Серый из последних сил полз по узкому проходу между мокрым от пота телом и белой стеной простыней. Вперед, только не останавливаться! Кое-как он перебрался через огромную ветку и вдруг понял, что достиг цели. Пора! Да, пора. Вот он, великолепный цветок, готовый распуститься. Цветок призывно раскрыл свой пестик. Цветок ждет его!..
Серый прыгнул и приник к телу горы, как в давние времена приникал к ветвям своих огромных жен-деревьев, а позже приникал к безжизненному камню. Едва проникнув в пестик, тычинка запорошила его стенки пыльцой… Дело всей жизни Серого свершилось. Когда тычинка выбросила последние крупицы пыльцы, Серый замертво упал на простыню.
Царице снились буйные сны.
Часы бодрствования налагали на нее множество ограничений: ее чудовищно тучное тело быстро уставало и противилось каждому движению. Но зато во сне царица была неистова и неутомима. Иногда ей снилось, что она мчится на коне по холмам и оврагам. Иногда во сне она летала. А в эту ночь ей снились любовные наслаждения. Разумеется, они тоже были буйными и необузданными. Но, находясь на вершине страсти, она вдруг увидела чье-то лицо, и от нее грубо оторвали возлюбленного. Царица испуганно посмотрела на невесть откуда взявшегося незнакомца — и тут сон оборвался.
Царица проснулась, все еще трепеща от сладостных воспоминаний. Ей было так тяжко и тоскливо возвращаться к действительности и вспоминать, какая она на самом деле! Царица позволила реальности проникнуть в нее по капле, словно принимая горькое лекарство. Она вспомнила, что заблудилась во дворце, что жир давит на нее и свисает складками, делая ее похожей на распухшее больное дерево. Царица вспомнила, как она несчастна. А тут еще странный человек, ворвавшийся в ее сон!
Царица шевельнулась — и вдруг почувствовала между ног что-то холодное и сухое. Она испуганно застыла.
Горничная, увидев, что царица проснулась, тут же склонилась над ней с вопросом:
— Не угодно ли вам позавтракать, ваше величество?
— Помоги мне встать, — прошептала в ответ царица. Горничная удивилась, но позвала других слуг. Когда они выкатывали царицу из постели, та вновь почувствовала это и, едва оказавшись на ногах, тут же приказала сбросить с кровати все постельное белье.
Он лежал в складках простыней: сплющенный, пустой, похожий на тонкую пластинку серого камня. Слуги вытаращили глаза, но, разумеется, не поняли того, что сразу поняла царица. Сон оказался слишком правдивым, и большой стебель, торчащий из мертвого тельца, живо напомнил ей о призрачном возлюбленном. Царица поняла: это существо явилось к ней не высасывать все соки, не забирать. Оно пришло, чтобы отдать.
Царица не закричала, но почувствовала, что ей нужно как можно скорее бежать отсюда. Она сама, без помощи слуг, засеменила к двери и, к своему большому удивлению, не упала. Желание покинуть это место как будто придало силы ее ногам, и они не подогнулись.
Царица не знала, куда ей идти. Все равно куда, только прочь отсюда.
Она побежала. Мелькали распахнутые двери комнат, сзади бежали удивленные слуги. Миновав дюжину комнат, царица вдруг поняла: она убегает вовсе не от маленького уродца, оказавшегося ее любовником. Она бежала, потому что он оставил что-то внутри нее. Даже на бегу царица чувствовала, как во чреве ее что-то шевелится. Она должна, она просто обязана как можно скорее от этого избавиться.
Царица бежала, испытывая не тяжесть, а облегчение. Ее жир таял буквально на глазах, исчезали ненавистные холмы и бугры плоти: их уносила внутренняя буря, и царица вновь становилась похожей на женщину. Там, где раньше был необъятный живот, остались складки обвисшей кожи, они ударяли ее по ляжкам.
