Было уже утро - солнце, роса. Я затаился в траве.
- Андрюха, это мы, вылезай!
Я поднялся, потому что голоса были невзрослые.
Весь пятый "В" стоял на лугу и, озираясь, высматривал меня.
Я вышел.
- Ура! - закричали они, будто сон мой еще не кончился - снился, снился... Они неслись мне навстречу.
- Как живешь, Митюшкин?
- Ну, ты даешь шороху!
- Молодчина!
- Правильно ты все написал!
- Андрюха, есть хочешь?
- Хорошо тебе тута!
Я стою, улыбаюсь. Кто-то сунул мне яблоко.
Я откусываю, спрашиваю:
- Чего это вы надумали?..
- Да нас послали...
- Кто? - настораживаясь, спрашиваю я.
- Ну, ясно кто! - смеются они. - Анна Михайловна, конечно! А ты думал - кто! Ты разве не знаешь, что директор...
- Знаю, - говорю я и перестаю улыбаться.
- Ну и вот! - хохочут они. - Если ты не вернешься, ее из школы выгонят, а сегодня как раз последний день! Ты молодчина, Митюшкин! Так ей и надо!
- А Ленка и Цыбулько где? - спрашиваю я, потому что на душе у меня как-то нехорошо...
- Ну, - отвечают они, - Ленка и Цыбулько не пошли. Не захотели, дураки упрямые!
- Нас ведь как послали... - объясняет Афанасьев. - Аннушка сказала: "Идите и уговорите его, а без него не возвращайтесь. А кто не пойдет, говорит, - тот диктант писать будет..." Ну мы и пошли, чего ж не пойти, ага?
- А ты не возвращайся, Митюшкин!
- А Ленка с Цыбулькой уперлись как дураки... - вздыхает Афанасьев. Не пойдем, и все! Ну, Ленка - ладно, она отличница, ей диктанта бояться нечего, а Цыбулько-то чего?.. Во балда... А ее мать сидит и плачет...
- Чья? - удивленно спрашивают все. - Ты про что, Афанасьев?
- Чья-чья! Анна-Михайловнина, чья еще! - отзывается Афанасьев. - У директора сидит... Плачет... Я сам видел...
- Не ври! - говорю я.
- Чо мне врать-то? - обижается Афанасьев. - Сидит и плачет!
Внутри у меня что-то ухнуло и заныло тоненько: я вспомнил о маме... Как она сидит в учительской, слушает, какой я плохой, плачет тихонечко и говорит, что я больше так не буду...
И так тошно делается мне, так горячо и больно на душе, так жалко ее и всех остальных, кто плачет и просит простить, что и сам бы я упал в траву и заплакал сейчас... Но я не плачу, мне некогда - нельзя опаздывать, ведь сегодня последний день!..
Я подзываю свистом свою лошадку, вскакиваю ей на спину, и мы несемся через луг, сквозь высокую траву...
- Митюшкин, Митюшкин, ты куда? - кричат у меня за спиной.
Я не отвечаю, мне некогда, только бы не опоздать.
Цокают копыта, мы мчимся по улочкам - вверх, вверх, туда, в школу, где плачет Анна-Михайловнина мама...
Я еду сдаваться. Я не могу, когда люди плачут...
Часть вторая
В РЫЖИХ НЕ ВЛЮБЛЯЮСЬ
- То есть как это вы мальчиков не берете? - спрашиваю я их.
- Очень просто! - отвечают они.
Вокруг меня суетятся. На меня прибегают посмотреть.
Приходит председательница приемной комиссии, очень строгая, очень толстая, в очках.
- А почему вы хотите поступить именно к нам? - подозрительно спрашивает она.
- У вас в правилах приема не сказано, что вы мальчиков не берете! начинаю сердиться я.
Кладу документы на стол.
В комнате тихо. Председательница приемной комиссии со вздохом рассматривает мое свидетельство о неполном среднем образовании.
- А троек-то, троек... - качает она головой.
- У вас в правилах приема не сказано, что вы только отличников берете! - огрызаюсь я. - Я ж не прошусь к вам без экзаменов! Буду сдавать, как все...
