Софи быстро уставала от ходьбы, у нее кружилась голова и ныла поясница. Таскать растущий живот с каждым днем становилось все тяжелее, особенно в последние месяцы, когда любая поза была неудобна, ноги и руки сильно отекали и раздувались, а энергичные движения ребенка внутри приносили дискомфорт, а иногда боль. В то время ее меньше всего интересовали рапсодии Эрнеста Блоха или полотна итальянских живописцев, но Анрэ, казалось, не было никакого дела до ее желаний.
Интимные отношения между ними сразу же прекратились, хотя Софи страдала, поскольку ожидание младенца еще больше усилило и без того пылкий темперамент. Но теперь все их супружеские ласки сводились лишь к тому, что Анрэ осторожно гладил ее живот. С первых же дней он начал разговаривать с будущим ребенком, и когда тот впервые зашевелился, это вызывало бурную радость. С тех пор он то и дело прикасался к животу Софи, и движения младенца приводили его в неописуемый восторг. «Моя девочка, ты проснулась? Хочешь поразмяться? Ну давай поиграй с папочкой… Вот как пнула, вот как!.. Смотри, Софи, это ее пяточка! Надо же, ее прямо видно!»
Софи делано улыбалась в ответ, но на душе у нее было скверно. Все девять месяцев ее не покидало ощущение, что из возлюбленной, царицы души и объекта постоянного желания она превратилась для своего мужа в инкубатор…
За две недели до назначенного срока Анрэ отправил Софи в самую дорогую клинику города, под присмотр лучших врачей. Ежедневно, а то и дважды в день он приезжал навещать ее, привозил цветы, подолгу беседовал с персоналом.
— Вы просто счастливица, синьора Орелли, — сказала однажды пожилая медсестра. — Какой у вас заботливый супруг! Только и слышишь: «Как там моя дорогая девочка?» да «Как дела у моей ненаглядной?» Не часто встретишь таких любящих мужей…
В ответ беременная лишь расплакалась, чем вызвала крайнее удивление медсестры. Но не могла же Софи объяснять, что «своей ненаглядной девочкой» Анрэ называет совсем не ее.
Ребенок появился на свет в ночь с двадцать первого на двадцать второе июля. Дорогая клиника полностью оправдала свою репутацию, врачи были на высоте, роды прошли без всяких осложнений. Когда крохотный окровавленный комочек наконец громко завопил, оповещая мир о своем явлении, Софи собрала последние силы и приподнялась на локте.
— Кто? — спросила она, и в ее голосе звучала такая тревога, такое волнение, что акушерка даже испугалась:
— Тише-тише, успокойтесь, все хорошо…
— Кто у меня? — настойчиво повторила роженица.
— Девочка, — ответили ей. — Замечательная, крепенькая, здоровенькая девочка. Да вот, взгляните сами!
Но в тот момент Софи так и не увидела своего ребенка. Услышав ответ на вопрос, мучивший ее все эти долгие девять месяцев, она вздохнула и лишилась чувств.
Дома новорожденную встретили как принцессу. Анрэ в тот день не пошел на работу, тетушки сбились с ног, и даже родители Софи бросили все дела и примчались взглянуть на внучку.
Детская заранее была обставлена красивой дорогой мебелью и битком набита игрушками. Спящую безымянную малышку уложили в кроватку под шелковым пологом. Анрэ так и прилип к колыбельке, рассматривал дочку и умилялся тому, какая она крошечная.
— Представляешь, — шепнула Софи старшая тетка, Фелица, — все это время он, как мальчишка, скакал по дому и кричал: «Дочка! Дочка! У меня дочка! Да-да, я отец, и у меня дочка! Ура!» Мы даже испугались, не помутился ли у него рассудок на радостях…
— Тише, тише, — зашикал на них Анрэ. — Она заворочалась, сейчас проснется… Моя девочка, мой ангелочек…
Ребенок и впрямь проснулся, открыл еще слегка мутноватые, как у всех новорожденных, глаза, видящие другой, неведомый взрослым мир.
— Но у нее серые глаза! — вдруг воскликнул он с непонятной интонацией-то ли обидой, то ли разочарованием в голосе. — Серые, а не карие!
Тереза, новоиспеченная бабушка, поспешила его успокоить:
— Анрэ, дорогой мой, это ничего не значит. Почти у всех новорожденных светлые глаза, а потом, с возрастом, они темнеют. У Софи, например, именно так и было.
— Правда? — проговорил Анрэ с явным облегчением и вновь склонился над кроваткой.
Малышка снова заворочалась, закряхтела и вдруг заплакала, смешно сморщив крошечный нос. Анрэ переменился в лице.
— Что с ней? Что случилось? У нее что-то болит? Может, ей неуютно в этих пеленках? — встревоженно спросил он.
