Элинборг связалась со старым знакомым с факультета геологии. Тот, доктор наук с парижским образованием, тут же охотно согласился помочь полиции и, бросив все, отправился за город, где и оказался ровно через полчаса после разговора по телефону. Лет около сорока, черноволосый, стройный, с очень низким голосом. Пока он ехал, полиция поставила над котлованом палатку, чтобы прохожие и соседи больше не заглядывали. Элинборг провела его под тент и показала нужную стену.
Внутри палатки горела огромная лампа дневного света, посетители отбрасывали на землю дрожащие мрачные тени. Геолог никуда не торопился — осмотрел грунт вокруг скелета, наковырял земли тут и там, растер в руках, сравнил грунт, взятый немного выше скелета и немного ниже, попытался прикинуть его плотность. Рассказал с гордостью, как его однажды уже приглашали помочь полиции с одним делом — нужно было произвести анализ земли на месте преступления, и его информация очень пригодилась, — а затем поведал Элинборг о том, что существует целое междисциплинарное направление на стыке криминалистики и геологии, этакая геокриминалистика.
Элинборг не очень понимала, о чем он, и когда ее терпению пришел конец, перебила:
— Сколько времени скелет провел в земле?
— Сложно сказать, — басовито ответил геолог и встал в позу лектора. — Но едва ли много.
— А «много» — это в геологии сколько? — спросила Элинборг. — Тысяча лет? Десять тысяч?
Геолог туманным взором посмотрел на нее и повторил:
— Сложно сказать.
— Нет, ну все-таки, сколько, хотя бы примерно? Если можно, в годах.
— Сложно сказать.
— В общем, сказать вам нечего?
Геолог снова посмотрел на Элинборг и улыбнулся:
— Простите, я задумался. Что вы хотели узнать?
— Сколько?
— Сколько чего?
— Сколько времени он тут пролежал, — простонала Элинборг.
— Я бы сказал, пятьдесят-семьдесят лет. Мне, конечно, нужно внимательнее изучить слои в грунте, но на первый взгляд цифры примерно такие. Посмотрите на плотность земли, вот здесь… Совершенно исключено, что это, скажем, первопоселенец, это точно не языческое захоронение.
— Это мы уже знаем, — сказала Элинборг, — сохранились остатки одежды…
— Вот посмотрите, видите эту зеленую линию?
Геолог указал пальцем на слой земли зеленоватого цвета, у самого дна котлована.
— Эта глина эпохи оледенения. А вот эти линии, видите, идут одна за другой с небольшими интервалами, — продолжил он, показывая на другие слои, повыше, — это вулканический пепел, от извержений. Самая верхняя датируется концом пятнадцатого века. Это самый толстый слой пепла в округе Рейкьявика с эпохи заселения. А это — пепел более древних извержений, от Геклы и от Катлы. Эти слои появились много тысяч лет назад. А вот, посмотрите сюда, вот эти камни, видите, — он показал на здоровенный булыжник у самого дна, — это рейкьявикский долерит, он залегает повсюду в столичной округе.
Геолог поднял глаза на Элинборг.
— По масштабам этих доисторических глубин, со времени, как закопали ваш скелет, прошла от силы одна миллионная секунды.
Археологи объявили отбой около половины десятого. Скарпхедин пообещал Эрленду вернуться на следующий день с раннего утра и продолжить. В верхнем слое почвы не нашли ничего интересного, да и в более глубоком слое грунта, какой успели снять, тоже нет. Эрленд спросил, нельзя ли работать быстрее; Скарпхедин в ответ посмотрел на него круглыми глазами и поинтересовался, уж не хочет ли он, мон шер, чтобы они в спешке случайно уничтожили важные улики. Ведь если торопиться, они обязательно что-нибудь уничтожат, ву компрене? В итоге все снова согласились, что добраться как можно скорее до скелета — не вопрос жизни и смерти.
