21 июня 1958 года
Этот день в моей жизни стал днем возвращений. Во-первых, я вернулся домой, в Лугано, а во-вторых, после долгого перерыва возвращаюсь к ведению дневника. Последние два с небольшим года жизнь моя была слишком насыщена событиями — Наташа, наш ребенок, смерть ребенка, их отъезд… Все это было настолько бурно и тяжело, что я как-то невольно забросил дневник. И постоянно испытывал странное чувство, будто кого-то предал. Впрочем, ничего удивительного, я же дал слово отцу, что никогда не перестану вести запись своей жизни. И хотя та коричневая клеенчатая тетрадь, которую он подарил мне на двенадцатилетие, давно исписана, я бережно храню и ее, и ее последовательниц. Они были со мной в Берне, и теперь, возвратившись домой, я первым делом вынул их из чемодана и поставил на книжную полку над столом.
17 ноября 1958 года
Свершилось! С сегодняшнего дня мы с Зигмундом официально становимся владельцами «Лугано-Прайвит-банка». Все это казавшееся бесконечным хождение по инстанциям, оформление документов, добывание ссуд, ремонт помещения и прочая волокита наконец-то закончены! Я так устал, что пока даже не испытываю ни радости, ни облегчения. Наверное, просто не могу поверить в то, что все, наконец, закончилось. Но Зигмунд говорит, что обычно так и бывает. Пройдет время, и я все осознаю. А вообще так чудно! Анрэ Орелли и Зигмунд Фляйшман — банкиры. Умереть не встать!
31 августа 1959 года
У нас гостят проездом родственники — Клаус и Агнесс Верфель с детьми (Клаус — сын брата отца моей матери и теток). Весь вечер расспрашивали меня о моем банке: насколько успешно идут дела? Трудно ли этим заниматься? Все ли получается так, как я задумал? Иногда вопросы ставили меня в тупик. Конечно, на деле все оказалось совсем не так легко, живо и интересно, как нам с Зигмундом казалось за бутылкой вина в первый вечер… Трудности и препятствия возникают на каждом шагу, нам обоим не хватает знаний и опыта. Иногда совершенно не знаешь, как поступить. Но все-таки нам везет. Возможно, все дело в интуиции Зигмунда. Но, так или иначе, мы еще ни разу не приняли решения, о котором пришлось бы потом пожалеть. Так что жаловаться пока не на что.
4 ноября 1963 года
Вчера похоронили Зигмунда. Иногда мне кажется, что меня преследует какой-то злой рок… Мне еще нет тридцати, а уже довелось похоронить столько дорогих сердцу людей. Несмотря на отвратительную погоду, на кладбище собралась целая толпа. Евреи, немцы, итальянцы — все пришли проводить моего друга, сказать несколько слов о том, каким замечательным человеком он был, поддержать семью: вдову, маленьких дочерей, сестер. На бедных женщин нельзя было смотреть без слез, так они убивались по покойному…
Когда гроб почти засыпали землей, снова пошел дождь. Стоявшая рядом со мной женщина в шляпке с вуалью сказала, что это знак свыше — небеса вместе с нами оплакивают Зигмунда. Женщина показалась мне знакомой. Я заговорил с ней и понял, что это Эмма Штейн, вернее, теперь уже Эмма Айзенберг — она давно вышла замуж и покинула Лугано, но приехала на похороны Зигмунда. С кладбища мы ушли вместе и провели вместе ночь. Когда-то я бы и мечтать о таком не смел… А теперь на душе только горечь. Впрочем, я благодарен Эмме за эту ночь. Ей удалось хоть немного отвлечь меня от мыслей о моей невосполнимой утрате. Наверное, я никогда не смогу привыкнуть к тому, что Зигмунда больше нет рядом.
10 марта 1980 года
Сегодня на собрании служащих моего банка зашла речь о конкуренции. Один из клерков, молодой парень, разразился пламенной речью.
«Для нас такого понятия не существует, — заявил он. — В городе у «Лугано-Прайвит-банка» нет никаких конкурентов! Все давным-давно отстали от нас и плетутся в хвосте».