— Что вы, господин Орелли, — покачала головой няня. — Пеленки как пух, я бы и сама не отказалась в такие завернуться. А малютка просто хочет кушать. Всего-то навсего.
Девочку назвали Анжелой — так захотел Анрэ. Почему? Ведь в целой Швейцарии не сыщешь ни одной Анжелы. Тем более в Лугано. Софи предлагала другие, более привычные ее слуху имена — немецкие, итальянские, — но Анрэ был непреклонен: Анжела, и все! И откуда он только взял такое имя? Поразмыслив, молодая мать решила, что идею ему подсказал нашумевший французский фильм, поставленный по роману Анны и Сержа Голон. Но их героиню звали чуть иначе — Анжеликой. А тут Анжела. Софи не слишком нравилось это имя, но она уже давно поняла, что спорить с мужем, когда он настаивает на чем-то, — занятие совершенно бесполезное. Так что ничего не поделаешь, придется мириться с Анжелой.
Ах, как мечтала Софи, что после рождения ребенка все станет по-прежнему! Ей грезилось, что Анрэ, благодарный за то, что она подарила ему дочь, снова будет благосклонен к жене и в их семейную жизнь опять вернется все то, что она вспоминала с такой тоской, — страстность, нежность, задушевные разговоры, совместные поездки и чудесные подарки… Но ничего этого не произошло. Анрэ точно так же, как и до родов, требовал от жены строгого соблюдения режима и с прежней скрупулезностью следил за ее питанием.
— Опять ты за свое! «Того нельзя, этого нельзя»! — передразнивала его Софи. — Ну почему, скажи на милость, мне нельзя съесть один несчастный апельсин? К твоему сведению, в цитрусовых полным-полно витамина С, который просто необходим детям!
— На апельсины у малышки может быть аллергия, — возражал муж. — Лучше съешь яблоко, только обязательно зеленое.
— А может и не быть никакой аллергии…
— Ты что, собираешься ставить эксперименты на нашей девочке? — повышал голос Анрэ. — Я не позволю рисковать ее здоровьем!
— Да ладно, не кипятись, — вздыхала Софи. — Черт с тобой, съем яблоко…
Кормление грудью стало для нее новым испытанием. Этот процесс, как нередко бывает у неопытных мам, вызвал у Софи множество затруднений. Молока было мало, шло оно тяжело, соски сразу же потрескались и не успевали зажить. Пытаясь хоть как-то унять мучительную боль, Софи часто мазала их зеленкой, и оттого ротик малышки был постоянно обведен изумрудным ободком. Анрэ беспокоило не страдание жены, а то, что в организм ребенка все время попадает лекарство. Он просто изводил врачей вопросами, не вредно ли это.
— Может, ты все-таки обойдешься без этой проклятой зеленки? — твердил он жене.
— Но мне больно, Анрэ!
— Потерпи. Не будь такой эгоисткой! Ты мать, ты должна думать не о себе, а о здоровье нашей Анжелы.
С первых же дней появления младенца в доме Анрэ оставил все дела в банке на управляющего и взял длительный отпуск. Он старался присутствовать при каждом кормлении дочки, садился рядом и с блаженной улыбкой глядел на сосредоточенное личико сосущей малышки, на ее перепачканный молоком и зеленкой рот, постепенно закрывающиеся от удовольствия глазки. Смешные причмокивающие звуки, которые издавала крохотная Анжела, казались ему райской музыкой. Однако умиление этой трогательной сценой нисколько не мешало Анрэ строго контролировать процесс. Каждый раз он буквально заставлял Софи до капельки сцеживать оставшееся молоко, чтобы грудь наполнилась новым, и не обращал никакого внимания на жалобы жены, что ей трудно и очень больно это делать. Софи плакала, супруги все время ссорились. И вскоре стало ясно, что молоко у молодой матери начинает пропадать — с каждым днем его становилось все меньше. Не помогли ни лекарства, ни чай с молоком, который Софи, понукаемая мужем, пила чуть ли не ведрами, ни все другие средства, которые советовали доктора и знакомые. Девочке еще не было и двух месяцев, когда ее пришлось перевести на искусственное вскармливание.
— Это ты во всем виновата! — обвинял жену Анрэ. — Ты никогда не хотела ее кормить, боялась испортить фигуру. Какая же ты мать, если форма груди тебе дороже, чем здоровье ребенка! Теперь по твоей милости наша дочка вырастет слабенькой, с пониженным иммунитетом!
— Ну зачем ты так говоришь? — оправдывалась Софи, — Видит бог — я очень старалась и кормила девочку до последнего, как бы мне ни было это тяжело! Врачи говорят, что ничего страшного нет. В наше время многих детей кормят разными смесями, и ничего — вырастают здоровенькими… Но, если ты так хочешь, можно поискать кормилицу.
