В конце двадцатого века и в начале двадцать первого также происходили многочисленные эксперименты с языком. Один из наиболее масштабных был проведен в интернете и получил название языка падонков. Кроме того, на границе веков и позднее была предпринята попытка, скорее неудачная, реформирования русской орфографии и пунктуации. После серьезной общественной критики лингвисты отказались от слова «реформа», но общественное мнение это успокоить уже не смогло. Именно тогда СМИ заговорили о малопонятной, но страшной реформе русского языка. Эти лингвистические события произошли после социального слома, названного Перестройкой, и совпали по времени с технологическим сломом — распространением интернета.
Интересно, как по-разному мы сегодня реагируем на языковые (и в том числе орфографические) эксперименты начала двадцатого и начала двадцать первого веков. Да и сам «орфографический параллелизм» весьма интересен, хотя и условен. В начале двадцатого века возникла своего рода усталость от сложных правил русской орфографии, от чрезмерной консервативности письма, наличия разных букв с одинаковыми правилами чтения и т. д. Именно в это время начинается подготовка реформы графики и орфографии,[52] а писатели затевают разнообразные игры с языком. По-видимому, не случайно «разрушение орфографических ценностей» совпало с революцией (а отчасти предшествовало ей). В условиях глобальных социальных перемен легче проводить болезненное, но все-таки более локальное изменение орфографии.
В наше время также была сделана попытка «косметической» реформы орфографии, но она была предпринята в 2000-х годах, то есть значительно позже начала Перестройки. Примерно к этому же периоду относятся и игры с языком и орфографией, о которых шла речь. Это, как ни смешно звучит, еще один (хотя и избыточный) аргумент в пользу того, что Перестройка (в отличие от революции) делалась сверху, и «культурная перестройка» никак не предшествовала ей, а следовала за ней на некотором расстоянии. Вот и заметные языковые изменения приходятся на девяностые годы, то есть отстоят от начала политической перестройки на пять и более лет. Катализатором современных языковых экспериментов с орфографией стала не социальная перестройка, а технологическая революция — появление интернета.
Художественные эксперименты с языком начала двадцатого века уже с полным основанием считаются частью нашей культуры. Отношение к ним в целом положительное и не слишком эмоциональное. И это понятно. Ни заумь, ни другие эксперименты по существу не влияли на русский язык, поскольку имели довольно ограниченную сферу применения.[53] Сегодняшние языковые игры уже повлияли на язык гораздо сильнее, потому что — благодаря интернету — получили широкое распространение. В отличие от зауми язык падонков активно использовался в реальной коммуникации.
Современную реформу орфографии образованные люди отвергли категорически. Обсуждение в основном свелось к абсолютной невозможности писать букву у вместо ю в словах парашют и брошюра, а также букву а в приставке в слове розыскной.[54] Однако при этом многие из них легко смирились с гораздо более серьезными изменениями орфографии в интернете и даже с воодушевлением использовали их на практике, то есть участвовали в масштабной игре с орфографией. Отторжение минимальных официальных изменений нормы и принятие более масштабных «неофициальных» (игровых) изменений весьма любопытно. Возможно, это объясняется нашей глубинной психологической потребностью в системе строгих и незыблемых правил (некоего идеала), которые можно и даже приятно нарушать на практике.
Привлекательность игр с орфографией имеет и более конкретное объяснение. Здесь я отчасти повторю то, что уже было сказано. Во-первых, протест. Не случайно же само явление зарождается в контркультуре, которая без протеста не существует, он заложен в ее определении. Но даже в рамках обычной культуры для обычного человека бывает соблазнительно преступить некоторые правила, тем более что так поступают окружающие. Во-вторых, выразительность. Ценность неправильной орфографии в том, что она придает слову дополнительную энергетику. Один мой знакомый объявил, что будет писать жи и ши только с буквой ы, — в частности потому, что «жызнь более энергична и жизненна, чем жизнь». И по-своему был прав. Так он и писал: жывот, ошыбка, машына. Однако, будучи грамотным человеком, периодически забывался и срывался на нормативное держишь и пишите (сознательно следить за окончаниями значительно труднее, чем за корнями, и здесь срабатывал автоматизм). Видимо, по этой же причине вариант пеши исчо оказался в языке падонков более каноническим, чем пеши исчо.