Лампу в палатке погасили. Журналисты разъехались. В вечерних новостях только и говорилось, что о находке в Миллениуме. По телевизору показали, как Эрленд и его люди что-то делают в котловане, а также как Эрленд отгоняет прочь особо любопытную журналистку, надумавшую было взять у него интервью.
В округе царили спокойствие и тишина. Рабочие из недостроенных домов разошлись, шум дрелей и стук молотков растаял в воздухе. Местные жители отходили ко сну. Даже дети прекратили голосить. Сторожить находку остались двое полицейских в машине. Элинборг и Сигурд Оли уехали, криминалисты, помогавшие археологам, тоже. Эрленд успел переговорить с Тоти и с его матерью. Мальчишка жутко доволен — явно любит находиться в центре событий, сказал, такого клевого дня рождения у него еще не бывало. Мама же только закатывала глаза: мол, все время с ее сыном какие-то приключения, найти скелет на улице — типичная для Тоти история.
Покинул квартал и юноша-медик вместе со своим братишкой. С ним говорили Эрленд и Сигурд Оли. Студент рассказал, что наблюдал за малышкой некоторое время, прежде чем заметил у нее во рту какой-то посторонний предмет, а что это кость, понял, только когда та подползла совсем близко.
— А почему вы сразу решили, что это человеческая кость? — спросил Эрленд. — Ведь она могла быть от кого угодно, скажем, от овцы.
— В самом деле, разве не вероятнее, что это овечья кость? — подхватил Сигурд Оли.
Тоже мне, большой специалист по исландским животным, в жизни из столицы не выезжал.
— Нет, что вы, не могло быть никаких сомнений, — ответил студент-медик. — Я за пять лет медицинского не один день провел в морге, знаю, как что выглядит. Сразу все понял.
— Можете оценить, сколько времени скелет провел в земле?
Эрленд знал, что скоро ему перезвонит приглашенный Элинборг геолог и даст точный ответ на этот вопрос, а за ним — археологи и врач, но решил все равно спросить у студента.
— Я осмотрел скелет, как он выступает из стены, и, судя по тому, насколько далеко зашел процесс разложения, речь идет годах о семидесяти. Едва ли больше. Впрочем, я не эксперт-криминалист.
— Верно подмечено, — сказал Эрленд. — Археолог наш тоже не криминалист, но он назвал примерно ту же цифру.
Повернулся к Сигурду Оли:
— Надо нам поднять данные о пропавших без вести примерно в это время, скажем, от 1930 до 1940-х годов. Или даже немного ранее. Посмотрим, что удастся найти.
Эрленд остался у котлована — уж больно красивый закат сегодня, как хорошо оглядываться вокруг, смотреть на Мшистую гору, на Эсью, на дома на Килевом мысу,[11] на Коллиев фьорд. По Западному шоссе проносятся автомобили, объезжают Ульварову гору[12] по пути в Рейкьявик. Один такой автомобиль решил как раз завернуть в Миллениум. Из него выскочил человек, захлопнул дверь и бегом бросился к котловану. На вид столько же лет, сколько Эрленду, сиречь около пятидесяти, полноватый, одет в синюю куртку, на голове бейсболка. Посмотрел на Эрленда, потом на полицейскую машину, на палатку и на разорение, учиненное археологами, и выпалил:
— Вы из Долговой службы?
— Какой еще Долговой службы? — удивился следователь.
— Никакого покоя от вас нет, мздоимцы проклятые. Ордер у вас есть, а не то я…
— Это ваш участок? — спросил Эрленд.
— Кто вы такой? Что это еще за палатка? Что тут вообще происходит?
Незнакомец назвался Йоном. Эрленд изложил ему, что произошло. Оказалось, Йон и правда собственник участка, предприниматель-строитель, но дела у него идут не шибко, он почти банкрот и кредиторы держат его за жабры. Работы на участке уже давно не ведутся, но Йон регулярно его навещает, проверяет, не повреждены ли возведенные стены; да еще эти мальчишки из нового квартала, лазают где ни попадя, сущие дьяволята. Йон не смотрел вечерние новости, так что понятия не имел о находке и с большим интересом и некоторым недоверием выслушал рассказ Эрленда о действиях полиции и археологов.