— Кормилицу? — Анрэ на минуту задумался, но тут же с негодованием отверг предложение жены: — Ну уж нет! Неизвестно, что это будет за женщина, какое у нее здоровье… Если уж так, то придется выбрать молочные смеси — их, по крайней мере, производят солидные компании.
С этого времени Софи стала менее зависима от распорядка дня младенца. У молодой мамы было много помощников — тетушки-феи и приходящие горничные ежедневно тщательно убирали дом, стирали, кипятили и гладили пеленки, а опытная и расторопная няня отлично справлялась со всеми остальными делами. К тому же около дочки постоянно находился Анрэ. Он на удивление быстро выучился пеленать ребенка, сам вставал к девочке по ночам и легко научился понимать причину ее плача. На руках у него девочка почти всегда успокаивалась, и это вызывало у молодого отца прилив необычайной гордости. А Софи все чаще чувствовала себя не нужной.
Их отношения с мужем так и не восстановились. Анрэ интересовался только ребенком, говорил исключительно об Анжеле, о ее здоровье, настроении и развитии. Софи это казалось более чем странным. Конечно, она тоже любила дочку, переживала, если у той болел животик или резались зубы; чувствовала себя счастливой, когда малышка улыбалась ей и тянула к ней ручки; умилялась младенческому лепету и радовалась первым успехам ребенка — вот Анжела научилась переворачиваться, первый раз села, встала, держась за спинку кровати… Но все эти вещи никак не могли заполнить ее жизнь целиком. Софи хотелось жить, как прежде, до беременности, и, самое главное, вернуть внимание мужа. Однако из этого ничего не получалось. После рождения ребенка для Анрэ, казалось, в мире вообще ничего больше не существовало, кроме дочки. И Софи не знала, как к этому относиться. Конечно, здорово, что у ребенка такой любящий и заботливый отец, но…
Но это был уже не тот Анрэ, который обнимал ее когда-то под раскидистым дубом. Он больше не любил свою жену. Он даже не хотел лежать с ней рядом на одной кровати; теперь он спал в своем громадном кабинете один, открыв дверь, чтобы слышать, что происходит в детской, расположенной напротив. Софи не однажды пыталась наладить отношения, но всякий раз натыкалась на холодность. Когда он все-таки вернулся к работе, она несколько раз приезжала к мужу в банк, надеясь этим расположить его к себе. Но в последний раз он так грубо отчитал ее при секретарше, что она забыла туда дорогу.
Чтобы хоть как-то переключиться, Софи начала искать себе занятие. Она попыталась было вникнуть в тайны гончарного искусства — ее подруга Джина, вышедшая замуж за известного писателя, занималась этим с увлечением и даже несколько раз выставлялась в галереях Лугано. Но здесь надо было иметь ангельское терпение, а Софи не могла долго сидеть на одном месте. Потом приятель отца, глава туристической фирмы, предложил ей место в своем бизнесе, для начала в качестве экскурсовода. Софи начала посещать курсы, но быстро потеряла интерес — штудировать специальную литературу ей было скучно, многочисленные имена и даты упорно не желали задерживаться в памяти.
— А давай сходим с тобой в собор, — предложила как-то подруга Эльза, которая на тот момент еще не уехала из Лугано. — Там орган играет… Послушаем нового проповедника. Признаюсь, на меня его речи производят очень сильное впечатление, прямо завораживают. И к тому же он такой хорошенький — просто глаз не отвести. Пойдем? Завтра?
— Идем, — охотно согласилась Софи. — Знаешь, я ведь не была в церкви с тех самых пор, как молилась Мадонне о том, чтобы забеременеть, ну, ты помнишь, я тебе рассказывала…
В соборе было тихо и торжественно. Играл орган, прихожан было довольно много, они сидели на скамейках: кто-то тихо переговаривался, кто-то глядел в одну точку, а кто-то замер, уткнувшись в Библию. Все ждали проповедника.
Молодым женщинам повезло — для них нашлось место на одной из первых скамей. Они молча уселись, Софи чинно сложила руки на коленях. Уже одна только обстановка подействовала — на душе и впрямь стало легче, светлее.
Наконец появился священник. Высокий, статный, с прямым строгим взглядом карих глаз, он был хорош собой, и черный цвет ему очень шел. Софи никогда еще не видела отца Павла, но знала, что многие женщины находят его очень привлекательным, и теперь подумала, что они, безусловно, правы. Впрочем, это ничего не значило для Софи, которая никогда не воспринимала священнослужителей как мужчин. Она и на светских-то мужчин не смотрела — для нее существовал только Анрэ и никого, кроме Анрэ!