- Разумеется... - неуверенно соглашается она. - Но почему же именно к нам? Почему не в ПТУ... Не в техникум, в конце концов?
- По-моему, у нас в стране человек сам выбирает, кем ему быть! объясняю я.
Спорить с этим утверждением трудно, поэтому некоторое время все молчат.
Я тоже.
- Ну хорошо... - вздыхает председательница. - Как вас зовут?
- Там написано, - киваю я.
- Митюшкин Андрей... - читает она.
- Петрович, - уточняю я.
- Дело вот в чем, Андрей... Петрович... У нас ведь учатся, в основном, девочки... То есть мальчикам, конечно, не запрещается к нам поступать... Но как-то они к нам не идут. Они все больше в техникумы идут...
- Это их дело, - отвечаю я. - А мне в техникум не надо. Мне сюда надо.
- Н-да... - переглядывается она с окружающими. - Ну а не проще ли тогда уж закончить школу и поступить сразу в институт?
Я пожимаю плечами, вот ведь пристали.
- Нет, не проще.
- Да пойми: не станешь ты у нас учиться! Ну, поступишь, допустим! И все равно сбежишь через месяц!
- Почему это?
- Андрей, миленький ты мой, ну что ты будешь делать - один среди трехсот семидесяти пяти девочек? Ну пойми сам!
- А чего тут думать? Учиться буду!
Снова тихо. Я стою у стола и уходить не собираюсь.
- Господи! - вздыхает председательница приемной комиссии. - Это просто конец света какой-то!.. Мальчик пришел... Ты можешь мне объяснить, почему ты хочешь поступать именно к нам? Это уму непостижимо - мальчик!..
- А чего тут непостижимого? - отвечаю я. - Это ведь педагогическое училище?
- Вот именно! - подтверждают присутствующие.
- Ну и вот! - говорю я им. - А я хочу стать учителем. И как можно скорей...
Она сама мне сказала:
- Привет!
- Привет, - ответил я.
Вокруг были девчонки - целая толпа. Некоторые, взглянув в мою сторону, громко хихикали, будто впервые в жизни видели парня.
Мне эти хихиканья и поглядывания довольно скоро надоели, и я почувствовал себя очень неуютно - будто я голый. А тут она еще ко мне пристала:
- А как тебя зовут?
- Андрей, - сказал я и отвернулся от нее, потому что ближние девчонки сразу оживились, зашушукались, и там несколько раз повторили мое имя.
- Да ну их! - сказала она. - Ты не обращай внимания. А меня - Света.
- Очень приятно... - пробормотал я, глядя в сторону.
Я надеялся, что она от меня отстанет и уйдет. Но она все стояла рядом, а будущие учительницы лупились на нас и хихикали.
Эта Света была рыжая-рыжая: и волосы, и веснушки, и глаза...
- А почему ты сюда поступаешь? - не отставала она.
- Хочу - и поступаю.
Мне вовсе не хотелось с ней разговаривать, я волновался из-за диктанта. Ведь я хоть и занимался все лето, а ошибки все равно делал, и такие дурацкие! "Малоко", например. Это ж совсем чокнутым надо быть, чтоб такое написать! А то еще букву пропущу! Хоть бы уж скорей позвали... Напишу - и на пруд, купаться...
- А ты по-русскому секешь? - спросила она.
Просто убить мне ее хотелось.
- Когда как... - сказал я.
- А ошибок много делаешь?
- Не очень...
- А давай сядем рядом?
- Ладно, - согласился я, чтоб она наконец отстала.
Нас повели в зал.
- А ты боишься? - зашептала она мне в спину.
- Нет, - соврал я. У меня от ужаса даже колени дрожали. То есть, попросту говоря, мне хотелось смыться - ну их, эти экзамены! Конечно, я понимал, что это малодушие и что это будет как предательство, но ничего не мог с собой поделать. Я вдруг отчетливо понял, какая это глупая затея ("Вы слыхали? Митюшкин-то в учителя подался!" - "Да что вы говорите? Вот смеху-то"!), и ни за что, ни за что не сдать мне эти экзамены...
- А я ужасно боюсь! - сообщила она.
- Прекратите разговоры! - велели нам. - Подпишите листочки!