Я улыбнулся его наивности. Но счел нужным изобразить негодование: «Никогда так не говорите! Я сейчас скажу вам вещи, которые вы и без меня понимаете, но боитесь себе в этом признаться. Ведь конкуренция может быть не только внешней, но и внутренней. Банк — это система, где есть вертикали власти. В каждой вертикали существует человек, который находится на вершине. Таких людей несколько. Насколько бы они ни выглядели близкими друзьями, сидя за одним столиком в кафе и поглощая ленч, — на самом деле это совершенно разные люди, отличающиеся необыкновенной бесчувственностью по отношению друг к другу. У каждого из них своя карьера, свои бонусы. И если шеф банка приподнимется из-за стола и скажет: «Друзья мои, вот вам вилки, сражайтесь!» — уверяю вас, тот, кто останется жив, получит бонус сто процентов. Это и есть конкуренция в чистом виде. Но нам-то сто процентов нужно поровну поделить на тех, кто работает в банке… Не поровну, тут я, конечно, погорячился, а по справедливости. Конкуренция в родном коллективе не должна превращаться в войну за выживание! Зависть не может стать главным двигателем в машине банка. Конкуренция должна принимать формы взаимовыручки, взаимоподдержки, взаимной любви, наконец».
Воцарилось гробовое молчание — похоже, мои сотрудники были ошарашены. Первым очнулся все тот же молодой клерк:
«А если я скажу, что вы несправедливы, недодали мне причитающегося бонуса? Что тогда?»
«Тогда я вызову вас к себе и устрою головомойку за то, что вы вмешиваетесь в мои дела, — я обвел притихших сотрудников внимательным взглядом и улыбнулся: — Я действительно вызову вас в кабинет, разберусь досконально, и вы мне поможете в этом, — и, если я был не прав, попрошу у вас извинения».
В комнате снова воцарилась тишина. Потом Карл, один из моих заместителей, попытался перевести разговор на менее животрепещущую тему:
«Так как же все-таки с внешними конкурентами? Их нет или они есть?»
Я ответил:
«Нужно иметь на них нюх. Мы думали, что «Банк Принципиаль LMT» — наш надежный партнер по продвижению на рынок кассетных магнитофонов. А что вышло? Они нагло обскакали нас на повороте, и рынок оказался в их руках!»
«Словом, нужно постоянно держать себя в тонусе?
«Нужно держать себя в руках. Это прежде всего. Когда нас пригласили на банкет по случаю двадцатилетия «Банка Принципиаль», я пришел, сказал несколько прочувственных слов в их адрес, мы выпили с директором банка по фужеру дорогого вина, поговорили с ним о том, как нелегка жизнь, но я ни словом, ни намеком не дал понять, что мы недовольны тем, как они поступили с нами. Марку нужно держать. Но это не отменяет необходимости поквитаться с предавшим нас партнером. Это ясно? То, о чем мы с вами говорили, — это война, кровопролитный бой, хотя он идет неслышно».
26 июля 1982 года
Уже несколько дней со мной настойчиво искал встречи некто Михель Гавликовский, польский еврей. Сегодня мы, наконец, встретились и поговорили в кафе напротив храма Santa Maria Degli Angiol. Просидели больше трех часов. Скользкий тип этот Гавликовский, но сделанное им предложение насчет России выглядит очень заманчиво. В Советах положение нестабильное, функционеры чуют грядущие перемены и стараются пристроить свои деньги в банках за рубежом. Надо как следует все обдумать. И посоветоваться с Максом Цолингером, он очень толковый юрист.
1 марта 1983 года
Решено — я все-таки еду в Россию. Проведу там около двух месяцев, побываю в Москве и Ленинграде, а также во многих провинциальных городах с непривычными названиями — Кострома, Гжель, Рязань, Елец, Тамбов… И в том, так любимом Наташей Мценске. Разумеется, официальной причиной моего визита названы не дела, а стремление познакомиться с экспозицией русских музеев. Но только я один знаю о тайной причине своей поездки. Нет, это не переговоры с русскими функционерами — потенциальными клиентами моего банка. Это все еще теплящаяся в глубине души надежда разыскать Ее.