И вот под сводами собора зазвучали слова — о терпимости, о любви к ближним, о жертвенности. Софи слушала и не слышала. «Анрэ, что же ты делаешь, зачем ты так изменился? — разговаривала она с мужем. — Ведь я так люблю тебя, я могу все стерпеть ради тебя. Что мне сделать, чтобы ты снова вернулся ко мне? Какую жертву ты от меня ждешь? Ты только скажи…» По щекам покатились слезы, она смахивала их одну за другой, но они все текли и текли, лились сплошным потоком…
— Вот видишь, мы правильно сделали, что пришли сюда, — говорила ей, выходя из собора, Эльза. — По себе знаю: поплачешь немного — и сразу легче становится. Дать платок? Твой, смотрю, уже насквозь мокрый. А какой же все-таки красавчик этот отец Павел! Глазищи в поллица!.. Как взглянет — аж внутри все переворачивается… Кажется, я ему тоже понравилась. Во всяком случае, он то и дело смотрел в нашу сторону, ты заметила?
Софи не отвечала и даже не вникала в ее болтовню. Она прислушивалась к себе — на душе было почти такое же светлое ощущение, как тогда, после молитвы о ребенке.
«Это прекрасно, — думала молодая женщина. — Пожалуй, я теперь часто буду ходить в церковь. Наверняка это поможет мне разобраться в своих чувствах и решить проблемы с Анрэ…»
На другое же утро Софи снова пошла в собор, на исповедь. Сегодня здесь было пусто и тихо, и от этого обстановка казалась еще торжественнее. Молодая женщина некоторое время постояла у изображения Богоматери и затем направилась в исповедальню. Заняла место в кабинке и стала ждать.
Накануне она не спала большую часть ночи, придумывая, что скажет во время исповеди, подбирая слова, которыми собиралась поведать о любви к мужу, его охлаждении и о том, как она страдает от отсутствия духовной и физической близости с супругом. Но как только из-за перегородки прозвучал звучный баритон отца Павла: «Слушаю тебя, дочь моя!» — тщательно подготовленная речь вылетела из головы.
— Я… — пролепетала молодая женщина. — Я пришла потому, что мой муж… Он разлюбил меня, не уделяет мне внимания…
— Ты хочешь сказать, что твой муж больше не делит с тобой ложе?
— Да… — От волнения она спрятала лицо в ладонях.
— И ты от этого страдаешь?
— Очень страдаю, святой отец. Знаю, что это грех, но…
Договорить она не успела. Через мгновение дверца исповедальни открылась, и Софи почувствовала на своем плече прикосновение.
— Доверьтесь мне. — Отец Павел опустился перед ней на колени. — Вы достойны любви. Вы не знаете себе цену.
— Святой отец…
— Не называйте меня так, прошу вас! — страстно зашептал он. — Зовите Лоренцо, это мое настоящее имя. Вы прекрасны!.. Ваш муж просто слепец! Вы с вашей красотой заслуживаете не просто любви, но обожания, преклонения… Доверьтесь мне, и я дам вам все, чего вы хотите.
Он потянулся, чтобы обнять ее колени, но она оттолкнула его и резко поднялась на ноги:
— Вы!.. Да вы с ума сошли! Да как вы смеете? Я замужняя женщина! Пустите меня, пустите сейчас же!
И, прежде чем он успел ответить, Софи опрометью выбежала прочь.
Больше она в церковь не ходила.
Отрывки из дневника Анрэ Орелли
18 июня 1965 года
Эта девочка, Софи, очень и очень мила. У нее есть оба качества, которые я так ценю в женщинах, — карие глаза и чувство юмора. Вдобавок у нее такая соблазнительная попка, и вообще в ней ощущается невероятная сексуальность. Интересно, у нее уже были мужчины? Вроде бы держит себя скромницей… А с другой стороны, иногда так посмотрит, что невольно начинаешь подозревать, что она уже «проскочила в дамки».
9 июля 1965 года
Мне все труднее держать себя в руках. Софи — просто воплощенная чувственность, она так бурно реагирует на поцелуи и даже самые невинные ласки… Надо разведать все ее «тайные тропы» и потом пользоваться этим. Вчера набрел на одно такое местечко — за ушком. Стоит там поцеловать, провести кончиком языка, как она начинает мелко дрожать, дыхание ее учащается, становится прерывистым… Чувствую: когда у нас наконец дойдет дело до постели, скучать там мне не придется!
23 августа 1965 года
Сегодня мне опять приснилась дочка, маленькая, в пеленках. Но на этот раз она лежала на руках у Софи, и та была ее матерью — Софи, а не Наташа! Я проснулся и подумал — а почему бы и нет? Пожалуй, я женюсь на Софи, и пусть она родит мне дочку. Мне вот-вот стукнет тридцать — самый возраст, чтобы вступить в брак. К тому же отец Софи, Дино Дзофф, — не последний человек в Лугано. Его связи могут оказаться полезны для моего банка.