– Как себя чувствуешь? – заботливо спросил Алекс и присел на край кровати.
– Ужасно. Оттого, что весь день лежу без дела. Весело было на охоте? Загнали лису? – Глаза Марианны засветились интересом: она завидовала всем, кто проводил время с интересом и пользой.
– Конечно. Без тебя было скучновато, но я все равно рад, что ты осталась дома. Сегодня очень холодно; скорее всего, зима выдастся суровой.
– Хорошо. Люблю, когда идет снег. – Встреча с отцом порадовала Марианну. – Тоби приходил меня навестить. – О старшем сыне Николаса она упомянула с симпатией. Юноша влюбился в белокурую красавицу еще в детстве и не скрывал обожания, но Марианна относилась к нему, как к младшему брату. Ну а Тобиас с нетерпением ждал того времени, когда наконец-то сможет ухаживать открыто, заставит всерьез обратить на себя внимание и добьется взаимности. Марианна это понимала и твердо знала, что такой день никогда не настанет. – Только не говори его отцу, что он здесь был: ты же знаешь, как Николас относится к болезням. – Потеряв в эпидемии гриппа жену и дочь, фон Бинген страшно боялся инфекции и чрезмерно оберегал сыновей. – Мы играли в шахматы, и я победила, – с гордостью добавила Марианна. Отец нежно улыбнулся.
– Постарайся его не обижать. Для парня на тебе свет клином сошелся.
– Все оттого, что других девушек он не знает. – Марианна понятия не имела ни о своей красоте, ни о том впечатлении, которое производила на мужчин. Вот уже несколько лет молодые люди и даже их отцы смотрели на нее с восхищением и плохо скрытым вожделением. Алекса радовало то обстоятельство, что дочка словно не замечала этих взглядов и собственного бурного успеха. Лошади интересовали ее несравнимо больше, чем поклонники, а время она предпочитала проводить с отцом. Девочка до сих пор сохранила трогательную детскую невинность, от которой таяло сердце. Алекс с трудом представлял, как будет жить, если однажды Марианна выйдет замуж и покинет родной дом. Утешало одно: далеко она не уедет.
Графиня фон Хеммерле училась в школе вместе с детьми из других благородных семейств, однако не имела ни малейшего желания поступать в университет – особенно сейчас, когда в больших и даже не очень больших городах стало неспокойно. В свое время отец Алекса настоял, чтобы сын отправился учиться в Гейдельберг; получив диплом, он с радостью вернулся домой, в самый прекрасный на свете край. К счастью, Марианна разделяла патриотизм отца. Порою Алекса мучило чувство вины за то, что дочка лишается иной, яркой и блестящей жизни, но, с другой стороны, в тревожные времена надежнее и безопаснее держать девочку при себе.
– Можно мне пообедать вместе с тобой внизу, папа? – спросила Марианна и попыталась встать, однако Алекс взглянул на ее бледное лицо и строго покачал головой.
– Нет, ты еще слишком слаба. К тому же внизу сквозняки. Я распорядился подать подносы сюда. Марта принесет через несколько минут. Как только поправишься, пойдем смотреть новорожденного жеребенка. Просто чудо! Даже красивее отца. Сегодня после охоты показал его Николасу. А завтра, если будешь хорошо себя чувствовать, разрешу понаблюдать за тренировкой Плуто: он делает успехи. – Алекс подробно рассказал о ходе занятий, а едва закончил, Марианна со вздохом откинулась на подушки. Кажется, состояние больной на самом деле было хуже, чем она пыталась показать. Алекс мысленно похвалил себя за то, что проявил характер и не взял дочку на охоту: скакать верхом на холоде было бы настоящим безумством, однако у Марианны хватило бы упрямства попробовать.
Экономка и лакей принесли подносы с обедом. Отец разрешил дочке закутаться в одеяло и сесть в кресло возле камина, а сам начал рассказывать о недавней охоте. Увы, даже столь незначительное усилие утомило Марианну, и сразу после обеда она вернулась в постель; впрочем, когда Алекс поцеловал дочь на прощание, лоб оказался прохладным.
– Спокойной ночи, мой ангел, – с улыбкой произнес он, глядя в небесно-голубые глаза.
– Ни у кого больше нет такого замечательно отца, – ответила Марианна. – Я самая счастливая дочка на свете.
Сердце Алекса растаяло: он испытывал к дочери такое же восторженное чувство. В эту минуту Марианна вспомнила, о чем хотела рассказать за обедом, но забыла.