— Я ничего об этом не знаю и гарантирую вам, рабочие, возводившие стены, тоже ничего не знают. Костей мы не видели. Это что, древнее захоронение?
— Пока еще непонятно, — ответил Эрленд, решив, что гостю лишняя информация ни к чему, и спросил, указав рукой на восток, на смородиновые кусты: — Вы знаете что-нибудь про землю к востоку отсюда?
— Только то, что потенциально это отличные участки для строительства, — сказал Йон. — Ни за что не поверил бы, скажи мне кто-нибудь, что на моем веку Рейкьявик дотянется до здешних краев.
— Да, столица вступила в период акселерации, — согласился Эрленд. — А скажите, кстати, дикая смородина в Исландии растет?
— Дикая смородина? Представления не имею. Вроде не должна, никогда об этом не слышал.
Еще немного поговорили о том о сем, затем Йон попрощался и укатил. Из его слов Эрленд понял, что Йон едва ли не со дня на день ожидает, что кредиторы отберут у него участок. Осталась последняя надежда, вдруг ему удастся получить еще один заем.
Ну что же, пора и мне домой, подумал Эрленд. Стало холодать, закатное солнце окрасило небо на западе, а с ним и море и горы в великолепный оранжевый цвет.
— Да, столица вступила в период акселерации, — согласился Эрленд. — А скажите, кстати, дикая смородина в Исландии растет?
— Дикая смородина? Представления не имею. Вроде не должна, никогда об этом не слышал.
Еще немного поговорили о том о сем, затем Йон попрощался и укатил. Из его слов Эрленд понял, что Йон едва ли не со дня на день ожидает, что кредиторы отберут у него участок. Осталась последняя надежда, вдруг ему удастся получить еще один заем.
Ну что же, пора и мне домой, подумал Эрленд. Стало холодать, закатное солнце окрасило небо на западе, а с ним и море и горы в великолепный оранжевый цвет.
Эрленд снова зашел в палатку, спустился вниз — не на самое дно, а на расчищенную археологами площадку, стал разглядывать землю. Темная, понимаешь. Топнул левой ногой, прошелся туда-сюда. Зачем я это делаю? Впрочем, торопиться мне некуда, дома меня никто не ждет, подумал он и пнул первый попавшийся камешек. Ни тебе жены, которая бы встретила на пороге и рассказала, как прошел день. Ни тебе детей, которые бы стали рассказывать, как дела в университете. Один только чертов телевизор, да кресло, да рваный ковер, да упаковки от готовой еды на кухне, да целые стеллажи книг — читать в одиночестве. Книжки все больше про пропавших без вести исландцев, про злоключения путешественников, давно почивших в бозе по той причине, что их угораздило замерзнуть насмерть на пустошах да в горах.
Тут Эрленд споткнулся. Что это? Смотри-ка, маленький камешек, торчит из земли. Пнул камешек несколько раз, тот и не думал поддаваться. Наклонился и стал разгребать землю вокруг камешка руками. Скарпхедин ему, конечно, велел ан масс ничего не трогать на расчищенном углублении, пока его археологов нет на месте. Но кто у нас тут главный, мон шер, Скарпхедин или я? Ву компрене? Схватился за камешек пальцами, попробовал качнуть влево-вправо — ноль эффекта, камешек плотно засел в грунте.
Пришлось разрыть землю вокруг камешка поглубже. Когда Эрленд наткнулся на второй такой же камешек, руки у него были уже все черные. Интересно. Расчистив еще немного земли, Эрленд нашел камешки номер три, четыре и пять. Встал на колени, отгреб землю в разные стороны, разрыл еще. Камешки уходили все глубже, и через пару минут взору ошеломленного Эрленда предстало то, что, несомненно, некогда служило хозяину скелета ладонью. Ну что это еще может быть — вот фаланги пяти пальцев, вот пястные кости. Торчат из земли вертикально.