Всевозможные интернет-клише: аццкий сотона, аффтар жжот и убейсибяапстену, — безусловно, выразительны, они задерживают взгляд читателя, привлекают его к себе. Однако энергетика подобных написаний преходяща: они выразительны, пока мы осознаем их необычность и неправильность. По мере привыкания к ним и забывания «правильного прототипа» они становятся совершенно обычными, нейтральными написаниями, причем правила орфографии при этом утрачиваются.
С другой стороны, реакция общества на игры с орфографией неоднородна. Они оказались привлекательны лишь для части образованной публики. Другая же ее часть — как правило, люди, далекие от интернета — категорически их не приемлет и отказывается придавать им тот же культурный статус, что и безобидной, особенно на расстоянии века, зауми. Главный вопрос, впрочем, не в том, кто из них прав, поскольку обе реакции эмоциональны и вполне понятны. Гораздо важнее то, какие последствия для нас и нашей орфографии имеет внезапное распространение языка падонков.
Начну с хорошего. Говоря о хорошем, я обращаюсь, естественно, к тем, кто не любит орфографических игр. Как я уже говорил, мода на язык падонков оказалась краткой. Использование сегодня в тексте одного-двух искажений не означает ни неграмотности автора, ни его антиграмотностного настроя. Эти искажения скорее выполняют одну из основных функций любого жаргона — разграничение своих и чужих. Орфографическая ошибка означает «я свой, я посвященный» и, соответственно, отбраковывает чужаков, не принадлежащих к данному сообществу. Спад моды на язык падонков не следует считать концом экспериментов вообще, но все же это окончание одного из самых масштабных. Игры с языком не прекратятся, но это будут уже другие игры. Интернет вообще оказался очень хорошей средой для языковых и прочих игр, связанных с коммуникацией.
Плохие последствия тоже будут, а на самом деле — уже есть. Расхожее мнение состоит в том, что из-за интернета наша грамотность резко ухудшилась. Это так и не так. Интернет, на мой взгляд, не слишком снизил грамотность взрослых людей. Напротив, грамотность в широком смысле слова он даже повысил, поскольку привлек к письменному общению огромное количество людей, по существу, никогда и нигде, кроме школы, не писавших. Грамотность текстов в интернете, конечно, существенно ниже, чем грамотность текстов на бумаге (особенно, если речь идет о печатных текстах). Это понятно и закономерно. Во-первых, тексты в интернете вообще более естественны, то есть ближе к устной речи, и, соответственно, более безответственны, как и всякая устная речь. Во-вторых, когда мы говорим о текстах на бумаге, мы имеем в виду прежде всего газеты, журналы и книги. Эти тексты составляли основу чтения обычного человека, и именно эти тексты всегда были доступны массовому читателю, то есть существовали в публичном пространстве. Письмо, написанное от руки или напечатанное на машинке, предназначалось, как правило, одному адресату, а тираж книги мог достигать сотен тысяч экземпляров. Так вот, тексты в газетах, журналах и книгах — это не просто труд одного автора, но и труд корректоров и редакторов (забудем о цензорах), в основном как раз и направленный на искоренение орфографических, пунктуационных и других ошибок. Кстати, представьте себе, как хороша, как грамотна была бы наша речь, если к каждому гражданину приставить корректора и редактора для правки ударений, произношения и всего такого (о цензоре снова умолчим)! В разговорном интернете мы, напротив, почти всегда сталкиваемся с текстами, которых не коснулась рука корректора или редактора. Исключения, по-видимому, составляют блоги очень ответственных лиц, например, президентов.
Итак, сегодняшний средний текст в интернете, конечно же, менее грамотен, чем средний опубликованный текст в доинтернетную эпоху. Но это не потому, что неграмотности стало больше, а потому, что она стала заметней; ведь раньше люди либо просто ничего не писали (кроме сочинений в школе и объяснительных записок на работе), либо их тексты подвергались корректорской и редакторской правке.
И все-таки, возвращаясь к плохому… Проблема состоит в том, что дети эпохи интернета учатся читать и читают с экрана не меньше, а наверняка даже больше, чем с бумажного листа. Это означает, что у представителя поколения, выросшего в период моды на язык падонков, не сформирован единый графический облик слова и вариативность написания для него абсолютно естественна. Тем самым это поколение оказалось неграмотно в нашем понимании слова. Компенсировать эту неграмотность школа была не в состоянии — не потому что она плохая, а потому, что настоящая грамотность прививается не правилами, а приходит через чтение и писание. Такая неграмотность не смертельна, но читать повзрослевшие дети интернета будут все-таки медленнее, а письменное общение с ними будет для старших поколений не очень комфортно.