– Сегодня слушала радио. В Берлине прошел какой-то странный парад. Солдаты маршировали строем и пели песни, как будто на войне. А потом фюрер произнес речь и обратился ко всем с требованием присягнуть на верность Третьему рейху. Мне вдруг стало очень страшно… как по-твоему, папа, может начаться война? – Вопрос прозвучал по-детски наивно. Гитлер не уставал повторять, что оккупация Австрии позволит избежать войны, что аннексия разрешит все противоречия.
– Нет, не думаю, – успокоил Алекс, хотя знал, что два месяца назад в стране прошла мобилизация. – Полагаю, положение не настолько опасное, как кажется. К тому же здесь, в самом сердце Баварии, нас не коснутся никакие неприятные события. Спи спокойно, дорогая. Сладких тебе снов. Постарайся проснуться здоровой. Но в школу лучше несколько дней не ходить; пока ограничимся конюшней.
Марианна улыбнулась: слова отца развеяли страх, успокоили, вселили надежду на продолжение счастливой жизни. А днем, когда фюрер кричал по радио, вдруг показалось, что случится что-то ужасное, что весь мир неизбежно изменится. Да, именно так Гитлер и заявил. Очень хотелось верить, что прав не он, а папа. Вождь должен говорить такие слова, чтобы взбодрить и вдохновить массы, а с их домом ничего плохого никогда не случится. Погружаясь в сон, Марианна думала о предстоящем рождественском бале, о веселье и радости. До праздника оставалось всего два месяца, так что пришла пора начать приготовления. Тобиас рассказал, что в этом году впервые примет участие во взрослом празднике и ему даже купят фрак и цилиндр. Очень смешно. Он, конечно, красивый мальчик, но все равно еще совсем маленький. Да и сама Марианна не чувствовала себя взрослой. Мысли как-то незаметно скользнули к черному жеребенку: она помнила, как впервые увидела новорожденного липициана и поразилась, что он не светлый, а вороной. Но потом малыш вырос и превратился в роскошное белоснежное создание – точно такое же, как другие, парящие в воздушном танце. С мыслью о восхитительных лошадях Марианна уснула: волшебные существа жили в безупречно-прекрасном мире, где ничто плохое не могло нарушить счастливое течение дней; где, как пообещал папа, она навсегда останется в безопасности.
Глава 2
Утром Николас сел в ярко-синий «бугатти» и поехал в большой особняк в дальней части поместья, куда старший фон Бинген переселился после свадьбы сына: фамильный замок он уступил молодым, считая, что так будет правильнее. Уже тогда он начал убеждать Николаса принять руководство хозяйством; попытки продолжались и по сей день, однако успеха не имели. Молодой граф ограничивал свою деятельность посещением арендаторов, встречами с друзьями и воспитанием сыновей. Последнее занятие он считал полноценной работой, потому что мальчики росли без матери. Пауль фон Бинген одобрял заботу о детях, однако считал необходимым, чтобы сын больше интересовался землей и готовился принять бразды правления. Сам же Николас в свои сорок три года чувствовал себя совсем молодым и верил, что его час пробьет еще очень не скоро. Отцу исполнилось шестьдесят пять; он тоже всегда выглядел моложе своих лет. Пауль фон Бинген и сейчас оставался красивым, полным жизненных сил мужчиной, однако сегодня он выглядел неважно. Войдя в библиотеку и устроившись в кресле возле стола, Николас заметил, что отец бледен, утомлен и хмур.
– Хорошо себя чувствуешь? – с тревогой спросил он.
– Да, – коротко ответил Пауль. Мрачно взглянул на сына, встал и закрыл дверь. Судя по выражению лица, отец готовился к серьезному разговору, возможно, даже к нотации. Эх, куда интереснее было бы прокатиться верхом вместе с Алексом! А теперь вот предстояло скучать. Но ничего не поделаешь: время от времени приходилось выслушивать лекции на тему ответственности, чувства долга и обязательств, налагаемых богатством и наследием предков. Основные положения и аргументы проповеди Николас давно знал наизусть, так что сейчас собирался с духом, чтобы услышать очередное повторение. Отец вернулся за стол, однако начинать не спешил: молчал, словно взвешивая слова, что вовсе на него не походило. Как правило, он сразу бросался в атаку и начинал уверенно излагать отлично отрепетированный перечень обязанностей и запретов. Вот уже двадцать лет Николас покорно выслушивал неизбежный монолог и сейчас терпеливо ждал начала.
– Хочу рассказать тебе о том, о чем еще ни разу в жизни не упоминал, – сдержанно заговорил Пауль, и сын взглянул с удивлением. Кажется, предстояло что-то новое. Но что же?
– В молодости я во многом походил на тебя. А если честно признаться, вел себя еще более необузданно. Ты питаешь слабость к хорошеньким женщинам и быстрым машинам, и в этом нет ничего плохого. К тому же ты замечательный отец и любящий сын.