Слуги догнали царицу и подхватили, чтобы, как всегда, поддержать. Но что это? Царица уменьшилась в объеме почти вдвое! Слуги ничего не сказали, тем более что их мнения никто и не спрашивал. Поэтому они просто бежали, глядя на болтающиеся складки усыхающей плоти ее величества.
И вдруг охваченная страхом царица увидела, что попала в знакомые места. Она узнавала ковры, мебель, окна и двери. Теперь у нее появилась цель. Она знала, куда именно бежать. Скорее, скорее туда, где ей помогут и защитят. Скорее в тронный зал, где сейчас должен быть ее муж! Церемония Моления уже наверняка началась. Царица чувствовала, что силы ее иссякают.
— В тронный зал, — велела она окружившим ее слугам. — К мужу!
Слуги бережно подняли ее и понесли. Плод во чреве царицы подпрыгивал от радости. Время его появления на свет стремительно приближалось.
Амаса не видел того, что происходит в Небесном Зале. Едва он туда вошел, все пространство заполонили бабочки. Они порхали под куполом, роспись которого изображала небосвод летней ночью, и их крылышки закрывали звезды. Бабочки облепили расписные колонны, и живопись едва проступала сквозь живое покрывало. Амаса видел бабочек повсюду, даже там, где другие не могли их увидеть. В его голове по-прежнему открывались и закрывались крошечные задвижки, и микроскопические контакты меняли свою полярность, подчиняясь движениям бабочек.
«Спаси царицу, — звенело в голове Амасы. — Мы привели тебя сюда, чтобы ты ее спас».
Живая пелена застилала его глаза, и он ничего не видел, пока в Небесный Зал не внесли царицу. Тогда пелена перед его глазами рассеялась.
В зале наступила тишина, церемония прервалась, взоры собравшихся обратились к царице. Амаса увидел нечто, похожее на громадный, наполовину спущенный воздушный шар с женским лицом. Широко раскрытые беззащитные глаза царицы смотрели испуганно и доверчиво. Она нетвердо держалась на ногах, и слуги делали все возможное и невозможное, чтобы не дать ей упасть. Ее лицо заворожило Амасу. В этом лице соединились лица всех женщин; надежда в ее глазах была ответом на чаяния всех мужчин.
— Муж мой! — воскликнула царица.
Но взгляд ее, как и слова, были обращены не к царю. Она пристально смотрела на Амасу.
«Она смотрит прямо на меня, — в ужасе подумал Амаса. — Она несет в себе все великолепие Бесары, все могущество Кафр-Катнея. Она — пропасть Экдиппы. Она — все, что я любил и оставил в прошлом. И я не хочу вновь распалять огонь желания».
— Что с тобой, жена моя? — крикнул ошеломленный царь.
Царица протянула к нему руки. В ее горле забулькало, лицо исказила гримаса боли и удивления. Потом она задрожала, как легкая деревянная изгородь под напором ветра.
Вокруг тревожно зашептались. С царицей явно творилось что-то неладное.
Царица качнулась и отпрянула.
На полу лежал новорожденный младенец. Совсем маленькая девочка с серой кожей, вся сморщенная и перепачканная кровью. Глаза младенца открылись. Девочка выпрямилась, огляделась по сторонам, схватила ручонками пуповину и перекусила ее.
Над головой ребенка тревожно кружились бабочки. Амаса знал, чего они от него ждут. Он слышал их шепот: «Подобно тому, как ты переломил бабочку, ты должен сломать шею этому ребенку. Мы — Иерусалим, построенный ради великого свершения. Существо, явившееся в наш мир, подобно богу. Мы приветствовали ее рождение. Теперь тебе надлежит ее убить. Каждая минута ее жизни несет опасность. Ты — самый святой из всех людей. Мы привели тебя сюда, ибо ты один обладаешь властью над этим ребенком».
«Я не могу убить ребенка!» — подумал Амаса.
Даже не подумал, а просто вздрогнул от негодования и отвращения. То не было разумным решением — убийству воспротивилась его человеческая сущность.
