Все теснее сходился Иван Васильевич с Сильвестром. Священник подолгу проводил время с государем за беседой, и сказанные слова попадали на благодатную почву. Иван Васильевич жадно впитывал все, что говорил поп.
— Крест к небесам есть путеводитель беспреткновенный, высота и широта Креста есть мера свода небесного, — поучал Сильвестр. — Сила и могущество Креста — гибель всякой вражьей силы. Крестом смерть была умертвлена, и Адам получил жизнь. Носящий на раменах своих Крест делается подражателем Христу и также получает славу его со Христом! Вот так-то, Иван Васильевич, видишь, какая сила во Кресте. Месяц татаровый сей силой обладать не способен. А ты молись, Иван Васильевич, крепко молись! — повышал голос поп. — За всех русских молись, что в полоне у казанцев томятся и освобождения от тебя ждут… Долго ты передых не затягивай; как отдышишься малость, поосмотришься, так воинство со всей Руси собирай! Да и иди себе с Богом на ратное дело православных из полона выручать. Ты бы отца своего духовного слушал, митрополита Макария. Худого он не скажет! А от бояр стороной бы держался. И уж очень ты доверчив, государь, как дитя малое. Привязчивое у тебя сердце! Не будь таким, построже сделайся. А врагов своих карай без жалости! Вот и пример у тебя есть… султан Магмет. У басурман тоже можно кое-чему поучиться, власть они крепко умеют держать! Тебе тоже пристало за нее зубами держаться!
— Я бы город хотел заложить на Казанской земле, — поделился своими мыслями Иван Васильевич, — чтобы с него на Казань ступать легче было бы. Я уже для него в устье Свияги и место присмотрел… Касимовский царь Шах-Али подсказал.
— Это басурман-то?! — недоверчиво хмыкнул в бороду Сильвестр. — Ой, подведет он тебя, государь, чует мое сердце, подведет! Вот попомнишь мое слово! Рожа мне его безбородая не по нутру!
— Он верно служил еще моему батюшке, — робко возразил царь.
— Верно… служил, — легко согласился Сильвестр. — За это он своим татарам и не люб! Вот к тебе и льстится оттого… А строить город на Казанской земле — это дело! Только не обессудь, государь, за сомнение, но не послушают тебя бояре! Надо бы для них что-то хитрое придумать, тогда и город поставишь!
Боярская дума по обыкновению собралась в Грановитой палате. Не скуп был великий князь Иван Третий Васильевич — красотой любил себя окружить. Италийцев из-за моря пригласил Кремль выстроить. Злые языки поговаривали, что так он хотел жену свою ублажить — Софью Палеолог. Баба к роскоши привыкла — как-никак византийских кровей. Даже Грановитую палату на ее вкус расписал: на сводах слова из Библии — житию учат, над дверьми герб византийский — двуглавый орел со львами, а на стенах веселыми красками сюжеты из Нового Завета.
Вошел Иван Васильевич. Одет был царь по-домашнему — в одном парчовом халате, на ногах татарские ичиги, только руки крепко сжимали знаки царской власти — скипетр и державу величественную.
Бояре молча поднялись с длинных лавок и поклонами встретили государя. Иван Васильевич хмуро посмотрел поверх спин, склоненных в почтении, туда, где Богородица держала юного Иисуса.
— Заступись и не оставь! — прошептали губы государя. — Ух, ироды, на власть царственную посягать, ту, что Богом дадена! И матушку мою до смерти извели!
Царь решительно пересек Грановитую палату и прошел туда, где на высоких ступенях возвышался трон.
Бояре молча, опустив бороды, исподлобья наблюдали за государем, словно говорили: «Что же он на сей раз выкинет?»
А когда государь опустился на царский стул, заскрипели и лавки — то бояре присели вслед за самодержцем.
— А Ивашка-то вымахал, — шепнул Шуйский Иван своему брату. — Еще вчера малец был, а сегодня башка под самые своды! А кулачище-то, о-го-го! Такой в кулачном бою любого насмерть уложит!
Иван Васильевич помалкивал. Смотрел на скучные лица бояр, на яркие фрески. Иван Висковатый — думный дьяк, сидевший подле государя, — подтачивал ножом гусиное перо. Ближе всех к царю сидели Шуйские — они породовитее остальных будут. Иван, старший из братьев, расположился по-хозяйски, вольготно — закинув ногу за ногу. Здесь же был и степенный боярин Иван Челяднин, а дальше, почти на самом краю лавки, выбрал себе место любимец государя Алексей Адашев.
Великий князь задержал на нем взгляд и осторожно молвил:
— Ночью мне сон приснился. Явился мне во сне Бог, Спаситель наш Иисус Христос. — Он обвел присутствующих голубыми глазами, такими же, какие были у его матери-литовки. Все молча слушали, только окольничий Алексей Адашев, явно догадываясь, о чем пойдет разговор, одобрительно качнул головой. — Протянул Господь мне руку, тут я и на колени упал, губами его ладони хотел коснуться… А Спаситель и молвил мне по-доброму: «Святое вы, — говорит, — дело задумали — басурман казанских наказать. Должна там вера христианская восторжествовать», — Иван Васильевич обвел долгим взглядом бояр.
Петр Серебряный поглаживал бороду, воевода князь Юрий Булгаков только качал головой: «Привидится же такое!»
А государь меж тем продолжил:
— А потом он и говорит: «Просто так басурман не одолеть, город надобно строить!» И дал мне затем совет — заложить град в устье Свияги-реки. А уже оттудова на казанцев идти… А теперь я бы хотел ваше слово услышать, бояре!
Тихо было в палате, только под грузными телами думных чинов поскрипывали старые, иссушенные временем лавки. Было видно, что сказ государя произвел впечатление.
— Знамение это, — проговорил боярин Юрий Булгаков. — Христос явился к государю, чтобы донести до нас свою правду. А стало быть, так оно и случиться должно. Хотя град на татаровой земле строить ой как нелегко будет!
— Крепко надо бы подумать, государь, — мягко возражал осторожный Иван Челяднин. — Границы свои казанцы стерегут крепко. Пока город будем закладывать, басурманы всех мастеровых перебьют! Туда надобно рать вести!
— Есть у меня одна думка, — откашлялся окольничий Адашев в жесткий кулак. — Город нужно строить не на татаровой, а на русской земле, где-нибудь в верховьях Волги. А потом по весне разобрать и на стругах до Свияги переправить. А уже опосля с войсками и к городу приступать.
Родовитые бояре переглянулись. «Без роду и без племени, холоп, а норовит вперед лучших людей высказаться. Пригрел государь безродного, так он еще и на шею сядет, дай только волю да время!»
— Верно говорит окольничий, — неожиданно поддержал Алексея Адашева князь Серебряный. — Обидно с татаровой земли просто так уходить. Есть уже один город в тех местах — Васильсурск, строенный еще отцом Ивана Васильевича, когда великий князь из похода на Казань возвратился. Вот и нашему государю теперь город нужно ставить!
— Ну что ж, верное дело! — заговорили и другие бояре. — Сон государев — это знамение! Значит, так тому и быть!
— Только кого же мы пошлем город-то ставить? — спросил Иван Челяднин, обращаясь невесть к кому.
И вновь заговорил Алексей Адашев, и опять молча и недовольно переглянулись отпрыски великого Рюрика. «Забывает государь старину. Поначалу конюший[52] должен высказаться, потом князья, а уж потом и пришлые. Этот окольничий лучших людей за пояс заткнуть норовит! А государь помалкивает, будто и не видит ничегошеньки. А может, он и рад тому, что холопы с посадов стали ему нашептывать? Может, ему Боярская дума вообще в тягость стала? Скажет: один править хочу, без боярского приговора, коли я самодержец!»
А окольничий между тем не обращал внимания на хмурые взгляды, видел только царя:
— Город нужно собирать в Угличе, мастеровых там много, и лес для того сгодится. Туда, полагаю, нужно послать Ивана Выродкова. Живота своего не пожалеет, чтобы дело выполнить! Пусть он отправляется в вотчину[53] князя Ушатого, богатые у него леса. Нужно бы нам не мешкать, государь. Вчера от верных мурз узнал, что царица казанская обратилась за помощью в Крымское ханство и Оттоманскую империю. Просит у султана пищалей да пушек, а у крымского хана казаков! Готовится царица к войне с Русью.
— Надо бы поспешить, — неожиданно поддержал безродного и Иван Шуйский.
Иван Васильевич посмотрел на дьяка Висковатого, молча сидящего подле. Прыгающие блики от горящих лучин падали на распаренные лица бояр, освещали фрески. Дьяк с готовностью взял перо и посмотрел в живые, подвижные глаза юного самодержца. Царь разгладил курчавую бородку и проговорил:
— Пиши… Государь указал, а бояре приговорили… заложить в устье Свияги на горе Круглой город, дабы легче было с того места град басурмановый Казань приступом брать. — Иван Васильевич смотрел на притихших бояр, взгляд его остановился на князе Серебряном, который что-то нашептывал Алексею Адашеву. И, повысив голос, самодержец закончил: — Град Казань вотчиной русских государей был, вотчиной и останется!
В вотчине князя Ушатого
Дело признавалось спешным, и уже на следующий день дьяк Выродков поехал в Углич.
Иван Выродков не был лишен тщеславия. «Давно ли думный дьяк, а уже посыльный самого государя. А стало быть, моя воля — все одно, ежели бы сам царь приказал».
Возок трясло на ухабах, и быстрая езда скоро сморила дьяка, а когда он открыл глаза, то увидел, что рассвет уже наступил. Места эти ему были знакомы, вдоль и поперек исходил Иван их еще мальчонкой, когда слепцов водил. Потом благочестивым родителем отдан был в монастырь, где писал иконы, пока сметливого молодца не заприметил митрополит.
Показалось село Рождественское. Сначала купола выглянули из-за пригорка, а потом глазу открылись избы с соломенными крышами. То была родимая сторона. За пригорком темнела большая изба, нацелился в небо колодезный журавель. Дружно жила здесь семья Выродковых, основательно. Однако поразбросала всех судьбинушка, рассеяла, словно ветер просыпанное пшено: братья в походах полегли, сестра в басурмановом плену, матушка померла. Защемило сердце, да отпустило.
— Останови-ка здесь, сойти мне надо! А ты чего, раззява! — бросил он дремлющему подьячему. — Скамью мне под ноги!
Юноша мгновенно пробудился, резво спрыгнул вниз и подставил дьяку скамью.
Иван Выродков мешкал, будто ждал чего-то, а потом махнул рукой:
— Ладно, дальше едем! Дело поначалу!
Князь Ушатый встретил дьяка почетно, как пристало привечать царского вестника. С трепетом прочитал государеву грамоту, где самодержец называл его «милейшим и благодетелем», и, прослезившись от умиления, выделил Ивану Выродкову хоромы в две клети.
Дом был на загляденье. Сбит без единого гвоздя, видно, на века. Высоким, просторным получился терем. На самом коньке красовался огромный петух, крыша сложена шатром.
— Кто же сотворил это чудо? — все более изумлялся дьяк, не успевший привыкнуть к роскоши.
— Иван Постник, — заулыбался князь. Было видно, что похвала царского посыльного пришлась ему по душе. — Мастеровой мой. Он всей округе такие терема рубит.
— Вот что, Федор Иванович, — уважительно обратился Выродков к князю. — Мастера этого я забираю. За то тебя Иван Васильевич пожалует. Самолично ему отпишу. Твой мастеровой поможет мне город собирать. Красоту государь любит, она глаз радует.
Князь Ушатый не посмел отказать думному дьяку. Развернул грамоту, посмотрел на царскую печать, прочел слова «государь указал, бояре приговорили» и, только печально вздохнув, молвил:
— Видно, так тому и быть. Видно, такова Господня воля… Отдаю тебе мастера!
Иван Выродков размахнулся широко. Уже на следующий день из вотчины князя Ушатого и из близлежащих сел на строительство града были созваны мастеровые и мужики. Лес застонал, заскрежетали пилы, а мужики под «ух!» наваливались литыми плечами на крепкие стволы. И сосны-великаны падали на размороженную ранним весенним солнцем землю. Иван Постник, поставленный во главе артели мужиков, обходил девственный бор и сам выбирал деревья для первой часовенки, судьба которой стоять на чужой басурмановой сторонке. Мастеровые скопом брались за поваленные стволы и здесь же, в поредевшем бору, складывали из бревен и досок первые строения.
Когда без единого гвоздя была выложена первая церковь с тремя куполами — во славу Отца, Сына и Святого Духа, Иван Выродков отдал должное таланту Постника:
— А ведь складно вышло! Дивная церковь! Да тебе нужно в самой Москве храмы строить… Ничего, вот падет Казань, и в ней, и в стольном граде русском церкви поставишь.
В бору церковь стояла неделю, своей строгой простотой и размахом удивляя всяк прибывшего, а потом, когда глаза насытились великолепием, Выродков отдал приказ:
— Церковь разобрать бережно и перетащить к Волге!
Разобрали, пометив каждое бревно, а потом перетащили на струги, тихо дремавшие в спокойных водах реки.
Вотчина князя Ушатого была богата — совсем недалеко от борового леса, хмуро шевеля густыми кронами, высился дубровник, и, спросясь разрешения у князя, Выродков отправил мастеровых в дубовую чащу. Снова заскрежетали пилы, глухо застучали топоры, и огромные, в три обхвата, дубы-великаны, подламывая под себя низкую поросль и густой колючий кустарник, с оглушительным треском валились на землю.
Работа продолжалась денно и нощно. Мужики ненадолго давали себе отдых у костров, чтобы вновь с ранней зарей взяться за топоры и пилы. Дьяк Иван Выродков не гнушался своим думным чином, вместе со всеми валил лес. И уже совсем скоро были возведены крепостные стены будущего града.
— Дивный детинец вышел! — вымолвил Выродков, когда лес был сложен в хоромины. — Такие терема и разбирать жаль. Вот и стоял бы здесь этот город!
Крепостные стены опоясали ладные церквушки, жилые дома, сторожевые башни с острыми, будто шлемы воинников, куполами.
Следующим днем начиналось светлое Христово Воскресенье. Пасха.
Дьяк Иван Выродков собрал мужиков, щедро одарил их рублем, а потом, не гнушаясь высоким саном, поклонился в ноженьки мастеровым:
— Спасибо, государи, от царя и великого князя Ивана Васильевича! В срок город ставлен. Ну а теперь гулять! Завтра для вас князь Ушатый пива повелит выставить, и черного, и белого, а от себя я браги поставлю.
Холопы одобрительно загудели, благодарили за щедрое угощение:
— Спасибо, батюшка, уважил! Может быть, еще и водочки бы добавил? Мерзло вокруг, гадко! А так и душу бы отогрели.
Иван Выродков не возражал:
— Будет вам и водка, мастеровые. Гуляйте себе!
Всю Светлую седмицу холопы заслуженно отдыхали: пили черное пиво, угощались наливкой, весело христосовались между собой, крестились на купола, которые еще не успели освятить, и черпали большими медными ковшами из бочек водку.
Пролетела пасхальная неделя. Кончился праздник. Наступила пора святого похмелья. Пометив каждый венец углем, мужики по бревнышку уложили и церкви, и дома, и стены будущего града в плоскодонные струги, которые по большой весенней воде должны были поспешить вниз, к заколдованной Круглой горе.
Иван Выродков уже получил от государя грамоту, в которой ведено было со всем градом и с черными людьми спускаться к Нижнему Новгороду, а там, дождавшись касимовского царя Шах-Али, спешить к устью Свияти. Там и быть граду.
На земле басурманов
Шах-Али уже находился в пути. Сопровождали его два главных воеводы — князь Булгаков да родной брат жены царя Ивана Данила Романович.
Струг касимовского царя, выделявшийся зеленым стягом, мягко скользил по быстрой и мутной вешней воде. Бок о бок на стругах, украшенных хоругвями с ликом Спаса, плыли бояре. А следом, вытянувшись на добрый десяток верст, тащилась остальная флотилия.
Было спокойно. По берегам Волгу тесно обступал густой сосновый лес. Тишь подчас беспокоил рев изголодавшегося за зиму медведя, или в чаще, гулко, наводя страх на мелкого зверя, ухал в ночи глазастый филин.
Позади оставались русские деревеньки с крепкими избами, которые, как горох, рассыпались по склонам, спускаясь к самой воде. Уплывали за горизонт богатые села с красавицами-церквами на высоких берегах. Видно их было за несколько верст. Они медленно скрывались за зелеными сосновыми борами.
Струги уверенно пересекли границу Казанского ханства. Показались первые татарские аулы. Из пятистенных, как и на Руси, добротных срубов на берег выскочила в овчинных тулупах и мохнатых малахаях[54] веселая ребятня. А распознав на стругах Христово знамя, с воплем разбежалась по сторонам. И вот аул уже казался вымершим, только из закопченных труб тонкими струйками в сторону реки тянулся серый дым, чтобы затем раствориться в утренней дымке.
Шах-Али поднялся из душного трюма на палубу и с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух.
Круглая гора появилась из-за поворота неожиданно. Сначала показался крутой, почти отвесный каменистый склон, поросший низкорослым боярышником, а потом перед взором предстали величественные многовековые дубы с широко раскинувшимися кронами.
Паруса на стругах были убраны. Под громкую команду сотника гребцы дружно налегли на весла.
— И — взялись, мужики! И — еще раз!! — голосисто помогал князь Юрий Булгаков.
Струги подставляли крутые и высокие борта быстрому течению, которое толкало их к каменистому берегу. Мягко зашуршал голыш о жесткие днища судов, и они замерли у высокого берега.
— С татарами бы здесь не повстречаться! — забеспокоился Данила Романович.
— Государь не случайно это место присмотрел. Нет здесь татар, — утешил воеводу стоявший рядом касимовский царь. — Места эти прокляты, потому здесь они не селятся!
Суда спешно разгружались на каменистый берег.