– Это ты замечательный отец, папа, – смущенно перебил Николас. – И с необыкновенным терпением относишься к моему нежеланию заниматься хозяйством. Дело в том, что у тебя это получается просто гениально, и было бы стыдно испортить все, что ты успел сделать.
В ответ Пауль лишь холодно улыбнулся. Да, сегодня что-то явно изменилось к худшему. В его настроении ощущалась пугающая печаль. Только бы не болезнь! Тревога лишь усилилась, когда отец задумался, подыскивая нужные слова.
– Что-то случилось? – прямо спросил Николас, но отец не ответил, что также показалось странным.
– В двадцать один год, – заговорил Пауль, не глядя на сына, – я встретил твою мать. В двадцать два появился на свет ты. Она была очень молода и необыкновенно хороша собой. Ты унаследовал ее глаза, хотя на этом сходство заканчивается.
Николас знал, что, если не считать темных волос, в точности похож на деда фон Бингена.
– Девушка выглядела поистине экзотически, и мне казалось, что мы с ней ровесники. Летом, когда делать было нечего, разыгрался бурный роман, и результат не заставил себя ждать. Уже потом я узнал, что соблазнил пятнадцатилетнюю девочку, а в шестнадцать появился на свет ты. Стоит ли говорить, что отец и мать в восторг не пришли – особенно после того, как узнали, кто ее родители. Отец оказался одним из наших арендаторов; точнее, не он сам, а его родственник. Семейство приехало на лето из города, чтобы помочь в работе на ферме: вот почему раньше я красавицу не видел. А в первую же встречу влюбился без памяти. Арендаторы прежде считались нашими слугами, и это обстоятельство особенно раздражало отца. Я же настаивал на своем чувстве, причем искренне. Наверное, никто в этом возрасте не понимает, что такое любовь, к каким неожиданным последствиям и непредвиденным осложнениям она способна привести. Когда возлюбленная сообщила о беременности, я поступил так, как счел правильным: женился на ней в часовне нашего поместья, к колоссальному недовольству родителей. Мой отец, твой дед, заключил договор с ее отцом: никто не должен был узнать о нашей свадьбе, а сразу после рождения ребенка предстоял развод. Знакомый юрист согласился расторгнуть скоропалительный брак в Мюнхене. А главное, супруга пообещала сразу отдать младенца.
Я на целый год уехал в Испанию и Италию, где чудесно провел время, хотя и ощущал некоторые угрызения совести. Сразу после твоего рождения состоялся тайный развод, ее семья вернулась в город, а твой дед выкупил ферму у родственников за очень хорошую цену. После двух столетий жизни на нашей земле те почувствовали себя опозоренными и с радостью покинули местность. К моему возвращению из путешествия была заготовлена красивая легенда: якобы в Италии я женился на молодой графине, а она родила тебя и умерла от послеродовой горячки: в те времена подобный исход вовсе не считался необычным. Таким образом, после возвращения ты появился вместе со мной. В правдивости истории никто не усомнился, зато все мне сочувствовали. Еще бы! Молодой вдовец, да еще и с ребенком на руках! Бабушка с дедушкой помогали тебя растить; круг посвященных в тайну ограничивался моими родителями, семьей твоей матери, венчавшим нас священником и няней, которая о тебе заботилась. Ни один из этих людей не проронил ни слова. Твою мать я больше никогда не видел, за что до сих пор себя виню. Но я едва ее знал, а ты стал плодом необузданного юношеского вожделения и скоротечного летнего флирта. Единственный человек на свете, кого я по-настоящему любил и люблю, – это ты. Отцовское чувство проснулось мгновенно; ни разу в жизни я не пожалел о твоем появлении на свет. Вскоре возникло и понимание ответственности. По-моему, это хорошо, так как родители умерли довольно рано, и мне волей-неволей пришлось учиться всему, чему ты не пожелал научиться до сих пор. А у меня выбора не было: предстояло воспитывать сына и управлять поместьем, чтобы в должный час передать ему хозяйство в должном виде.
Пауль фон Бинген говорил с трудом: признание давалось ему нелегко. Николас не мог понять одного: что заставило отца раскрыть тайну именно сейчас. Он попытался проанализировать все, что только что услышал, и просчитать возможные последствия. Самым болезненным ударом оказалось известие, что мать, о которой всегда говорили, что она умерла в родах, на самом деле не умерла. А вот тот факт, что она была не итальянской аристократкой, а девушкой с фермы или городской родственницей крестьянина-арендатора, вовсе не волновал. Скорее всего, жизнь ее продолжалась и по сей день, особенно если учесть, что он родился, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет.