«Пойми, перед тобой — не ребенок, — шептали ему бабочки вместе с Иерусалимом. — Думаешь, драконы исчезли потому, что мы уничтожили их деревья? Ошибаешься, драконы изменились и нашли новый способ плодить себе подобных. Они не оставили надежды вновь править миром».
Весь механизм города с его переключателями, задвижками и контактами требовал, чтобы Амаса подчинился. И тысячи раз Амаса решал покориться судьбе и делал несколько шагов вперед, чтобы схватить девочку и сломать ей шею. И столько же раз он слышал свой крик: «Я не могу убить ребенка!»
Крик этот эхом отозвался в Небесном Зале, когда Амаса прошептал:
— Нет.
«Зачем я стою здесь, посреди Небесного Зала? — спрашивал себя Амаса. — Почему царица с таким ужасом смотрит на меня? Может, она меня узнала? Да, узнала и потому испугалась. Испугалась, потому что я должен убить ее ребенка. И еще потому, что я не могу этого сделать».
Пока Амаса колебался и терзался сомнениями, серая девочка повернула личико к царю.
— Папа, — произнесла она.
Потом девочка встала и потопала к трону. С каждым шагом ее походка становилась уверенней, на ходу она ловко ковыряла в ухе.
«Пора. Пора!» — торопили бабочки Амасу.
«Да, — мысленно ответил им Амаса. — Нет».
— Доченька! — обрадованно вскричал царь. — Наконец-то у меня появилась наследница! Ответ на мое Моление пришел раньше, чем мы закончили молиться. И каким удивительным ребенком наградили меня небеса!
— Доченька! — обрадованно вскричал царь. — Наконец-то у меня появилась наследница! Ответ на мое Моление пришел раньше, чем мы закончили молиться. И каким удивительным ребенком наградили меня небеса!
Царь сошел с трона, подхватил девочку на руки и подбросил вверх. Она засмеялась и, перекувырнувшись в воздухе, упала ему в руки. Царь вновь подбросил ее и…
Девочка осталась парить в воздухе. Она плавала над головой царя. Собравшиеся застыли, изумленно раскрыв рты. Девочка обратила свой взор к матери, из чрева которой недавно появилась. Царица и сейчас оставалась невероятно грузной и была похожа на гору. Девочка плюнула, ее слюна сверкнула в воздухе, как маленький бриллиант, неслышно подлетела к царице и ударила ее в грудь. Послышалось шипение, все бабочки вдруг почернели, съежились и упали.
Всем людям их падение показалось беззвучным, только Амаса слышал, как трупики бабочек ударяются о мраморный пол. Потом в его голове перестали щелкать переключатели, все задвижки закрылись, и Амаса вновь стал самим собой. Но было поздно. Девочка обрела силу, и уже ничто не могло спасти царицу.
— Убейте это чудовище! — закричал опомнившийся царь.
Его слова еще звенели в воздухе, когда девочка пустила радужную струйку мочи прямо ему на голову. Царь скрылся в языках пламени.
Теперь окончательно стало ясно, кто отныне правит во дворце, и серая тень навсегда покинула его стены. Девочка взглянула на Амасу и улыбнулась.
— Ты — самый святой из всех людей, потому я и позвала тебя сюда.
Амаса попытался покинуть город, но забыл, каким путем сюда пришел. Увидев паломника, склонившегося над фонтаном, что бил из расселины в камнях, он спросил:
— Как мне уйти из Иерусалима?
— Разве ты не знаешь, что никто отсюда не уходит? — удивленно воскликнул паломник.
Отойдя на несколько шагов, Амаса обернулся и увидел, что паломник не один: нагнувшись над водой, он сосредоточенно отмывал ручки младенцу.
Амаса пробовал найти путь по звездам, но куда бы он ни направился, он неизменно выходил на одну и ту же дорогу, которая приводила его к воротам. А у ворот его ждала серая девочка. Впрочем, она давно уже была не девочкой, а взрослой женщиной с блестящим, как сланец, серым телом и большой тяжелой грудью. Она улыбалась, протягивала к Амасе руки и не выпускала его из объятий.