Меня как-то поразила позиция безусловно грамотного и вполне образованного человека по этому поводу, сформулированная на одном из форумов: дайте мне самовыражаться в интернете так, как я хочу, а вот моих детей в школе, господа лингвисты, извольте учить правильному языку и правильной орфографии. Этот человек, увы, не понимает одной простой вещи: то, что для него является игрой, для следующего поколения постепенно становится данностью, естественной языковой средой и отчасти превращается в норму. Язык осваивается не в школе и не под чутким руководством каких-то там лингвистов. Вполне возможно, что его сын впервые увидит слово аффтар именно в интернете и именно в таком виде. И это окажется его первым и основным языковым опытом, который не перечеркнешь школьной зубрежкой.
Игры с орфографией, придуманные в основном грамотными людьми, в конечном счете, уравняли грамотных и неграмотных, причем последние, говоря словами Дж. Оруэлла, стали даже как-то равнее. Когда я вижу в тексте ошибку, я далеко не всегда могу понять ее причину и оценить грамотность автора.
В моей переписке постоянно возникают любопытные ситуации, в которых стандартные реакции не вполне уместны. Например, по электронной почте я получаю письмо, в котором есть слова «извени меня». И я не могу понять, что передо мной: вопиющая неграмотность или шутка, использование интернет-жаргона. Соответственно, я не вполне понимаю, как я должен отвечать на это письмо. Скажем, поддержать шутку и ответить: «Не извеню». Или ответить совершенно категорично: «Не извиню». Неграмотный человек не обратит внимания на мои мучения, поскольку скорее всего не различает разные написания, а шутник может и обидеться. В любом случае я потрачу на размышления больше времени, чем хотел бы.
И здесь мы плавно переходим к главному следствию экспериментов с орфографией в раннюю пору развития разговорного интернета (а первые 10–15 лет, конечно же, следует считать ранней порой).
Исчез стыд. Стыд собственной неграмотности. Писать неграмотно сегодня не стыдно. Дискуссия по поводу текста Ваенги это хорошо демонстрирует. Если читатель в этом месте согласен со мной, то я предполагаю две очень разных эмоциональных реакции. Кто-то ужаснется, ведь что может быть хуже потери стыда, особенно если речь идет о неграмотности, то есть некультурности. Кто-то, напротив, оценит потерю стыда как своего рода благо, потому что иначе не вполне грамотные люди (а их среди нас подавляющее большинство) не смогли бы общаться в интернете естественным образом, а стыдились бы, стыдились и стыдились. Эксперименты с орфографией раскрепостили массы пишущих и, безусловно, помогли им избавиться от стыда.
А уж что лучше (или хуже): стыд без коммуникации или коммуникация без стыда, — каждый решает для себя сам.
Часть 2 О смайликах и других играх с формой
Просто смайлик!
Полностью сосредоточившись на падонках, я допустил большую ошибку. Влияние падонков на русский язык и коммуникацию в интернете, конечно, имело место, но все-таки оказалось не столь значительно, как хотелось бы деятелям самой контркультуры. Это была скорее мода, продержавшаяся, впрочем, довольно долго. У языка в интернете, который я упорно продолжаю называть олбанским, есть много особенностей, никак не связанных с контркультурой падонков. Некоторые из этих особенностей есть и в языке падонков, но не потому, что те их придумали, а потому, что заимствовали, так сказать, автоматически. В общем, забудем о падонках и начнем заново. Вот, например, одна из самых заметных особенностей языка интернета — это смайлики. Про них написано столько, что ничего нового не придумаешь, а остается лишь корректно пересказать предшественников.
В истории смайлика слились, по существу, две истории, которые, как мне кажется, имеет смысл различать. Первая — это история рисунка желтой рожицы, изображающего улыбку минимальными средствами: рот нарисован дугой. Вторая — это история появления печатного знака, созданного линейной комбинацией нескольких значков, имеющихся на клавиатуре компьютера. Внешне новый печатный знак напоминал улыбающееся человеческое лицо, правда расположенное горизонтально, а означал несерьезность высказывания, в конце которого он ставился. То есть это ни в коей мере не буква, а скорее особый пунктуационный знак с очень необычной функцией — преобразования значения высказывания.