- Ты у меня проверишь, Андрей?
- Перестаньте разговаривать!
- Проверю...
Сначала я даже писать не мог - у меня буквы прыгали. А к концу успокоился. Диктант был совсем нетрудный.
- Проверьте текст...
Я быстро проверил, хотел сдать, но эта рыжая Света, про которую я совсем забыл, забормотала у меня за спиной, да так жалобно:
- Куда ты, не уходи... Ты же обещал проверить!
Мы поменялись листочками. Это каждый знает, что в такой ситуации надо именно поменяться - перед каждым лежит листок, а твой он или чужой догадайся! Все-таки нас чуть не застукали... У меня прямо сердце оборвалось. Но женщина, которая нам диктовала, только улыбнулась и покачала головой:
- Митюшкин, не рано ли?
Я только потом догадался, что она имела в виду.
Я исправил этой рыжей ошибки, их было немного: три запятых и двоеточие. А в словах она ошибок не делала.
- За результатами завтра, после четырех, - объявили нам.
- Куда пойдем? - спросила она.
Мы шли по солнечной улице. Пыльные тополя, незнакомые запахи, камень вокруг - и под ногами, и до неба - дома высокие очень... Я и раньше, конечно, видел большие города - по телевизору. Но когда смотришь на них по телевизору, незаметно, как там тесно. А людей кругом - целая толпа, все спешат... И все - незнакомые.
Я шел и придумывал, как от нее избавиться. Сбежать, что ли? Очень хотелось на пруд, купаться, а она все приставала со своими дурацкими разговорами, на маму свою жаловалась, что она заставила ее поступать, а ей и не хочется вовсе...
В общем, когда я придумал железную причину для того чтобы смыться, то понял вдруг, что уходить мне совсем и не хочется...
Мне вдруг ужасно, ну просто сил не было как, захотелось рассказать ей про наш поселок Полуночное, про лес, про речку Лозьву... Она ж никогда ничего такого не видала, живет тут, в своем каменном городе... И про нашу деревянную школу, про учителей - плохих и хороших... В общем, даже почему я решил стать учителем, хотелось мне ей рассказать...
Мне нравилось, как она слушала. И не перебивала совсем! Только иногда вопросы задавала.
- И вот что - тебе в самом деле все это интересно?.. - спрашивает.
- В самом деле.
- И ты думаешь, что ты сможешь там все переменить?.. Да кто тебе даст!
- А я всем объясню! Я буду говорить так, чтоб меня поняли!
- Так это в Москве надо объяснять, министру!
- Не, сначала в школе! В малышовой, понимаешь? Они ведь еще такие маленькие, и заступиться перед большими за них некому, понимаешь? С ними что хотят, то и делают, а они ведь не могут ответить, объяснить... Понимаешь?
И она понимала, я по глазам заметил. Такая странная! Я впервые такую видел, чтоб все понимала... Даже Ленка - она добрая и настоящий друг, но понимает не все... А эта рыжая смотрит своими глазищами, и можно даже молчать - она все равно понимает... Все-все...
Я ей сказал, что из нее замечательная учительница получится, а она говорит:
- А ты откуда знаешь?
- Видно.
А она засмеялась в ответ - она так замечательно смеется! У нее глаза сиять начинают... У меня от этого внутри будто мурашки, и ноги не идут, хоть взлети...
- Ну да, - говорит она и все смеется, - просто я тебе нравлюсь...
На следующий день я пришел к рыжей в гости.
Мы сидели в большой комнате, пили чай, а через комнату все время ходила ее мама и смотрела на нас.
- А сколько вам лет, Андрей, если не секрет? - спросила она.
- Шестнадцать.
- У, какой вы взрослый... Пошли в школу восьми лет?
- В пятом классе на второй год оставался...
Конечно, не очень-то мне хотелось в этом сознаваться, но она мне нравилась, Светина мама, и очень похожа была она на рыжую - у нее и глаза такие же, и волосы, только веснушек нет... Не мог же я ей врать!
- Болели?
- Не, я был лентяй и хулиган...
- Не ври! - засмеялась рыжая. - Мам, не верь, это он шутит... Он мне все ошибки вчера исправил!