Эрленд медленно встал на ноги. Пять пальцев смотрят в небо — значит, рука вытянута, ведь сам-то скелет лежит еще как минимум сантиметров на сорок глубже. Зачем покойник протянул руку? Хотел схватиться за что-то? Защититься от чего-то? Может, просил пощады? Эрленда передернуло. Пальцы тянулись к нему из земли, словно ждали от него помощи. Подул холодный ветер, по коже побежали мурашки.
Эрленд снова кинул взгляд на смородиновые кусты, скрытые за пологом палатки. Мама дорогая, неужели он был еще жив?
— Тебя что, заживо тут зарыли? — в ужасе выдохнул следователь.
В этот же миг зазвонил мобильник. Он даже не сразу понял, что телефон звонит, так поразила его неожиданно пришедшая в голову мысль. Телефон голосил в тишине, и тогда Эрленд вынул его из кармана и снял трубку. Что за черт, какой-то дурацкий шум.
Затем раздался голос. Он сразу его узнал.
— Помоги мне, плиииииз!
И связь тут же прервалась.
4
Мобильный с определителем номера, но откуда звонили, неясно — на экранчике горит «абонент неизвестен». Но говорила с ним Ева Линд. Его дочь. Лицо Эрленда исказила гримаса боли, словно в руках у него был раскаленный кусок металла. Телефон молчал. Ева знала его номер; предыдущий раз набирала его, дабы поведать отцу, что больше никогда не желает его видеть.
Не зная, как поступить, Эрленд стоял, не сходя с места, и ждал повторного звонка. Телефон молчал. И Эрленд начал действовать.
Уже два месяца, как от Евы никаких вестей. Но тут как раз ничего необычного. Дочь всегда вела себя так, чтобы у Эрленда не было ни малейших шансов что-то в ее жизни поменять. Лет ей за двадцать, наркоманка. В последний раз они расстались из-за ссоры — Ева просто выбежала в дверь, крикнув ему через плечо: «Меня с тебя блевать тянет!»
А еще у Эрленда сын по имени Синдри Снай, тот и вовсе с отцом почти не общается. Они с Евой были совсем маленькие, когда Эрленд ушел, оставив детей у матери. Та никогда этого Эрленду не простила и не давала ему возможности встречаться с детьми, он же не стал возражать; впрочем, с годами все больше жалел об этом решении. Дети сами нашли его, когда подросли.
Рейкьявик погрузился в сумерки, стало прохладно. Эрленд нажал на педаль и вылетел из Миллениума по направлению к центру. Телефон аккуратно, чтобы случайно не выключился, положил на переднее пассажирское сиденье. Эрленд понятия не имел, где может обретаться Ева, но решил начать поиски с подвала в Бухтах,[13] где она жила около года назад.
Нет, сначала надо проверить мою квартиру, вдруг она случайно там. У нее же есть ключ. Припарковался у дома, обежал вокруг квартала, поднялся по лестнице. Открыл дверь, позвал Еву — нет ответа. Может, позвонить ее матери? Да что это я. Мы же лет двадцать как не разговариваем.
Снял трубку и набрал номер сына — дети изредка выходят на связь друг с другом. Номер ему сообщили в справочной. Синдри ответил, что находится далеко от столицы по делам и понятия не имеет, как и что там с сестрой.
Эрленд сжал зубы.
— А, черт!
Плюнул на пол и позвонил в справочную снова, за другим номером.
— Это Эрленд, — сказал он, услышав в трубке голос своей бывшей. — У Евы Линд, кажется, проблемы. Ты не знаешь, где она может быть?
Молчание было ему ответом.
— Она позвонила мне и просила помочь, но связь оборвалась, а я не знаю, где она. С ней что-то случилось.
Молчание продолжило быть ему ответом.