21 марта 1983 года
Сегодня посетил Музей изобразительных искусств, который русские почему-то называют Пушкинским, хотя никакого отношения к этому поэту музей не имеет. Потрясен шедеврами, которые довелось там увидеть. Особенное впечатление произвела на меня «Муза» Анри Руссо, я летел к ней окрыленный, как школьник на первое свидание. Провел почти целый день, глядя на Мари Лорансен, увековеченную Гийомом Аполлинером, на ее могучий торс в платье с оборками, на ее неуклюжую фигуру и ощущал нечто волнующее, серьезное и даже патетическое…
30 апреля 1983 года
Я в городе, о котором несколько раз упоминала Наташа и чье название я все-таки научился произносить — Мценск. Познакомился в музее с удивительным человеком. Это русский художник Семен Баклашев. Увидев, с каким интересом я рассматриваю картины примитивистов, он подошел, вежливо поздоровался и заговорил со мной на неплохом немецком. Мне он понравился с первого взгляда. Мы долго беседовали о живописи и архитектуре. Семен поразил меня отличным знанием зодчества Цюриха, Берна и даже моего родного Лугано. Этот русский знает имена швейцарских архитекторов, как имена близких родственников. Он рассказал, как встречался с разработчиками проекта железнодорожного вокзала в Берне, талантливыми молодыми ребятами, и узнал от них, что при расширении вокзала необходимо было снести часть близлежащего парка площадью около гектара. Перед проектировщиками встала задача возмещения городу причиненного экологического ущерба, и тогда было принято неординарное решение: сохранить часть старого парка, использовав конструкцию в виде монолитных железобетонных труб на крыше нового вокзала. И таким образом в центре Берна появились помещения для закрытых автостоянок под новым парком и кафе над ними — среди деревьев. Я был потрясен. Русский парень, никогда не бывавший в моей стране, сумел рассказать что-то новое о Швейцарии мне, ее коренному жителю! Я очень люблю бернский вокзал, не раз уезжал оттуда домой, в Лугано, и, казалось, знал о нем все…
Рассказывал Семен и о себе. Он мечтал поступить в архитектурный институт и, хотя это сразу и не вышло, все еще не отказался от своих планов, несмотря на то, что в этом году уже заканчивал обучение в другой области.
Мне посчастливилось увидеть картины Семена, и это стало настоящим откровением для меня. Никогда прежде я не испытывал ничего подобного! Я вдруг с удивительной остротой почувствовал, как во мне приходит в равновесие некая субстанция, называемая обычно душой, та самая субстанция, что смутно беспокоит тебя и тревожит, когда ты не знаешь, что с собой дальше делать, куда идти, чего добиваться. Картины Семена Баклашева странным образом подействовали на меня. Глядя на них, я вдруг впервые… может быть, не понял, но приблизился к тому, чтобы понять Наташу в ее упорном стремлении вернуться в Россию. Действительно, русским дано свыше нечто такое, что недоступно людям других национальностей, в том числе и нам, жителям успешных и благополучных стран.
16 мая 1983 года
Все еще нахожусь под впечатлением от поездки в Россию. Какая удивительная страна… Жизнь там очень тяжелая, чтобы не сказать — страшная. Тоталитарный режим, повальная цензура, люди боятся сказать лишнее слово, многие не решались даже заговорить со мной, иностранцем! Отсутствие элементарных бытовых удобств, пустые прилавки в магазинах, особенно в провинции, там просто почти что голод. А как безобразно одеты русские! Особенно это почему-то заметно на детях — все какое-то блеклое, некрасивое, мешковатое… Глядя на русских детишек, я постоянно вспоминал свою Анжелу, и у меня даже слезы наворачивались на глаза. Наверное, я скорей бы умер, чем нарядил своего ангелочка в подобное тряпье!