- Я не вру, - сказал я и тоже засмеялся. - Просто мне поступить очень необходимо, и я все лето занимался.
- Вот видишь, какая у Андрея сила воли, - с укором сказала мама рыжей. - А ты?
- А что я? Его ведь никто не заставлял поступать, он сам хочет, а меня...
- Не будем возобновлять этот разговор! - нахмурилась мама.
- Будем! - капризно сказала рыжая. - Мне теперь, может, и захотелось туда поступать, но все равно ты не имела права заставлять! Ну скажи ей, Андрей!
- Нам пора идти, - сказал я. Мне не нравилось, как рыжая разговаривает со своей мамой. Наверно, ей очень обидно, что ее заставили...
А моя заплакала, когда я уезжал. Как она там, одна?..
- Заходите чаще, Андрей, - сказала мне мама рыжей. - Очень рада, что у Светы появился такой друг.
И уже в дверях:
- Вы приглядывайте там за ней, помогите... Она ведь такая безалаберная!..
- Ну, мама! - закричала рыжая. - Ну что ты пристаешь! - и потащила меня за рукав. - Пошли!
Мы пошли в училище, узнать отметки.
Рыжая трусила. Я сказал ей:
- Не бойся, все будет хорошо, вот увидишь!
- Правда?
- Честно! - сказал я. И жизнь вокруг такая прекрасная была, как накануне праздника!..
Рыжая срезалась на геометрии. Это произошло десятого августа, на седьмой день нашего знакомства. А на седьмой день нашего знакомства жить без рыжей я уже не мог...
То есть совершенно непонятно было - как же так и что же теперь будет?..
Вечер, фонари горят, светло на улицах, люди ходят, разговаривают, смеются, не замечают нас.
Мы идем и молчим.
Рыжую давно ждут дома. И мама рыжей, и папа рыжей, и бабушка. Ждут и волнуются. Потому что завтра она уезжает. Рано утром. На юг - отдохнуть, набраться сил перед новым учебным годом. Дома уже смирились с тем, что рыжая провалилась: ну и ладно, и пойдет Света в девятый класс...
А мне что делать?
- Да ну тебя! - говорит рыжая. - Нашел из-за чего переживать. Ты-то поступил ведь! В одном городе будем жить, разве обязательно учиться вместе?
Ладно... Будем жить в одном городе, каждый день видеться... А завтра?.. А послезавтра?..
- Я тебе письма буду писать! - говорит рыжая. - Ну чего ты!.. Думаешь, мне весело? Думаешь, охота мне туда ехать?! Если б с тобой!.. Слушай, а ты приезжай, а?
- Да где такие деньги взять... - говорю я. - На одни билеты сколько надо, да там еще жить...
- Мы тебя там прокормим! - горячо говорит рыжая. - Андрей, ну Андрюшенька... А на билеты - маме напиши, попроси, а? Ты ведь поступил, тебе надо прокатиться, отдохнуть, неужели она не даст?
- Да откуда у нее, ты что? - смеюсь я. - Она девяносто рублей получает.
Мы снова идем и молчим. Вот она, идет со мной рядом, в теплой тьме шумной улицы, а кажется, что нет ее уже, уже уехала... Врет она, что ехать не хочется, - она уже там, под ослепительным солнцем, у синего моря, большого, ласкового - я видал по телевизору. Оно соленое, говорят.
Мы подходим к ее дому, останавливаемся.
- А что ты будешь делать без меня? - спрашивает она.
- Не знаю, - говорю я. - Тебя буду ждать. Скучать буду...
- Правда?
- Честно...
- Андрюша...
- Ну?
А она молчит и смотрит на меня. И не улыбается. У нее глаза печальные. Нет, она правду говорила, неохота ей уезжать, а я дурак!
- Хочешь, домой тебя на руках отнесу? - спрашиваю я.
- Только чтоб мама не увидела, - говорит она.
- Почему?
- Ну... Она еще подумает что-нибудь...
- Что?
- Не понимаешь, да?
- Не понимаю, - вру я.
- Она подумает, - тихо говорит рыжая, - что ты в меня влюблен...