— Халльдора, ты меня слышишь?
— Как ты смеешь звонить мне? Двадцать лет! Двадцать лет!
Ненависть, холодная ненависть в ее голосе. Сколько лет прошло, а она никуда не делась. Пожалуй, звонить и правда не стоило.
— Еве нужна помощь, а я не знаю, где она, — повторил он.
— Помощь?
— Мне кажется, с ней что-то случилось.
— И почему я должна за это отвечать?
— Отвечать? О чем ты? Я просто не…
— А мне, значит, помощь не была нужна, да? Мне, одной с двумя детьми! Мне ты не помогал.
— Халль…
— А теперь твои дети катятся по наклонной. Оба! Не иначе до тебя наконец дошло, что ты натворил! Как ты с нами обошелся! Понял наконец, что ты сделал со мной и с детьми?!
— Ты не позволяла мне видеть их…
— Думаешь, мне не приходилось выручать ее из разных неприятностей? Да миллион раз! Думаешь, мне не приходилось помогать ей? Еще как! И где ты тогда был, хотела бы я знать?!
— Халльдора, я…
— Меееерзкая тваааааарь!!! — заверещала она и бросила трубку.
М-да, в самом деле не стоило звонить, чертов я идиот. Сел в машину и поехал в Бухты искать обшарпанный пятиэтажный дом с подвальными квартирами.
Вот и нужная дверь. Позвонил в звонок, но из-за двери не донеслось ни звука. Наверное, сломался, подумал Эрленд и постучал. Снова ни звука. Подождал. Черт, откроет кто-нибудь или нет? Взялся за ручку двери — ага, не заперта. Осторожно зашел внутрь. В прихожей стало слышно, как где-то в квартире плачет ребенок — кажется, в гостиной. Боже, как здесь воняет! Похоже, нужду в этой квартире справляют где угодно, но только не в туалете.
На полу гостиной сидела маленькая девочка, на вид не больше года, и рыдала во весь голос. Совершенно голая, если не считать грязной сорочки. Пол усыпан пустыми пивными банками, водочными бутылками, упаковками из-под готовой еды и каких-то молочных продуктов. Последние давно испортились — к ароматам мочи и экскрементов добавился характерный кислый запах. Больше в комнате почти ничего не было — кроме истертого дивана в углу, на котором лежала, спиной к Эрленду, незнакомая ему обнаженная женщина. Следователь направился к дивану, малышка не обратила на него ни малейшего внимания. Пощупал пульс у женщины — жива. На руках следы от уколов.
Из гостиной дверь на кухню и в чулан, там Эрленд нашел одеяло и укрыл им женщину. Дальше по коридору туалет и душевая. Эрленд взял девочку на руки, отнес в душ и вымыл теплой водой, вытер полотенцем для рук. Девочка затихла. Осмотрел — вся промежность воспалена, такое впечатление, что ребенка вообще не моют. К тому же едва не умирает от голода. И как назло, в квартире нет ничего съедобного! Порывшись у себя в карманах, Эрленд нашел шоколадку, отломил кусочек и дал девочке. Осмотрел ее еще раз, приговаривая, что все в порядке и ей ничего не угрожает. На руках и на спине — маленькие ожоги. Эрленда передернуло.
Прошелся по квартире, нашел девочкину кровать с решетчатыми стенками, вытряс оттуда банки из-под пива и упаковки от гамбургеров, сходил за ребенком, уложил малышку. Сделав это, Эрленд, с трудом сдерживая гнев, направился в гостиную. Может, протоплазма на диване — ее мать, а может, и нет, только мне все равно. Взял под руки, затащил в душевую, сгрузил на пол в кабинку и включил на всю катушку холодную воду. У нас в Рейкьявике она ледяная, женщина должна быстро прийти в себя. И точно — как она была совершенно дохлая, пока он ее тащил, так под струей из душа вмиг очнулась, задергалась, заахала, завопила и замахала руками, отбиваясь от капель.