И при всем при этом — какие там потрясающие люди! Насколько своеобразной, неповторимой красотой отличаются женщины! Ни в одной стране мира я не встречал столько красавиц на любой вкус — и высокие, и миниатюрные, и с пышными формами, и стройные, как деревца, и белокурые голубоглазые северянки, и смуглые черноокие дочери юга… Идешь по улице или едешь в метро — и только и делаешь, что крутишь головой направо и налево…
А сколько в России талантов! Их актеры, танцовщики, музыканты — обычные рядовые, не знаменитости — не могут не вызывать восхищения. Я уже не говорю о русских художниках, похоже, каждый второй из них отмечен Всевышним…
3 июля 1983 года
Софи почти не бывает дома. Последний раз она заявила: «С тех пор как ты вернулся из Советского Союза, тебя точно подменили! Ты совсем чужой!» А мне остается только удивляться тому, насколько же она, оказывается, недалекая. Разве ж дело в России? Просто уже давно пора перестать обманывать самих себя и признаться, что мы стали чужими друг другу. Та вспышка страсти, что ослепила нас когда-то, погасла, и теперь нас связывает только Анжела. Единственное, что держит нас вместе, — дочурка, мой обожаемый ангелочек.
Часть II СОФИ
Обыкновенная история
1960-е годы — 16 октября 1996 года
Я часто думаю — за что мне такое наказание? Почему именно со мной, Софи Орелли, урожденной Дзофф, судьба обошлась так жестоко? Может, и правы буддисты и прочие восточные мудрецы, утверждающие, что в каждой жизни нам суждено расплачиваться за грехи, которые мы совершили в прошлом? Потому что в этой жизни, видит Бог, я никаких таких уж особенных грехов не совершила. Разве что мелочи, вроде безобидной лжи или того колечка с жемчужиной, которое я стащила у бабушки, когда мне было тринадцать лет. Ну, очень уж оно мне нравилось!.. К тому же старушка, по-моему, так ни разу и не вспомнила о нем. А ничего более серьезного и не было. Я имею в виду — не было до того, как Анрэ охладел ко мне. Но даже несмотря на это, первые лет десять нашей семейной жизни я была примерной женой и неплохой матерью, всякий может подтвердить…
Сегодня меня раздражает ну просто все. Наверное, из-за того, что плохо спала. И сон снился какой-то дурацкий: будто сижу в парке Лугано на скамейке, на мне ярко-желтое, канареечного оттенка платье (хотя на самом деле у меня никогда в жизни такого не было, я вообще не ношу желтого, мне не идет), а по дальней аллее прогуливаются Анрэ с Анжелой. Он совсем молодой, с усиками, почти такой же, каким я его увидела первый раз на вечеринке у Джины. А Анжела, напротив, абсолютно взрослая, такая, как сейчас, если даже не старше, и в руках у нее шикарный букет цветов. Они идут по дорожке, как самые настоящие влюбленные — в обнимку, не отрывая друг от друга глаз, и то и дело останавливаются, чтобы поцеловаться. Я, когда это увидела, вся аж задохнулась от возмущения. Думала, что сейчас они подойдут поближе, заметят меня, испугаются, смутятся, и тогда уж я… Но не тут-то было! Они вдруг посмотрели на меня и нисколько не растерялись, словно и не делали ничего плохого. Только еще теснее прижались друг к другу, глядят на меня и смеются — дерзко так, нахально, вызывающе… Я проснулась — а сердце так и колотится, никак не уймется, пришлось даже капли выпить. Часа четыре ночи было. И потом я так и не смогла уснуть и встала вся разбитая. Повалялась бы еще, да записалась на утро в салон красоты. Сегодня днем мы с детьми — Анжелой и Владимиром, ее мужем — все вместе едем в Италию. Надо успеть привести себя в порядок. А все, как назло, из рук валится. Когда одевалась, сломала ноготь на среднем пальце, на котором уже несколько лет не ношу обручального кольца. На парковке около салона мое любимое место оказалось занято, моему водителю пришлось поставить автомобиль чуть ли не за километр от входа. Когда выходила из машины, поймала на себе завистливые взгляды двух проходящих по улице девчонок. Какими горящими глазами смотрели они на мой брючный костюм, туфли и сумочку, изящный кулончик!.. Обычно меня такие вещи развлекают, но сегодня их взгляды вызвали лишь досаду. Глупые девочки, знали бы они, что ни «Армани», ни «Тиффани», ни «Бентли» все равно не делают женщину счастливой… Теперь вот сижу в кресле перед зеркалом, ловкие руки мастера колдуют над моими волосами, а я пребываю в горьких размышлениях.