– Хочешь сказать, что все это время мама была жива? Но почему ты вдруг решил об этом сообщить?
– Потому что пришла пора. У меня не было иного выбора, кроме как рассказать правду. Жива ли она до сих пор, не знаю, хотя полагаю, что пребывает в добром здравии: пятьдесят девять лет – не так уж много. Ей было приказано никогда нас не беспокоить, и она сдержала обещание, потому что была приличной девушкой. Понятия не имею, куда уехала семья, но думаю, что это можно выяснить. Очень жаль, что пришлось обо всем тебе рассказать; никогда не предполагал, что буду вынужден открыть тайну.
Заметая следы, Пауль фон Бинген даже придумал версию о том, что семья жены обвинила его в смерти дочери и не пожелала видеть ни его самого, ни ребенка. Этим он объяснил отсутствие родственников со стороны матери. Впрочем, Николас никогда не чувствовал себя сиротой. Отсутствие материнской заботы восполнялось любовью и вниманием бабушки и дедушки, а главное, бесконечной преданностью отца, который в сыне души не чаял. Пауль больше не женился, и сейчас Николас спрашивал себя почему: ведь он не оплакивал смерть любимой супруги. Должно быть, первый опыт оказался настолько тяжким и болезненным, что навсегда отбил охоту к прочным отношениям. Впрочем, это не помешало отцу пережить несколько бурных романов, ни один из которых так и не привел к венцу. Он всегда говорил, что его семья – это сын, и больше ему никто не нужен.
– Вспоминаю давние разговоры о том, что в скором времени она снова вышла замуж, – задумчиво проговорил Пауль. – Кажется, об этом знал адвокат моего отца, который оформлял развод. Я порадовался за нее, а рассуждения пропустил мимо ушей. У меня был ты, а все остальные обстоятельства потеряли значение. Если это действительно так, то, несомненно, у нее родились и другие дети: она была здоровой, чувственной девушкой. Но мне вполне хватало тебя. – Отец и сын долго смотрели друг на друга в полном молчании.
Новость поразила Николаса тем сильнее, что он всегда считал отца безупречно честным человеком. И вот внезапно выяснилось, что тот обманывал его с первых дней и всю жизнь. Больно было думать, что где-то есть мать, которая, скорее всего, продала его за круглую сумму. О деньгах отец не упомянул, однако особого труда не составляло догадаться, что согласие на развод и отказ от ребенка были получены не просто так.
– Как ее звали? – наконец спросил Николас внезапно охрипшим голосом и вдруг захотел узнать, как выглядела мать. В доме никогда не было ни одной фотографии, ни одного портрета: отец всегда говорил, что изображения напомнили бы о «трагической утрате». Сын уважал его чувства и соблюдал обет молчания.
– Хедвиг Шмидт. – Николас кивнул: имя прочно отпечаталось в сознании. Отец глубоко вздохнул и продолжил рассказ.
– Говорю тебе все это потому, что два дня назад ко мне приехал человек, которого я не видел много лет. В молодости мы были приятелями, а потом он уехал в Индонезию, и связь прервалась. Сейчас стал генералом вермахта, решил оказать мне услугу и навестить. Не знаю, откуда поступили сведения, но только ему стало известно и о женитьбе, и разводе, и о тебе. Сейчас люди начали говорить лишнее, хотя прежде никогда этого не делали. Дурной берлинский ветер носит сплетни по всей Германии.
Пауль пронзительно взглянул на сына.
– Так вот, Генрих фон Мессинг сказал, что твоя мать – наполовину еврейка. Я об этом, естественно, не подозревал, а даже если бы и знал, то не обратил бы внимания. Брак был неуместен хотя бы из-за обстоятельств ее происхождения: как тебе уже известно, семья состояла в родстве с одним из наших арендаторов. По словам Генриха, мать Хедвиг имела еврейские корни, следовательно, она наполовину еврейка, ты – на четверть, а твои дети – на одну восьмую часть. Мессинг подчеркнул, что в наши дни опасно иметь даже каплю еврейской крови, и такое положение продолжается уже несколько лет, со времени принятия Нюрнбергских законов.
В 1935 году евреи были объявлены отдельной нацией и лишены гражданства. С тех пор было принято еще сто двадцать постановлений, ущемляющих их права. Принадлежность к «неарийской расе», пусть даже минимальная, стала считаться преступлением. Пауль фон Бинген даже представить не мог, что судьба евреев в Германии способна каким-то образом затронуть его семью, и вот внезапно оказалось, что страшная участь непосредственно касается любимого сына и внуков. Жестокий, невыносимо болезненный удар!