец, беседа опять перешла на предмет, занимавший все умы.
— Согласно гороскопу, — сказала тётушка, — король полюбит мою племянницу, когда ей будет восемнадцать лет. Она уже приближается к этому возрасту. Как тут быть? И где взять сто луидоров, необходимых для поездки? А попав в Париж, не явится же она к королю со словами: “Вот и я, государь”. И с кем ей ехать? Уж во всяком случае не со мной.
— С моей тётушкой Роман, — ответила сама девица, покраснев до белков глаз, чем вызвала смех всех присутствующих.
— Если вы поедете в Париж, — обратился я к ней, — там никому нельзя говорить о гороскопе.
— Поверьте, у меня не будет к этому даже возможности, и всё останется лишь прекрасным сном. Я никогда не увижу ни Парижа, ни тем более Людовика XV.
Я поднялся, достал из шкатулки свёрток со ста пятьюдесятью луидорами и вложил ей в руку, сказав, что это конфеты. Она сразу же обратила внимание на его тяжесть и открыла обёртку. Лежавшие там пятьдесят дублонов она сочла за медали.
— Они золотые, — объяснил Вальанглар.