Я молчу. Она молчит тоже. Мимо нас проходит человек в шляпе, он входит в подъезд, и когда входная дверь гулко выстреливает, захлопываясь, я говорю:
- Ну и что... Это ведь правда.
- Не ври... - говорит рыжая.
- Честно. А ты?
- Что?
- Ну... Ты меня...
- Люблю... - говорит она и убегает в подъезд. Дверь стреляет.
Я иду за ней. Я иду мимо стен и дверей, мимо батарей и почтовых ящиков...
- Подожди!..
Она останавливается.
- Давай я тебя понесу... Можно?..
Она кивает.
Я беру ее на руки, бегу по лесенкам, а на третьем этаже лампочка перегорела. Темно, только с улицы фонарь в окошко светит.
- Ты устал? - спрашивает она шепотом.
- Не!
- Честно?
- Честно!
- Все равно... Отпусти меня...
- Почему? - спрашиваю я. Потому что донес бы ее не то что до ее пятого этажа - до неба...
- Отпусти...
Я отпускаю, мы стоим в темноте, а в квартирах орут телевизоры, здесь очень хорошо все слышно.
- Я тебя очень люблю! - говорит она. - Я еще никогда так не любила!..
- Спасибо... - бормочу я.
Мне еще никто никогда такого... Меня только мама любила, но она про это не говорила...
- Ты такой дурак! - говорит она.
- Почему? - спрашиваю я.
- Потому! - говорит она и целует меня... И бежит вверх по лесенке...
А я остаюсь один в темноте. Я - дурак!
- Погоди!
Но она не останавливается.
Я бегу вслед, прыгаю через три ступеньки и больше всего боюсь не поспеть: вдруг она добежит и сразу позвонит!.. А мне ужасно много надо ей сказать!
Я догоняю ее у самой двери.
- Я люблю тебя! - говорю я ей.
- С ума сошел, тише!
- Я люблю тебя! Я...
Она зажимает мне рот теплой ладошкой, сердится:
- Тише! Сейчас из квартир начнут выглядывать...
Но из квартир никто не выглядывает.
- Я люблю тебя... - повторяю я шепотом.
"Здравствуй, мама! Прости, что так долго не писал..." - я сижу у окна, пишу письмо домой. В общежитии пусто. Городские живут дома, а те, что, как я, из поселков и деревень, разъехались. А я остался. Сначала из-за рыжей, а потом деньги кончились... На билет не хватило. Проживу как-нибудь на эту пятерку до сентября, а там в колхоз, сказали, поедем...
Домой очень хочется, к маме, к Ленке, к Николе Цыбулько... У Николы день рождения скоро, меня ждут. А я не еду. Так охота пройти по нашей улице - мимо клуба, мимо школы, вниз, в луга... Попрощаться со всеми.
Можно, конечно, уехать зайцем. Но со дня на день должно прийти письмо от рыжей... Как она там? Я бы и сам ей написал, да адреса не знаю...
Тоска в этом городе - никого знакомого, а сам он такой большой... Я заблудился уже дважды. Пока экзамены сдавали, я выучил три дороги от общежития: в училище, на пруд и к рыжей. А теперь хожу по городу, ищу те улицы, где мы с ней ходили, а найти не могу. Вечером хожу к ее дому. У всех окна горят, а у нее темно. Книжки взял в библиотеке, а читать не могу: прочитаю несколько строчек и начинаю думать. Главное - обо всем сразу: об училище, о море, о рыжей, о маме, о Полуночном, о школе, о рыжей, о рыжей...
- А ну попрыгай! - сердито требуют внизу, во дворе. - Звенит! А говорил - нету!
Это во дворе, у гаражей, парень моих лет разговаривает с пацаном.
- Ну, давай живо!
Пацан испуганно пятится.
- Меня в магазин послали за молоком... - бормочет он. - Попадет дома...
Гаражи надежно скрывают этот маленький грабеж от старушек, сидящих на скамеечке у подъезда. Зато мне с третьего этажа отлично все видно. И слышимость хорошая.
Я высовываюсь из окна.
- Эй! - кричу я. - А ну отзынь на три лаптя!
Парень задирает голову, ищет, кто кричал. Мы смотрим друг на друга.