Не знаю, что мне с собой делать. Светская жизнь, любовники, шопинг, уход за собой — все это занимает время, иногда даже мысли, но никак не душу. Может, снова к психоаналитику походить? Помнится, я уже посещала его, когда Анжеле было лет шесть или семь, сходила на несколько сеансов, однажды даже Анрэ заставила записаться — кто бы знал, чего мне это стоило! Потом психоаналитик, скользкий такой типчик с жиденькой бороденкой, забыла уже его фамилию, долго вещал про какую-то фрустрацию у моего мужа, эффект замещения и комплекс Эдипа. Я тогда страшно разозлилась. Ну, при чем тут «испытанное в детстве подсознательное сексуальное влечение к матери», если эта самая мать умерла, когда мой муж был еще совсем мальчишкой? Я ждала от психоаналитика не копания в младенческих переживаниях Анрэ, а решения конкретных проблем — его взаимоотношений со мной и с дочерью. В общем, плюнула я тогда на этот психоанализ и перестала посещать сеансы. Решила, что только зря деньги потратила…
Надо самой как-то справляться со своими воспоминаниями. Но как с ними справишься, если все вокруг, каждая мелочь, постоянно напоминает былое? Господи, как же я была счастлива с Анрэ! Особенно первое время, когда мы только начали встречаться, когда решили пожениться и сразу после свадьбы. Казалось, от нас тогда просто искры летели… До сих пор кровь в жилах вскипает, лишь вспомнишь то, что было. А было, еще как было — и на природе, и в парке, и в гостях, и в лифте, и в машине, и ночью на улице (какой теплый шел тогда дождь!), и на чердаке, и в кинотеатре, и у него в банке, в кабинете, где под нами рухнул стол…
Потом вдруг все как-то резко переменилось. Анрэ поостыл ко мне и постоянно попрекал тем, что у нас нет детей. Как будто я была в этом виновата! Да лучше бы их и не было вовсе! Но я, дурочка, запаниковала, побежала по врачам… И все-таки забеременела.
Анрэ снова стал нежен, заботлив, внимателен. Я так обрадовалась, что даже не обращала внимания, что заботится-то он совсем не обо мне, а о будущем ребенке. Да, он сам готовил, ходил за продуктами, своими руками выжимал соки из овощей и фруктов. Но кормил меня не тем, чего мне хотелось, а тем, что было полезно ребенку. Помню, одно время у меня аж все внутри сводило, так вдруг захотелось пива. Но муж и думать об этом запретил — ты что, с ума сошла? Ребенку алкоголь противопоказан! Уж как я его просила, даже плакала. В конце концов, потихоньку, когда он уехал в свой банк, купила бутылку и выпила ее залпом, прямо в магазине, под удивленными взглядами продавцов и покупателей. А потом весь день до его прихода чистила зубы и жевала мяту, чтобы он не унюхал запаха. Слава богу, он ни о чем не догадался. Узнал — убил бы меня, наверное.
После рождения Анжелы все стало еще хуже. Мне не хотелось ее кормить — молока было мало, расцедить грудь толком так и не сумела, а соски потрескались и причиняли нестерпимую боль, я прямо криком кричала. Но куда там! Материнское молоко ребенку необходимо, хоть и орешь от боли, а корми… К счастью, продолжалась эта пытка недолго, чуть больше месяца. После этого молоко совсем перегорело, а Анрэ обвинил меня в том, что я плохая мать, и окончательно взял воспитание Анжелы в свои руки. Сколько мы из-за этого ссорились! Он так баловал ее, потакал ей. Бывало, прикрикнешь на нее, маленькую, или отругаешь — за дело, между прочим! — она в рев. «А папа разрешает!» Ну как так можно ребенка воспитывать? Я боялась, что из нее вообще чудовище вырастет. Слава богу, обошлось…