Начну с первой истории. В американском городе Вустер, штат Массачусетс, родился и жил художник по имени Харви Росс Болл (Harvey Ross Ball). Работал он в области рекламы, и думаю, что сейчас мы бы скорее назвали его дизайнером. В 1963 году он получил заказ от страховой компании из Вустера, название которой проще не переводить на русский язык и даже не переписывать русскими буквами — State Mutual Life Assurance Company of Worcester.[55] Эта компания слилась с другой страховой компанией, что по неизвестным для нас причинам подорвало моральный дух ее сотрудников. Чтобы поднять моральный дух, Харви Болл придумал и за десять минут нарисовал желтую улыбающуюся рожицу. Собственно, это была даже не рожица, а желтый круг с двумя маленькими черными овалами — глазами — и дугой с поднятыми вверх концами — улыбающимся ртом. Желтую рожицу поместили на значки на булавке и на разные корпоративные предметы: постеры, таблички и т. д. За десять минут работы художник получил 45 долларов (по другим источникам, все-таки 240), но зато внес вклад в мировую культуру, хотя и массовую. Считается, что сверх 45 долларов он ничего не получил за свою идею, потому что никак не зарегистрировал свое авторство. Рисунок сразу стал популярным и активно использовался и в рекламных и в коммерческих целях. В Америке его популярность резко возросла в начале 1970-х годов, когда братья Бернард и Меррей Спейн (Bernard and Murray Spain) из Филадельфии добавили к нему слова Have a happy day («Счастливого дня!») и поместили рисунок с этим пожеланием на кружках, майках, наклейках и других товарах. Позднее пожелание слегка изменилось и стало звучать как Have а nice day («Приятного дня!»). Лишь в 1999 году Болл создал свою собственную компанию World Smile Corporation и организовал ежегодное празднование Всемирного дня улыбки, приходящееся на первую пятницу октября.
Иную жизнь улыбающаяся рожица прожила вне Америки. В октябре 1971 года француз Франклен Луфрени (Franklin Loufrani) зарегистрировал ее во Франции как торговую марку, дав ей имя smiley, что в переводе с английского означало «часто улыбающийся» или «улыбчивый». 1 января 1972 года желтая рожица появилась на страницах газеты France-Soir. Акция, или кампания, по борьбе с мрачностью, символом которой (акции, конечно) стал smiley, проходила под слоганом Prenez le temps de sourire («Найдите время улыбнуться»), а рожицей помечались, как теперь бы мы сказали, позитивные новости и статьи. Луфрени создал свою компанию The Smiley Licensing Corporation, Ltd. (позднее SmileyWorld) и зарегистрировал торговую марку smiley во многих странах (называются цифры от 80 до 100). Однако в США компании SmileyWorld сделать это не удалось, и в результате многолетнего судебного разбирательства, завершившегося в 2009 году, рожица была признана в США всеобщим достоянием.
Так что не из-за коммерческой выгоды, а, так сказать, из принципа ведутся бесконечные споры о предшественниках рожицы. Французы приводят в пример изображение на камне, который относится к неолиту и был найден в пещере в Ниме. Среди более близких и во времени и в пространстве предшественников Харви Болла называют в первую очередь нью-йоркскую радиостанцию WMCA, раздававшую в конце 1950-х годов в качестве призов фуфайки с изображением схематичной улыбающейся рожицы, правда, изображение улыбки несколько отличалось: она была кривая.
Точка, точка, запятая, или Рождение эмотикона
Все это, как нетрудно догадаться, поначалу не имело никакого отношения к интернету. И тут можно плавно перейти к другой истории. Только сначала надо честно признаться, что попытки «рисовать со смыслом» типографскими значками осуществлялись давно и определить, кто был первым, уже невозможно. Однако для интернета первое употребление рожицы, нарисованной с помощью знаков препинания, установлено или, по крайней мере, считается установленным. В любом случае речь идет о первом задокументированном употреблении рожиц в интернете. В 11.44 9 сентября 1982 года на одной из электронных досок объявлений (BBS)[56] в университете Карнеги-Меллон в Питсбурге специалист в области компьютерных наук Скотт Эллиотт Фалман (Scott Elliott Fahlman) поместил следующий текст: