Утром встала рано. Растопила печь, поставила воду в котелке, принялась ловко чистить картошку, поглядывая на безмятежно спящего Леньку. Решила было подумать, как его извести, чтоб по Захару больней ударить, да отложила. Не к спеху. Неожиданно сердце пропустило удар и забилось, мысли заметались. Евдокия знала эти ощущения – так всегда бывало перед видениями. Приготовилась и почувствовала. Идут. Трое. За мальчишкой идут. А потом увидела. Всех троих до каждой мысли их потаенной, до каждой черточки высмотрела. Гнев заставил ноздри затрепетать, а губы сжаться. Никто не посмеет отнять у нее мальчишку. Слишком долго ждала она возможности отомстить. Никто!
Евдокия соскочила, расплела косу, скинула платье, оставшись в длинной белой рубашке.
– Ну, Катерина! Не смогла умолчать, сразу сдала Леньку. Чтоб у тебя за это язык отсох. Тьфу, напасть, чтоб тебе пропасть!
Ведьма плюнула на пол и растерла босой ногой плевок. Открыла дверь. Подхватила тряпицей котелок и принялась плескать на ступени кипяток, приговаривая:
– По земле стелись, ветром несись, пути разведи, глаза отведи. Туман, туман, навей дурман, нагони страх, оставь впотьмах.
От ступенек поднялось легкое белое облако и понеслось в сторону леса, медленно увеличиваясь в размерах, клубясь подобно дыму и приобретая зловещий кроваво-красный оттенок.
Евдокия метнулась к столу, схватила нож, отрезала прядь волос, свила в змейку, швырнула в топку печки. Туда же последовали скрученная из веревки петля и кусочек угля. Затем ведьма резанула себя по запястью и протянула руку над огнем, кровь струйкой потекла в пламя, шипя и спекаясь с брошенными раньше предметами в один красный шар.
– Прах к праху, тлен к тлену, земля к земле, из змеиных нор, из-за дальних гор, из адова пекла приди, врагов изведи, не спасет и крест, когда страх душу ест.
Шар запульсировал и лопнул тысячей брызг, поднявшихся вместе с дымом в трубу.
Ведьма затерла рану на запястье золой, кровотечение прекратилось.
Сполоснула нож, надела платье. Заплетать косу не стала, накрыла волосы платком. Прошептав: «Нет надежней колдовства, чем заряженная берданка», – достала из-под лавки холст, развернула, проверила ружье, вновь завернула, сунула обратно. Затем сама повалилась на эту же лавку без сил. Ее потряхивало – знобило. Погружаясь в короткий восстанавливающий сон, успела почувствовать, как кто-то накрывает ее одеялом. Не кто-то – мальчишка, жертвенный агнец, которого она… которому она… потом придумает что сделать. С этими мыслями ведьма и уснула…
Демьян Кривой на все лады мысленно костерил Савелия, черти понесли в лес в такую рань, все выслуживается перед комендантом и им с Остапом никакого покоя не дает. Еще туман этот. В двух шагах ничего не видать. Полицай поежился. Пахнуло в лицо сыростью, запахом только что вскопанной земли. Детство вспомнилось. Забрел как-то в тумане на кладбище. Долго плутал между могилами. Перепугался до того, что лицо перекосило. Да так и осталось. Неожиданно Демьян понял: он отстал от остальных. Позвал громко:
– Савелий! Остап!
Никто не отозвался. Стояла особенная звенящая тишина. Туман клубился как дым, словно щупальцами тянулся, постоянно меняя форму. Демьян сделал несколько неуверенных шагов. Впереди показался смутный силуэт человека в плаще с капюшоном.
– Савелий, Остап, – на этот раз Демьян позвал тихо и внезапно вспомнил: никто из дружков не носит такой плащ.
Он достал пистолет и стал осторожно приближаться к чужаку. Человек не двигался, стоял лицом к полицаю, опустив голову. Что-то странное было во всей его фигуре. Демьян сделал еще пару шагов и замер. На лбу и спине выступил ледяной пот. Человек не стоял. Он висел в петле, привязанной к толстой ветке. Откуда-то подул холодный ветер, раскачивая тело висельника. А потом повешенный начал медленно поднимать голову.
Демьян вскрикнул, развернулся и кинулся бежать, забыв про оружие. Он бежал, пока не споткнулся и не упал на землю. Рука с пистолетом угодила в невысокий холмик. Земля стала осыпаться. Демьян уперся уже обеими руками, но продолжал вперед головой съезжать в какую-то яму. Он пытался пятиться назад, но не остановился, пока не уткнулся во что-то деревянное. Туман отступил, открыв старую могилу и угол гроба. Полицай сначала оцепенел от ужаса, затем по-бабьи взвизгнул, извернулся, окончательно свалился в яму и попытался оттолкнуться от гроба уже и руками, и ногами. Ему удалось выпрямиться и ухватиться за край могилы. От этого рывка крышка гроба сдвинулась, и ноги полицая провалились внутрь. Раздался хруст костей обитателя домовины. Отчаянный страх словно подкинул вверх. Демьян выскочил из могилы и пополз на четвереньках, старательно огибая встречающиеся холмики могил. «Без крестов. Почему без крестов?» – заметалась мысль. Он остановился, тяжело дыша. Туман вновь слегка отступил. На земле лежала деревянная табличка. Можно было разобрать буквы. Демьян прочел надпись. Волосы на голове зашевелились. Его собственные имя и фамилия, дата рождения и еще одна дата – сегодняшний день. «Вот тебе и крест. Крест… крест…» – полицай лихорадочно рванул ворот рубахи и достал крестик на суровой нитке. Слова молитвы никак не вспоминались, он зашептал: «Господи, спаси, Господи, спаси», – поднялся на коленях, сложил руку в щепоть, хотел перекреститься и уперся взглядом в уже знакомый плащ.
Повешенный стоял напротив, лицо скрывал капюшон, обрывок веревки свисал на грудь. Демьян вскочил на ноги. Повешенный сделал шаг к нему. Полицай попятился. Еще шаг – Демьян снова попятился и, споткнувшись, кубарем полетел в свежевырытую могилу. Он не ударился (гроба на дне ямы не было), но остался лежать в странном оцепенении. Сверху на него упал какой-то предмет. «Мой пистолет», – сообразил полицай и взял оружие, машинально взведя курок. Стены могилы зашевелились, и из земли высунулись полуразложившиеся руки. Они не потянулись к Демьяну, а принялись соскребать и скидывать на него землю. «Живьем закопают», – пронеслось в голове полицая. Существовал лишь один способ избежать мук удушья. Демьян засунул пистолет в рот и нажал на спусковой крючок.
…Остап, самый молодой из троих, туману обрадовался. Он намеренно приотстал от дружков, достал из кармана плоскую флягу и приложился к горлышку. Сделав глоток, удовлетворенно крякнул – крепок спирт. Зря комендант ругался, не разрешал из цистерны спирт брать, врал, что яд. Все послушались, поверили, дурни, а он, Остап, исхитрился фляжечку набрать. По животу, а затем и всему телу разлилось приятное тепло. «Эх, хорошо! Еще б водицы испить», – парень с хрустом потянулся. Он прислушался, откуда-то справа донеслось журчание воды. Остап пошел на звук. Туман слегка развеялся, и среди деревьев показался обложенный гладкими камнями родник. Остап прилег на камни и долго с наслаждением пил чистую ледяную воду. А когда поднялся, увидел плавающую в прозрачной воде прядь длинных черных волос. Парень не отличался брезгливостью, но тут его передернуло от отвращения – волосы напоминали змей, а их Остап боялся, сколько себя помнил. Он, городской житель, никогда не сталкивался с ними близко, видимо, отложились в памяти побасенки приезжавшей погостить бабки. «Не спи с открытым ртом, змея заползет и нутро выест». «Волосы» зашевелились. «Змеи, водяные змеи», – пригляделся получше парень. Мелькнула совершенно безумная мысль: а вдруг он проглотил одну, когда пил воду. Словно в ответ на эту мысль, внутри что-то заворочалось, обжигая, паля нестерпимой болью. Остап согнулся, прижав руки к животу. Краем глаза он увидел подползавшую черную большую змею. Змея приподняла голову и зашипела, высовывая раздвоенный язык. Остап кинулся бежать. Придерживая живот, в котором что-то продолжало ворочаться и жечь, он плутал между деревьями в густом тумане. Неожиданно деревья кончились, и туман опал. Остап увидел, что стоит на маленьком островке суши, а кругом болото. Покрытые зеленью кочки с красневшими кое-где ягодами клюквы зашевелились. И из каждой начали выползать на поверхность змеи – тысячи, миллионы змей. В глазах потемнело. Остап попытался бежать и по пояс провалился в трясину. Он стал выбираться, но чем больше барахтался, тем глубже и вернее засасывало болото. И до самого конца Остап слышал ужасающее змеиное шипение.
…Савелий не сразу заметил отсутствие остальных. Он зло скрипнул зубами, подумав: «Вернусь – сочтемся». Один справится. Уж с бабой и пацаном справится. Жаль, нельзя сразу щенка прихлопнуть. Дед – крупный военспец, папаша – комбриг, за такую «птичку» знатно наградят. В другое время не сунулся бы в лес в такой туман. Но сейчас край как были нужны деньги, да и расположение новых властей не помешает. Савелий присмотрелся, увидев впереди обгорелые стволы елей. Все правильно – вот Чертова просека. Половина пути пройдена. Откуда-то издалека повеяло запахом гари. Как-то разом припомнились связанные с этим местом байки. Раздался звук топора: на Чертовой просеке рубили деревья. Савелий перекрестился, сплюнул и двинулся дальше.
Из тумана навстречу словно выплыла высокая красивая женщина в черном. В руках она держала древко косы. Лезвие только угадывалось, скрытое туманом.
– Здравствуй, Савка. А я уж заждалась.
– Ты… ты… кто? – попятился от неожиданности Савелий.
– Не узнаешь? – Женщина хрипло засмеялась. От смеха лицо ее затряслось и принялось сползать вниз, обнажая кости.
Савелий выхватил револьвер, выстрелил, не целясь, и закричал:
– Сгинь, нечистый дух.
Только сморгнул, а впереди никого нет. Подумал: «Не буду больше у Степанихи самогон брать, видать, не врут, что она туда мухоморы добавляет. Вон что привиделось».
Савелий решительно двинулся вперед. Шел долго. Звуки топора стихли. Проклятый туман сгустился – руку вытянешь, и не видать ее. По всем прикидкам Савелий уже должен был дойти до болота, но, когда туман рассеялся, он по-прежнему находился на Чертовой просеке. В самом ее центре. На небольшом пятачке голой земли, окруженном черными от копоти елями. Внезапно подул ветер. Словно принесенные им, из-за деревьев появлялись люди и становились плечом к плечу. Савелий знал всех. Ведь он их и убил. Партизанку Полину, раненого красноармейца, бабку, его спрятавшую, школьного комсорга, еврейского мальчишку и еще многих других. Они стояли, измученные, истерзанные, поддерживая друг друга, и молчали. Но это молчание говорило красноречивее слов. Воздух пропитался болью, отчаянием, злостью, ненавистью. А еще стойкостью и невероятным мужеством. Казалось, сама Смерть растрогалась и отпустила жертвы расправиться с палачом. Савелий понял – пришел его последний час. Полицай трясся от страха, но не собирался сдаваться. Он достал револьвер, а второй рукой взялся за висящий на шее крестик. Но люди не двигались. Они ждали. Земля под Савелием затряслась и разверзлась, открыв бездну с бушующим на дне пламенем. Палач падал в огонь, испытывая все муки, какие причинил другим. Все до одной…
Евдокия проснулась после короткого сна полной сил. Она чувствовала – врагов больше нет. На столе стоял котелок со сваренной картошкой, лежали хлеб и миски с ложками. «Мальчишка постарался», – подумала Евдокия и невольно улыбнулась. Со двора зашел Ленька, сказал хозяйке:
– Доброе утро!
Они позавтракали, и мальчик с серьезным видом произнес:
– Евдокия Ниловна!
– Зови уж бабушкой Дуней, – махнула рукой женщина.
– Бабушка Дуня, я тут подумал. С тобой поживу. У бабы Кати помощников много, а ты одна в лесу, без защитника. И мужские руки в доме нужны.
– Живи, – разрешила растерявшаяся Евдокия.
Ленька заметно обрадовался и сообщил:
– Ну я пойду, воды из реки в бочку натаскаю, а то на дне осталось.
Он подхватил пустое ведро и весело запрыгал по ступенькам. Со двора донесся его голос: «Джульбарс, Верный, за мной» и щенячий лай.
Евдокия подошла к окну. Она посмотрела вслед убегающей компании и подумала вслух:
– Как бы его извести, чтоб боли не почувствовал? Ладно, потом решу, время еще есть.
– Да ничего ты, Дуняша, Леньке не сделаешь, потому как душой к мальчишке прикипела, – раздалось за спиной.
Только один человек называл ее Дуняшей. Евдокия резко обернулась и воскликнула:
– Захар!
Он сидел на лавке. Красивый, молодой. С ясным взглядом синих, как у Леньки, глаз. Такой, как тогда, в пору их с Евдокией юности. Женщина похолодела: ведь если Захар здесь в таком виде, то…
– Да, я умер, – просто ответил Захар на незаданный вопрос.
Дикая ярость затопила ведьму, она схватила нож, по рукоять воткнула в столешницу и закричала:
– Как ты посмел умереть, пока я тебе не отомстила!!! Как ты посмел!
– Не бушуй, Дуняша. Времени у меня мало. Знаешь ведь, надолго нас не отпускают, – Захар печально улыбнулся. – Тут вот какое дело… Ленька один у нас остался. Вся семья погибла. А доверить его могу лишь тебе. Так получилось. Катерина без выгоды шагу не ступит. Одно дело – внука брата-начальника привечать, другое – сироту воспитывать. Дуняша, ты дар речи-то ей верни. Какая-никакая, сестра она мне.
– Заклятие, в сердцах сказанное, долго не держится. А Катерине пару неделек помолчать не повредит, – отмахнулась Евдокия, и тут до нее дошло. – Как это: Леньку мне? Ты это что удумал, Захар? Я же ведьма! Ведьма! Эй, ты где? Захар, вернись! Немедленно вернись!
На лавке, да и в доме никого не было. Лишь со двора доносился голос вернувшегося Леньки и звонкий лай щенков.
Олег Кожин Человек-Крот
Два дня назад бесконечное негласное противостояние между местными и лагерными зашло на новый виток. Вечером, пока отряд отрывался на дискотеке, незнакомые мальчишки возле туалетов отоварили Леньку Попкова, подбили глаз и отобрали золотую цепочку с крестиком. Случись такое вне лагеря, все бы покивали сочувственно да забыли – сам виноват, нечего в одно жало за забором ошиваться! Но чтобы в лагере, почти у самых корпусов? Такая наглость требовала ответного визита вежливости.
Дрались шестеро против четырех, и Санька, хотя ему все это очень не нравилось, считал такой расклад справедливым. Цыганят было больше – их всегда больше, – но в карательный рейд мальчишки подобрались спортивные, рослые, широкоплечие. Белобрысому, стриженному под полубокс Михею было, как и всем, четырнадцать, но выглядел он на шестнадцать. Костыль и Марат – тоже парни не маленькие, всю смену не вылезали из качалки. Да и сам Санька за два года самбо вытянулся и окреп. На фоне любого из них цыганята с тощими немытыми шеями смотрелись заморышами.
Нападения местные не ждали, и Михей, первым влетевший в толпу, легко сшиб с ног самого рослого. Ожесточенная драка завязалась быстро и быстро закончилась. Санька только и успел двинуть в солнышко одному кучерявому с золотой серьгой в ухе, а остальные уже драпали, спотыкаясь и теряя остатки гордости. Марат улюлюкал, швыряя им в спины комья сухой земли. Костыль довольно скалился, потирая бритую макушку.
Влажный ветер тащил с моря соленый запах водорослей. Следом полз долгожданный ливень, заставляя пожухлые тополя трепетать в предвкушении, но хищные тучи, обжигаясь о раскаленное послеполуденное солнце, никак не могли собраться в стаю. От автобусной остановки на той стороне перекрестка на ребят таращился грузный усатый дядька. Смотрел внимательно, но встрять не пытался. Может, не любил цыган, но, скорее всего, просто не хотел связываться.
Сбитый Михеем цыганенок сидел в пыли, потирая грязной пятерней ушибленную скулу. Вставать не торопился, злобно зыркал черными глазищами из-под сальной челки на стоящих полукругом ребят. Смуглый, худющий, босоногий, в драных шортах и грязно-белой майке, он походил на Пятницу, верного спутника Робинзона Крузо. От этого происходящее нравилось Саньке еще меньше – только негодяй станет бить Пятницу!
– Давай, Санчес, – велел Михей. – Прописывайся.
Санька с сомнением посмотрел на товарищей. Он выходил из лагеря молодым д’Артаньяном в компании трех опытных мушкетеров, ищущих справедливой мести, а теперь на душе было противно и гадко. Но бить все равно придется… прописка дело такое – либо свяжешь себя с компанией чужой кровью, либо до конца смены проживешь с репутацией слабака и размазни.
Санька примерился и двинул цыганенку ногой в живот. Хотел не сильно, но парень запаниковал, отшатнулся неудачно, и сбитый носок кеда воткнулся ему под нижнюю челюсть. Лязгнули зубы. Цыганенок распластался в пыли и завыл. Дядька на остановке проснулся, прикрикнул неуверенно:
– Эй, шантрапа, вы охренели, что ли?!
Зажимая разбитый рот, роняя кровь сквозь грязные пальцы, цыганенок бросился наутек. Костыль придурковато заржал, наподдав ему ногой по костлявому заду.
– Блин! Санчес, да ты зверь! – уважительно присвистнул Марат.
– От-так! Наваляли чуркам! – заорал Костыль.
Рыча надсаженным двигателем, на пустынной трассе показался рейсовый «ЛиАЗ», набитый едущими со смены работягами. Дядька замахал кулаком, принялся пугать милицией. Сплюнув сквозь зубы, Михей кивнул Саньке, принимая прописку.
– Кого из ваших в лагере увидим, ноги переломаем, понял, да?! – крикнул он цыганенку.
Неторопливо, вразвалочку, Михей повел ребят вдоль бетонного забора, тянущегося до самого горизонта. Вдогонку им матерился вконец осмелевший дядька. Санька чувствовал себя препаршиво. В груди поселилось мерзкое чувство, от которого хотелось то ли совершить еще большую подлость, то ли расплакаться.
Кто-то злобно закричал на незнакомом певучем языке, и мальчишки удивленно обернулись. Цыганенок стоял, пошатываясь, и тщетно пытался стереть с подбородка кровавые слюни. Майку до пояса залило красным, длинный ноготь целился в обидчиков, но Санька понял, что указывает он на него. От этого обвиняющего жеста, от наполненных ненавистью черных глаз, от брошенных в гневе непонятных слов на спине выступили мурашки величиной с кулак. Цыганенок ударил левой рукой по сгибу правой, показав тоненькое предплечье, и бросился наутек. Застывший в предгрозовом испуге воздух сотряс раскатистый голос грома.