— Я — Далмануфа,[7] — шептала она, — и ты все время идешь по моей дороге. Я — Акразия,[8] потому научу тебя радости.
Она уводила его в хижину в дворцовом саду и учила сладким мукам блаженства любви. Всякий раз их слияние заканчивалось зачатием, и спустя несколько часов у нее рождался ребенок. На глазах у Амасы серые дети взрослели, уходили в город и врастали в людей: кто в мужчину, кто в женщину, кто в ребенка.
— Там, где погиб один лес, — шептала ему Далмануфа, — обязательно вырастет другой.
Напрасно он повсюду разыскивал бабочек.
— Их больше нет, Амаса. Они исчезли все до единой, — говорила Акразия. — В них была сокрыта вся мудрость, которую люди сумели перенять у моих предков. Но этой мудрости оказалось мало, потому что тебе не хватило мужества убить дракона. Он принял облик прекрасного ребенка, и ты дрогнул.
А она и впрямь была прекрасна. И постоянно приходила к нему, ложилась с ним и зачинала все новых и новых детей. Она повторяла Амасе, что недалек тот день, когда она снимет печати с ворот Иерусалима и пошлет своих светлых ангелов в леса, которыми владеют люди. И ее ангелы вновь станут жить на деревьях и совокупляться с ними.
Амаса не раз пытался покончить с собой, но она лишь смеялась, видя его с бескровной раной на шее, с разодранными легкими или проглотившим яд, который лишь оставил отвратительный привкус во рту.
— Мой блаженный Амаса, ты не можешь умереть, — говорила она. — Отец ангелов, ты бессмертен. Ведь однажды ты раздавил мудрую, жестокую, добрую и хрупкую бабочку.
Примечания
1
В этом рассказе автор упоминает названия мест, упоминаемых в литературе, связанной с библейской археологией. В действительности Сеннабрис — одно из рыбачьих поселений на берегу Галилейского моря (Тивериадского озера). По другим источникам — возможно, один из городов Десятиградия. — Примечание переводчика.
2
Кармель (в русской Библии — Кармил) — невысокая горная цепь, протянувшаяся от Ездраэлонской (Изреельской) равнины на северо-запад, к берегу Средиземного моря. Место религиозного поклонения, связанное с жизнью библейских пророков Илии и Елисея. В переводе с древнееврейского Кармель означает «земля садов». — Примечание переводчика.
3
Мегиддон (или Мегиддо) — древний палестинский город на берегу реки Кишон, стоявший на южной оконечности Ездраэлонской (Изреельской) равнины. Находясь на дороге, связывающей Египет с Месопотамией, город всегда имел стратегическое значение и являлся ареной ожесточенных сражений, начиная с эпохи фараона Тутмоса III (XV в. до н. э.) и вплоть до Первой мировой войны (1914–1918 гг.). — Примечание переводчика.
4
Ездраэлон (греческое название Израиля) — плодородная равнина (ее современное название — Изреельская равнина), тянущаяся между побережьем Средиземного моря и долиной реки Иордан. В древности здесь происходило немало сражений. — Примечание переводчика.
5
Экдиппа — одно из древних поселений, расположенное в относительной близости от горной цепи Кармель. Другое его название — Акжиб. — Примечание переводчика.
6
Химические препараты, вызывающие опадание листьев растений и применяемые обычно для ускорения созревания хлопчатника и облегчения его машинной уборки.
7
Далмануфа — упоминаемое в Новом Завете место на западном берегу Галилейского озера, где фарисеи искушали Иисуса (см.: Марк 8:10). — Примечание переводчика.
8
Интересно, что в кельтской мифологии Акразией называли персонифицированное вожделение, безудержную страсть. В психологии термином «акразия» обозначается состояние бездействия (или невозможности действия), когда человек знает, что и зачем ему нужно делать. — Примечание переводчика.